Эклектика

            Всё началось с осенью — с самым её первым, самым дождливым и самым промозглым днем. Осень вторглась в Лондон внезапно, навалилась душителем из темноты, спеленала по рукам и ногам вязкой туманностью, закралась отвратительной моросью прямо в душу, под ноги бросилась мрачным покровом мёртвых шуршащих листьев; и хоть на осень календарную Натаниэль не обратил внимания, осень настоящая, нежданная и никому не нужная, преступной своей внезапностью подкосила.       Серое небо склонилось пологом, пальцы постоянно зябли и непроизвольно прятались в широких карманах, горло почему-то сипело, и голос волшебника стал неожиданно хриплым — голосом своим Натаниэль даже себя самого пугал — каркал по-вороньи, и только. Мрачная долговязая птица: моргнёшь, отвлечёшься — перьями обрастёт.       Так и летал-ходил чёрный пешеходный волшебник-птица. Утром — на работу, а вечером назад — в кресло — к камину, к тёмному вину, которое волшебник Мендрейк отчего-то жаловал, книге, которую взял в библиотеке и с трудом дочитал хотя бы до середины (редкая пакость эти новомодные романы), к пледу, которым укутывал мёрзнущие ноги, и сосущему под ложечкой одиночеству. Осенью оно ощущалось как-то особенно остро — терпким противным привкусом. Но Натаниэль уже практически с ним смирился. Он ведь в конце концов живёт для конкретной цели, живёт взаймы. И кроме работы ему ничего не нужно.       Так убеждал себя. Или самому себе лгал без зазрений совести? — Натаниэль не знал.       Всё началось осенью. Департамент внутренних дел, главой которого Джон Мендрейк номинально не являлся, но всё ещё по факту продолжал быть, отнимал у волшебника время и силы — ресурс крайне ограниченный, сложновозобновляемый, требовавшийся в полном его объёме.       Натаниэль повидал немало и был, как ему казалось, готов ко многому. Но был ли он готов к тому, что случилось осенью? Был ли к тому, что всколыхнуло Лондон?       Первое похищение датировалось приблизительно концом августа, второе — первыми числами сентября. Дальше — чередой. Одно за другим, одно за другим… и это бы никогда непосредственно волшебника не затронуло, не исчезни сперва несколько помощниц из секретариата, а следом — едва получившая имя ученица третьего помощника второго зама какого-то там чиновника — мелкой сошки. Девочке было всего-то двенадцать лет.       Именно в день её исчезновения дело и упало на стол Мендрейка. Потому, что больше это не касалось простолюдинов. Это затронуло и волшебников, а значит требовало незамедлительных и радикальных мер.       Радикальных мер. Натаниэль бестолково таращился в белый лист, постукивая кончиком карандаша по столешнице. Гладкое дерево выплясывало в пальцах, дробный неровный звук был единственным, что заполняло безмолвие, повисшее в кабинете. Какие радикальные меры он может предпринять? У него есть пачка сухих заметок об исчезновениях женщин в разных концах города. «Радикальных мер». Чёрт побери, это всё идёт из никуда в неоткуда. Девушки просто исчезают. Просто исчезают. Бесследно. Как и зачем? Куда? Что не аннигилируют, это точно. А было бы легче. Гораздо легче. И нет ни свидетелей, ни следов, ни даже хотя бы трупов. А ещё никакой взаимосвязи между пропавшими.       Так и таращился в девственно белый лист. Что предпринять, и с чего начать? Натаниэль не детектив, не полицейский. Натаниэль — политик, волшебник. Он может управлять и вызывать демонов, может подчинять и наказывать их, может формулировать приказы. Поисками пропавших он заниматься не должен. Нет. Это безнадёжно. Нужно отказаться от этого дела, передать его Серым спинам — и всё. И точка.       Но что-то изнутри нестерпимо ныло.       