***
Леви лежал на спине, я уткнулась в его плечо. Было очень приятно и спокойно, особенно в его кровати и рядом с сильнейшим воином всего человечества. Меня забавлял этот статус. И хотя с Леви шутить не получалось (отношения тому не соответствовали), пару раз я все же рискнула произнести это звание вслух, за что словила взгляд полный уничижения. — Я скоро уезжаю, — внезапно произнес он. Я хмыкнула. Раньше он тоже часто уезжал, но это было до заключения договора. — В Стохес. Не знаю, сколько там пробуду. — Зачем? — Приказ главнокомандующего. Само собой. Капитан был правой рукой командора. Ему он доверял самые важные и личные дела, даже собственную жизнь. Вряд ли был кто-то, кому Смит доверял больше. — Мне нужно заполнить несколько отчетов. — У него всегда было много бумажной работы. — Можешь остаться. Леви поднялся с кровати. Сразу стало очень холодно. Я натянула на себя одеяло, положила голову на согнутую руку и проследила за мужчиной. Почти догоревшая свеча кинула на его торс несмелую тень. В полутьме капитан казался особенно таинственным и притягательным, только скрывал в себе он намного больше, чем позволял узнать. Я прикрыла глаза. В комнате Леви было очень тихо, лишь слегка потрескивали свечи. Моих ушей коснулся легкий шорох: капитан натягивал одежду, а после скрипнул стул и послышался шелест бумажных страниц. Бумажной волокитой он занимался давно, но худшим из всех казались отчеты по погибшим. Таковы правила: каждый раз, когда погибал кто-то из разведчиков, капитан отряда заполнял огромный формуляр, где указывал причину смерти и все ее подробности, а также местонахождение тела, если его не удавалось забрать. Леви не заполнял этот формуляр с тех пор, как его назначили капитаном. И хотя свое повышение он получил не так уж и давно, этот факт говорил о многом. Я вновь уловила скрип стула, потом шелест. Очередная бумага. К моему удивлению, в комнате повисла тишина, хотя обычно скрипело перо. Капитан писал быстро, размашисто, стягивая слова в тонкую линию. Я приоткрыла глаза и взглянула на его силуэт. В его руках покоился развернутый клочок бумаги, который словно сложили несколько раз. Стойте, это же не… — Это мое письмо? — я приподнялась на локтях, чтобы лучше рассмотреть. Неужели выпало из кармана? Да, скорее всего, ибо куртка свисала со стула воротником вниз. Капитан даже не смутился, просто протянул бумагу мне. — У твоего отца странные взгляды. Я вздохнула, поднеся письмо к глазам. В полутьме мало что можно было различить, но я все же напрягла зрение, чтобы перечитать написанное. «О Легионе Разведчиков ходят очерняющие разговоры. Мне не нравится, что ты принадлежишь к группе тех, чья честь и достоинство запятнаны». — Почему ты пошла в Разведкорпус? — Леви пристально посмотрел на меня. Я запнулась. Этот внезапный вопрос поставил меня в тупик. Я не знала, что должна была ответить. — Это было логично. Отец готовил меня к службе сколько я себя помню. — То есть, он отобрал у тебя право выбора? — глаза капитана словно сверкнули в полутьме. Мой язык практически скрутился назад. Слишком резкое высказывание Леви сбило меня с толку, я не знала, что ему ответить. В голове хаотично перебирались воспоминания, которые бы помогли доказать обратное, но... пусто. Я не нашла ни единого опровержения, ни единого аргумента, который бы мне помог сказать, что все было не так. — Он позволял тебе думать о других профессиях? Других занятиях? — продолжал Леви. Рефлекторно мне захотелось защититься. Но кого я защищала? Своего отца или себя, теперь абсолютно потерянную? — Нет, просто… — Он навязал тебе свои взгляды? Черт. Силы кончились, я лишь машинально отрицательно покачала головой. Нет, у моего отца, конечно, были свои негативные черты, но… Нет, это не могло быть правдой. Я не хотела в это верить. Мне всегда казалось, что у нас были некоторые недопонимания, что отец просто по-прежнему пытался меня контролировать… — Я бы на твоем месте задумался об этом. Леви отвернулся, подтащив к себе крайнюю папку с кремовой бумагой. Капитан достал оттуда листок и сразу же начал что-то чиркать. Я почувствовала себя настолько разбитой, что долго собиралась с мыслями. Я сжимала в руках помятый листок и с широко распахнутыми глазами смотрела сквозь него. Было трудно поспорить с тем, что отец навязывал мне какие-то ценности. И даже с тем, что иногда я ощущала себя какой-то вещью, но… Это ведь был мой выбор. Я сама выбрала Разведкорпус. Сама поступила в кадетское и сама лично согласилась на тот уклад жизни, который мне предложили. Отец же не заставлял, он просто готовил меня к службе всю мою чертову жизнь. Неужели это отвращение от службы в последнее время — лишь итог моих собственных неправильных действий? В груди образовалась привычная тяжесть.***