Мелкий противный дождь, начавшийся с рассветом, к вечеру лишь усилился. Краткое расстояние от машины до входа в дом Натаниэль пролетел бегом, но непогода его всё равно коснулась — в мягкое тепло волшебник ворвался с облаком мелкой водяной пыли, и тотчас принялся стаскивать пальто, потяжелевшее от неизбежной сырости.       В доме как всегда пахло корицей и кардамоном — к возвращению Мендрейка были готовы его любимые булочки с марципаном и пряный, густой, обволакивающий какао.       Руки слегка дрожали.       Серая хмарь за окнами. Серая хмарь внутри. Натаниэлю бы очень хотелось избавиться от этого отвратительного, паскудного чувства. Только вот избавиться он не мог. Точно так же, как не сумел несколько дней назад избавиться от дела, которое так и стояло на мёртвой точке. И продолжало давить. И продолжало владеть всеми мыслями.       Тело просило отдыха — мягкой подушки, тёплой ванны или на худой конец хотя бы простого кресла, но Натаниэль уверенным шагом проследовал в кабинет, где активировал индикаторы присутствия и несколько минут выслушивал однообразные, монотонные отчёты своих бестолковых джиннов. Только отправив слуг с новыми поручениями, волшебник позволил себе то ли поздний обед, то ли удивительно ранний ужин.       Булки не лезли в глотку. Снова пропала девочка. Снова волшебница. Снова — совсем ребёнок.       Капли катились по стёклам вниз — пересекались, сталкивались, падали — Натаниэль сидел и смотрел на них, медленно превращая недоеденную булку в кучку неаппетитных крошек. Портил продукты, но даже не замечал этого. Мысли его были далеки и от дождя, и от этой булочки, и от дома, но всё-таки провожая каждую новую каплю взглядом он буквально всем естеством ощущал, как неприятно и как промозгло сейчас на улице. Ощущал, как сильно бы ему не хотелось сейчас оказаться там.       А потом он просто отодвинул стул, просто поднялся и просто вышел. Хоть и не знал, зачем.       Крошечный садик на территории особняка волшебника был обихожен, но, как и всё осенью, помрачнел. Крючья когтистых ветвей раздирали небо, и небо сочилось влагой прямо на голову медленно бредущего по влажно поблёскивающей терракотово-красной овальной плитке Натаниэля. Узкая дорожка огибала плодовые деревья, вечнозелёные, приятно округлые кустики туй, и небольшой питьевой фонтанчик, стилизованный под древнегреческого юношу, держащего в руках кувшин и гроздь крупного винограда. Этот юноша, как и садик, достался Мендрейку от предыдущего владельца, и Натаниэль не стал ничего менять.       В самом конце садика, у забора, почти на границе защитного круга ютилась тёмная деревянная беседка с гладкими перилами, резными балясинами и одной единственной широкой скамейкой. Натаниэлю нравилось здесь бывать и сейчас, даже не отдавая в этом себе отчёта, он, тем не менее, точно знал, что всё-таки здесь окажется. Именно эта скамья, ветви за окном, обманчиво тёплое дерево под ладонями — это напоминало ему о детстве. Тихо напоминало. Совсем чуть-чуть. Но Натаниэль убегал сюда. Чтобы посидеть. И чтобы подумать. Чтобы хотя бы немного побыть собой.       Дождь так и не вторгся под эту крышу, однако же прокрался лазутчиком, окутав, будто саваном, собою Натаниэля. Капли стекали с одежды и рук волшебника, пока он пересекал небольшое пространство беседки по гулким доскам.       Глаза Натаниэля были почти закрыты.       Именно поэтому кота он заметил только тогда, когда едва не уселся на свёрнутый клубочком комочек меха. Тотчас отскочил, ощетинившись защитными заклинаниями (всеми, какие знал), сощурился сквозь линзы, активировал индикаторы — и ничего не увидел. Обычный кот. Да, в самом деле — самый обычный. И почему всполошился? Ранняя паранойя никак взыграла. Дом окружён защитой, а все джинны отправлены на задания. Незамеченным сюда не пройдёт никто. Кроме обыкновенных животных. И насекомых. Ну и, конечно, птиц.       