Я залезла на турник, зацепилась за него ногами и свесилась вниз головой. Затем подтянулась наверх, вновь выпрямилась, и так семьдесят раз — обычная тренировка на брюшные мышцы. В последнее время все было не так. И я не понимала, в чем дело. Недавно главнокомандующий Смит известил о новой вылазке, мы готовились как могли. Без капитана Леви отряд стал немного расхлебанным, но, в целом, мы выдерживали прежний ритм тренировок. Леви уехал больше трех недель назад и до сих пор не вернулся. Оруо предположил, что у Разведкорпуса совсем плохи дела, и в целом не прогадал. В очередном письме от отца говорилось, что в отношении деятельности Легиона Разведчиков проводятся какие-то проверки, подготовлены странные рапорты. Внутри управляющего центра что-то происходило, но мы не знали, что именно. Повисла настоящая угроза сокращения отрядов. Я задумалась о словах капитана в последнюю ночь. С некоторым ужасом мне пришло осознание, что он во многом был прав. Мой мир рушился, и от этого я испытывала неприятные ощущения… В последнем письме отец вновь настаивал на моем переводе в Гарнизон. Это требование я проигнорировала. Как я могла отказаться от Легиона, в котором провела два года своей жизни? Гарнизонные военные этого не испытывали, но в Разведкорпусе (это чувствовали практически все) по истечении определенного количества времени, по завершению многих вылазок и погребения товарищей мы оказывались связаны единой нитью. Мы спасали друг друга, боролись за чужие жизни, отдавали дань погибшим, и все глубже и глубже оказывались закопаны в какую-то единую систему, в которой каждый ощущал себя незаменимым. Я не могла уйти. Уйти — означало бросить команду, в какой-то момент не сыграть свою роль и, возможно, не спасти кого-нибудь из товарищей, когда во мне нуждались. Поэтому я ожидала, что в следующем письме отец разразится тирадой о том, что я поступаю бессмысленно и необдуманно. — Эмбер, пошли на обед! — Петра помахала мне издалека. С ней был Эрд и Гюнтер, Оруо на тренировку не явился. Леви хорошо держал в узде команду. Это стало ясно сейчас, когда он уехал на особо длительный срок. Вместо него роль капитана выполнял само собой Эрд. Леви знал, что может на него положиться. Такие, как Эрд, никогда не подводили. Он выкладывался по максимуму. Задавал темп на пробежке, составлял расписания, доводил до нас прочие приказы или распоряжения высших по званию, яростно следил за дисциплиной. Джин отлично соответствовал капитану, хоть и не мог заменить его в полной мере. Отряд направился в столовую. Я шла позади всех. Обнимала себя руками и прислушивалась к собственным ощущениям. В который раз я ловила себя на мысли, что ощущаю какую-то опустошенность с нашей последней с капитаном встречи. Что-то сидело прямо под ребрами, грызло изнутри, вдобавок письма отца плохо действовали на мое настроение. — Эмбер, все хорошо? — Петра внезапно примкнула ко мне. Ее рука приятно сжала мое плечо, а глаза цвета охры обеспокоенно заглянули в мое лицо. — Ты сама не своя. У тебя какие-то проблемы с семьей? Я слабо улыбнулась. Видимо, было заметно. — Не бери в голову. — Ты только обращайся, если будут проблемы. Ты же знаешь, я помогу. Я выдохнула на этих словах. Я была неправильная. Я поступала с Петрой ужасно. Я втемяшилась в интимные отношения с собственным капитаном. И со своей жизнью поступала отвратительно, просто просралась по всем фронтам. Плохая дочь. Плохой друг. Плохой военный. Мы подошли к столовой и сели за свободный столик. Я по привычке скосилась на стул во главе стола — обычно капитан предпочитал сидеть там. Я поймала себя на мысли, что мне не хватает его кровати, на которой можно расслабиться, находясь недопустимо близко к сильнейшему воину человечества. Не хватает снять напряжение, не думать ни о чем, просто забыться. Наверное, я впервые себе призналась, что нуждалась в капитане. Без него вокруг витало ощущение какой-то неполноценности, даже отряд расслабился. У нас не было вектора движения, ведь его всегда задавал Леви. Мне не сильно хотелось есть, поэтому я поскребла ложкой кашу, захватила пару хлебцев и вышла из-за стола. Захотелось прогуляться. Вообще вытаскивать