Какое-то время Натаниэль просто стоял, глядя на лавку и мягкий клубок на её краю. Он просто не знал, как поступить — уйти? Или остаться? Прежде Натаниэль никогда не сталкивался с животными, а потому сомневался. Может быть, стоит прогнать кота? Только вот прогонять было почему-то безумно жалко. Там, за пределами крохотного островка спокойствия, слякоть и непогода. Бедное животное наверняка спряталось от неё. Нет уж. Вдвоём уж пожалуй как-то не подерутся.       И Натаниэль опустился рядом с котом на лавку. Стиснул пальцами колени, застыл, дрожа. Всё-таки волшебнику было холодно. Но он отчего-то совсем не хотел возвращаться в дом.       Он просто устал. Просто устал от всего — от коллег, работы, от Джона Мендрейка устал до крайности. Бледная рука нерешительно потянулась, застыла в сантиметрах над мягким кошачьим боком. Натаниэлю ещё не доводилось прикасаться к животным прежде, но отчего-то хотелось. Очень.       Кот не спал. Приоткрыв мерцающий в полумраке зелёный глаз, он наблюдал. И наблюдал, как показалось волшебнику, с подозрением.       Если Натаниэль сейчас его коснётся, кот наверняка просто подскочит и убежит. Нет никакой опасности в том, чтобы проверить, каков на ощупь этот лоснящийся серый мех. И нечего бояться. И сомневаться нечего. Так убеждал себя.       Мех оказался тёплым. Пальцы утонули, медленно задвигались, силясь отыскать друг друга в приятной толще.       Кот распахнул оба глаза, недовольно дёрнул пушистым ухом, весь подобрался, напрягся… «убежит», — только и успел подумать волшебник, но, словно бы передумав, кот, заворчав, снова улёгся. Будто позволил: гладь.       Двигать рукой Натаниэль боялся. Чувствовал, как медленно вздымается и опадает под ней поразительно хрупкий кошачий бок, чувствовал, как колотится сердце, чувствовал: кот мурлычет.       И отчего-то не мог совладать с улыбкой.       — Мне кажется, я их ненавижу. Знаешь? — Он произнёс. Он произнёс, и сам удивился этому. Кот ни то чихнул, ни то фыркнул, ни то просто так по кошачьи выругался. — Волшебников. Уайтвелл, Деверокса, Фаррар, — продолжил Натаниэль, чувствуя себя откровенно глупо, но одновременно с тем истово желая хотя бы перед кем-нибудь объясниться.       И он говорил. Медленно. По слову. Что-то начинал — и бросал, что-то тараторил сбивчиво, очень долго. И замолкал. Так же надолго.       Кот не отвечал, конечно же. Только шевелил иногда хвостом, да лениво щурился. Но этого Натаниэлю вполне хватало.       Он возвращался домой абсолютно продрогший, но почему-то почти счастливый. Он просто выговорился — выплакался прямо в кошачий бок. И лишь сделав, осознал, насколько отчаянно ему именно этого не хватало.       Он понял, как поступит. Понял, с чего начнёт. И это осознание внезапно предало волшебнику много сил. Завтра он выведет на улицы города Суккубов со спецзаданием. И исчезновения девушек прекратятся.       Однако же тактика Натаниэля желаемого эффекта не принесла. И с каждым новым днём волшебник снова всё больше впадал в уныние.       Единственным, что его спасало, были беседка и серый кот — в дни, когда уютно урчащий шерстяной клубок на лавке не появлялся, Натаниэль возвращался домой разбитым и чувствовал, что всё больше и больше хочет забрать кота. Но одновременно с этим осознавал, что этого он не может себе позволить. У великого волшебника не должно быть слабостей. Даже таких — маленьких и пушистых. У великого волшебника не может быть слабостей, потому что их можно использовать, как оружие. Или, как орудие для насмешки.       Ни первого, ни второго Натаниэлю конечно же не хотелось.       Но он всё равно приходил в беседку. Потому что в один удивительный тёмный вечер кот перебрался прямо к нему на колени и, подложив лапы под голову, тихо улёгся там.