еду за пределы столовой запрещалось, но иногда я нарушала это небольшое правило. Я в принципе задумалась обо всех правилах, которые когда-либо нарушала в своей жизни. В Разведкорпусе бытовало мнение, что хороший военный тот, кто беспрекословно выполняет самый бредовый приказ, потому что в его подчинении и неукоснительном следовании слову старшего по званию заключалась идеальная тактика и успех в бою. Видимо, меня это не касалось. Я ощущала себя кем-то другим. Мое мнение менялось раз сто в секунду, в голове были посеяны страх, боль и нервозность. Саморефлексия захлестнула с головой, и последние три недели я провела в жестком анализе своей жизни. Я наконец-то осознала, насколько противоречила сама себе и какие эмоции испытывала после писем отца. Кажется, мое собственное я пробивало ту броню, которую он лично надел на меня. И тем не менее, я до сих пор испытывала сомнения и чувство неопределенности. Сейчас мне казалось, что я была уверена всего лишь в нескольких вещах. Во-первых, я хотела делать неправильные вещи и я их делала, но что-то, сидящее глубоко внутри, постоянно внушало вину за собственные действия. Во-вторых, мне очень не хотелось подводить отца, но меня тошнило от его контроля. Спустя двадцать лет мне наконец-то захотелось отвергнуть все его приказы. В-третьих, Разведкорпус не был моим выбором. У меня вообще выбора не было. Я просто остановила взгляд на меньшей из всех зол, хотя и решила для себя, что никогда от него не откажусь. Я не хотела никого подводить. Я тряхнула головой. Столько мыслей в голове делали ее свинцовой, поэтому я просто направилась на место сбора команды для вечерней тренировки. Этим вечером, как и в некоторые другие, я осталась на площадке даже после того, как тренировки закончились. Мне хотелось позаниматься подольше, поскольку физическая активность здорово воздействовала на мозг. Отец что-то там говорил про выработку особого гормона удовольствия во время тренировок, и это действительно работало. После тренировки соображалось намного лучше, да и жизнь не казалась сплошным черным пятном. Я навернула пару кругов в легком темпе, затем постояла в планке, пока поясница не прогнулась к земле. После запрыгнула на бревно для новобранцев, на котором они оттачивали координацию движений и равновесие. Я вспомнила занятия в кадетском корпусе. Все было отлично, пока на них не являлся инструктор Шадис и не заставлял стоять на бревне даже во время дождя. Тогда оно становилось невероятно скользким, устоять на нем могли всего лишь единицы и то по счастливой случайности. Инструктор заставлял залезать на него вновь и вновь, пока кто-нибудь не разбивал себе нос, или ему не надоедало. Я согнула одну ногу в колене и вытянула руки над головой. Так держать равновесие сложнее, особенно на покатом бревне. Ветер приятно обдувал мое тело. Я прикрыла глаза, вообразила себе, будто стою на самом краю стены. Интересные ощущения, словно вот-вот упадешь и пролетишь не один десяток метров, пока настигнешь земли. Но отчего-то мне казалось, что я падала наяву. Только стояла я не на стене, а на краю собственной жизни. — Решила вспомнить кадетское училище? — послышался знакомый голос. Он пробежался по венам до самого сердца, заставив его споткнуться. А еще запустил под кожу лед, хотя мог и испепелить дотла, не используя огнива. Как много чувств вызывал самый равнодушный голос на свете. Вернулся. Я тут же спрыгнула с бревна, повернувшись к капитану лицом и попытавшись придать себе серьезный вид, хотя в груди плескалась радость. Он выглядел несколько усталым, изможденным. Не знаю даже, что больше его потрепало — дорога или проблемы, которые он решал в Стохесе. — Капитан, — я выпрямилась как по стойке. Вне его комнаты он всегда был именно капитаном Леви, с которым нас связывали исключительно рабочие отношения. — Вольно, — вяло протянул он, разминая плечо. — Мне нужно прийти в форму. Пойдем, будешь моим спарринг-партнером. Для Леви тренировки были практически основным делом в свободное время. Он занимался и в дождь, и в холод, и когда был уставшим. Всегда. Поэтому я не возразила. Спарринг был основой тренировочного процесса и совершенно обыденной практикой, однако находиться в паре с Леви просто невыносимо. Буквально пару раз моргнешь, а его соперник уже подтирает пол собственным лицом. Мы достигли специальной площадки с мягким покрытием, которое спасало от сильных ушибов. Леви сбросил на землю куртку, немного потянул плечи, руки, ноги, а после подтянул руки к лицу и принял боевую позу. Мое сердце пару раз ухнуло: он выглядел чересчур решительно. Не хотелось бы мне стать его врагом хоть на долю секунды. Капитан был настоящим метеором, который сметал на пути все, что мешало ему достичь цели. Это восхищало и настораживало одновременно, заставляло с умом подбирать слова, чтобы не оказаться по ту стороны баррикады. Я повторила его движение. Мы закружили по кругу, и я твердо решила, что нападать первой не буду. Защищаться всегда получалось лучше, чем предпринимать глупые попытки поразить соперника силой. Нет, я не была сильной, но выносливость делала меня, пожалуй, достаточно хорошим бойцом. Леви напал первым. Само собой. Он попытался сделать подсечку, но я отпрыгнула назад, хотя его пальцы полоснули по куртке. Через секунду в меня полетел кулак, который я успешно отбила — у меня была хорошая школа. Но через мгновение я все же оказалась на земле, хотя успела захватить и капитана. — Еще раз. Вставай, — бросил он, моментально принимая былую позу. Он вновь не церемонился. Посылал один удар за другим, которые мне удавалось отбивать успешнее, чем избегать подсечек. В какой-то момент я заметила, что Леви вошел в пик концентрации, и в мой мозг словно брызнули адреналин — совершенно не хотелось вновь оказаться на полу или получить по ребрам. Я предприняла попытку напасть, и она вышла на редкость удачной. Капитан замешкался буквально на долю секунды, видимо, не ожидая от меня инициативы, и я успела подцепить его ногу. Мы рухнули на землю, я оказалась сверху. Мне не удалось сдержать преждевременного восторга, и в тот же момент в глазах Леви что-то полыхнуло. Он молниеносно поменял нашу позицию. Теперь он оказался сверху. Прижал мои руки к покрытию, оказался совсем близко к лицу. Настолько близко, что я могла бы при должном усилии дотянуться до его губ. И это сводило с ума. От Леви пахло мускусом и корицей, и это откровенно путало мысли в моей голове. Его губы — теплые и сухие — приковали внимание моих глаз и заставили сердце биться в глотке. Он победно возвышался надо мной, а я задыхалась. Поток эмоций, захлестнувший с головой, разрывал на части. С одной стороны, я была обязана выдержать наши рабочие отношения. Я не должна проявлять к нему какой-либо интерес, не должна позволять себе выходить за рамки формальностей. Но, с другой стороны, мне хотелось послать все к черту. Мне хотелось притронуться к его губам, ощутить их вкус и почувствовать, как он отвечает с присущей ему силой. Капитан вызывал во мне бурю эмоций. Он давал мне такие ощущения, которые сносили крышу до основания. И, кажется, я обрела зависимость от этого непостоянства, грубости, некоторого мазохизма со своей стороны и садизма с его. Голосу, который твердил о неправильности, пришлось заткнуться. Я потянулась к губам Леви. Он позволил это сделать. Позволил приблизиться, вторгнуться в его личное пространство, которое за пределами комнаты сужалось до кончика его собственного носа. Леви не одернул меня, когда я откровенно нарушала устоявшиеся между нами границы, стянутые рабочими отношениями. Он ведь капитан, а я рядовая. Нас могут увидеть. Нас видели. Я почти накрыла губы Леви, когда он горячо выдохнул: — Через пятнадцать минут. У меня. А после отпрянул, словно ничего и не случилось. Леви деловито встал, отряхнулся, схватил куртку и направился в жилой корпус. И выглядел так, словно между нами сейчас не сверкали искры. Словно я не рвала собственными усилиями устоявшуюся конфиденциальность наших отношений. Кажется, я впервые бежала к себе. Впервые молниеносно собиралась, душилась, меняла одежду, принимала сверхбыстрый душ. Хорошо, что Петра меня не видела, иначе задала бы ненужные вопросы, на которые у меня не было времени отвечать. Когда я захлопывала дверь комнаты, на столе остался легкий беспорядок, а стрелка на часах пролетела вперед на целых двадцать пять минут. Я опаздывала. В животе связался тугой, пульсирующий комок. Я даже и не знала, возможно ли не реагировать на капитана, возможно ли сохранять полное спокойствие в его присутствии. Кажется, это было невыполнимой задачей. Он вызывал эмоции абсолютно у всех, вот только по диапазону они ранжировались от ненависти до восхищения. Отбоя еще не было. Я встретила достаточное количество как только что принятых разведчиков, так и настоящих старожилов, отчего стало не по себе. Казалось, будто они знали, куда я направляюсь и зачем. Это липкое чувство тревоги усилилось, когда я приблизилась к двери капитана. Костяшки пару раз стукнулись о деревянную дверь, и она мгновенно распахнулась, словно он стоял и выжидал за дверью. — Опоздала, — раздраженно бросил Леви, смыкая руку на моей форменной куртке. Он буквально втащил меня в комнату, совершенно не заботясь о посторонних. Моя нога запнулась о порог, я полетела прямо на капитана и почти повисла на его руке. Дверь за спиной хлопнула, щелкнул замок, его рука меня оттолкнула. Леви прижал меня к закрытой двери так, что я прочувствовала все ремни, которые опоясывали его тело. Его куртка висела там, где и всегда — на спинке стула, а рубашка была расстёгнута до третьей пуговицы сверху. Это все, что я успела заметить, прежде чем мои губы накрыли сухие, шершавые губы капитана. Он всегда так делал. Не предупреждал и действовал исключительно в рамках своих собственных правил. Просто брал, не спрашивая разрешения и даже не пытаясь найти какие-то ограничения. И мне это нравилось. Меня сводил с ума его запах и эта несдерживаемая грубость, как в первый раз. И казалось, будто я не видела его больше, чем три с половиной недели. Словно я встретила его впервые спустя год томительного ожидания. Леви настолько сильно впился в мои губы, что затылок, упершись в деревянную дверь, заныл. Но боль была неотъемлемой частью любых отношений с капитаном. К этому приходилось быстро привыкать. Его пальцы дернули мою куртку вниз, а после грубо высвободили мои руки. Продолжая этот несдерживаемый поцелуй, он так же, не особо церемонясь и не обращая внимания на хлопковую ткань рубашки, сжал мою грудь. И я не могла не застонать, не только от грубости, но и от мазохистского удовольствия. Все происходящее было таким гармоничным, что я ни разу не смогла представить на месте капитана кого-то другого. Ни Майка Захариуса, ни Эрда, ни даже главнокомандующего Эрвина Смита, по которому сходила с ума добрая половина женской части разведчиков. Никто из них не вписывался в ту роль, которую играл Леви в моей жизни. Никто из них не вызывал такую бурю эмоций. Капитан был непредсказуемо жестоким, холодным, расчетливо-равнодушным, и меня это притягивало. Оказаться в его тьме стало самым заманчивым предложением из всех, что я получала за последние несколько лет. Леви потянул за собой, не давая оторваться от его тела хотя бы на сантиметр. Губы начинали болеть от такого напряжения. Он медленно двигался к своей кровати, а я ему поддавалась. И я вновь почувствовала дежавю, когда мои икры уткнулись в железный каркас мебели. На этот раз Леви не размыкал поцелуя. Он поудобнее перехватил меня и приподнял. Настолько высоко, чтобы я успела обхватить его ногами и скрестить их за его спиной. Капитан рухнул вместе со мной на кровать, еще более углубляя поцелуй. Его рука повела по моей ноге от бедра до колена, уткнувшись в кожаный сапог. Леви оторвался от меня: — За три недели правила моей комнаты выветрились из твоей головы? — Я просто... Я не успела договорить. Длинные пальцы Леви захватили язычок собачки и потянули ее вниз, раскрывая сапог до самого низа. А после резким движением сдернули обувь и кинули точно на коврик. Туда же последовал и второй сапог. Слова были излишни. Леви не наказывал, не высказывал за что-то, просто исправлял допущенную оплошность. Он быстро вернулся ко мне и теперь настойчиво вытаскивал меня из моих собственных ремней. Мы прерывались всего на некоторое время, чтобы снять одежду, а после утопали в грубых поцелуях. Я тонула в этих ощущениях, что теперь обострились после трех недель отсутствия. В тот день, когда Леви предложил мне договор, я приняла одно из самых верных решений, о котором и подумать не могла. Я не сомневалась в этом ни секунды, но с каждым вздохом между поцелуями убеждалась в этом все больше и больше. Леви махом перевернул меня на живот, когда мы наконец-то избавились от одежды, и заставил встать на колени. Он обожал эту позу, обожал прижимать мою голову к кровати и грубыми, размашистыми движениями доказывать свое доминирование. Наверное, такие как я никогда не становятся капитанами. С того первого раза он больше не допускал ошибок. Теперь он входил плавно, практически не причиняя боли. Позволял привыкнуть, некоторое время плавно раскачиваясь, а потом наращивал темп до такого ритма, что приходилось зубами вгрызаться в подушку. Интересно, умел ли Леви заниматься любовью? Любил ли он кого-то до настоящей нежности или предпочитал просто брать? Для меня