***
М-да… видок у Натаниэля был не в пример хуже даже того, в котором он пугал окружающих и вызывал предсмертные конвульсии у моего чувства прекрасного зачастую. Я воплотился в пентакле. Вернее сказать — я в него перенёсся. С демоническим выражением на ангельском личике, со светлыми кудряшками и глазами цвета бескрайних океанских просторов. Мальчишка смотрел недобро: — Ну, Бартимеус? Я передёрнул плечами. — Тяжёлый день? А я-то тут причём? И… эй! Насколько я помню, ты всегда предпочитал чистые рубашки грязным. Это что, новая мода такая? Он огрызнулся: — Следи за собой. Я хохотнул: — Ну я-то всегда идеален. — и обольстительно улыбнулся. Мальчишка сглотнул, глаза у него расширились, а ладони явно вспотели — Нат принялся остервенело тереть их о штаны традиционно отвратительного фасона. Я заинтересованно подался вперёд, ненавязчиво увеличив грудь и уменьшив талию. — о, да тебя никак наконец-то начали интересовать девочки, Натти, а? Он раздражённо передёрнул плечами. — Они меня интересуют уже два чёртовых месяца, Бартимеус, — рявкнул по-военному резко, — и ты об этом прекрасно осведомлён. Я отправлял тебя с поручением — тебе есть, что рассказать мне? Спешно протараторив несколько оберегов, мальчишка покинул круг. Я неторопливо последовал его примеру, сменив облик на более комфортного Птолемея. Молча развёл руками, хотя знал, что Мендрейк на меня не смотрит: — Как всегда, Натти. Нат подошёл к столу, на краю которого в красноречивой луже стоял бокал с остатками вина, поднял — и резко выпил. — Я так и думал. — Со вздохом упал в массивное кресло (чёрное и траурное, как всё, что так обожали волшебники). — Так и думал. Чёрт возьми, Бартимеус. Они требуют от меня результатов. И что же я могу им предоставить? Я возвёл глаза к потолку. — Не знаю. Да и не хочу знать. А ты это что… спиться решил. Печень бы поберёг, — подколол беззлобно. — Она у тебя как-никак одна. — Люди исчезают, Бартимеус! — грохнул Мендрейк по столу ладонью. Я протянул философски: — Ну да, ну да. Только тебя ведь волнует не это, Натти. Тебя волнует исключительно мнение Деверокса и прочих… твоих ненаглядных волшебников. Ты никого не хочешь спасти. И помочь ты никому не хочешь. Несколько секунд он молчал. За время нашего продолжительного знакомства я успел достаточно хорошо изучить его для того, чтобы сейчас заметить, как отчаянно мальчишка сражается с желанием нагрубить мне. К моему удивлению, в этом сражении он одержал победу и, подперев подбородок ладонью, медленно прикрыл глаза, красные от усталости. Бросил бесцветно: — Да что ты знаешь… Я отвечать не стал. Ведь и вправду, что? Несколько недель мы с другими джиннами в самых разнообразных женских обликах безрезультатно слонялись по Лондону, тщетно надеясь на то, что кто-нибудь нас всё-таки умыкнёт. Памятуя о феномене одарённости некоторых простолюдинов, я понимал всю провальность подобной тактики, однако же ничего Мендрейку не говорил. В конце концов, кто я такой? Он — хозяин, я — слуга. Его дело — приказывать, моё — беспрекословно подчиняться, а не давать советы. Так что каждый вечер я исправно заступал на своё дежурство и уже успел до зубовного скрежета возненавидеть этот чёртов Лондон — промозглый, унылый и отвратительный, самый паршивый город, какой когда-либо вообще возводили люди. Помимо смутных надежд на счастливую (вынести в кавычки в силу двусмысленного толкования) случайность, в обязанности мои вменялось так же и неусыпное наблюдение. Все волшебники в целом и мой хозяин в частности наивно надеялись, что рано или поздно один из джиннов станет свидетелем очередного похищения, так что все мы денно и нощно бдели — каждый в своём районе и в своё время. Волшебников происходящее изрядно нервировало, и даже я, признаться, заинтересовался. Нет, ничего особенно выдающегося (ну, вроде того же голема) я конечно не ожидал, но всё-таки некоторые зёрна здорового любопытства прорастали во мне вместе с закономерной досадой: ну в самом деле — неужели я, Рехит Александрийский, Сакар-аль-Джинни, Серебряный пернатый змей — и вдруг не смогу выловить в каком-то несчастном городе одного единственного паршивого маньяка? Мендрейк очень долго просидел на одном месте статуей самому себе. Дышал он медленно и размеренно, так что я грешным делом уж было подумал: мальчишка спит. — Я делаю это не ради того, чтобы выслужиться, Бартимеус, — наконец проронил он глухо. — Да? — я уже успел заскучать, так что заинтересованно поднял взгляд. — Неужели? Вот уж… в самом деле… я бы по тебе не сказал. Он поднялся: — Забудь. Оставайся при мне. — И, набросив пальто, быстро направился на выход. Я, приняв облик беса и сделавшись незримым на низших планах, покорно увязался за ним. А что мне, в конце концов, оставалось делать?***
Зачем вызвал Бартимеуса, выдернув в середине дежурства, Мендрейк даже сам до конца не знал, но, увидев его — невыносимого и резкого, как всегда, — ощутил иррациональное спокойствие. Джинн вёл себя пренебрежительно, насмешливо, был раздражителен и не расположен ни к любезностям, ни к задушевным беседам, которые в незапамятные времена, давным-давно когда-то у них случались, но его присутствие тем не менее странно бодрило Натаниэля. Огрызаясь в ответ на колкости, он чувствовал себя особенно живым, особенно нужным и почти по-настоящему человечным. Лондон окутался саваном ранних сумерек. Шагая по коридору на выход, прочь, Натаниэль почему-то думал ни о похищениях, ни о коллегах — думал о коте. Думал, шагал — гадал: явится ли сегодня мягкий клубочек шерсти в его беседку? А, если явится, надолго ли задержится? Влезет ли на колени? Если бы не рука невидимого Бартимеуса, резко схватившая волшебника за плечо, Натаниэль наверняка сбил бы её с ног — Пайпер стояла в коридоре у одного из окон, как-то тоскливо глядя в промозглый сумрак. Правительственное здание уже успело практически опустеть, так что Мендрейк никак не ожидал, что встретит помощницу. Он тем не менее приветливо улыбнулся. — Вы задержались, Пайпер. Какие-то проблемы, быть может? Будто очнувшись, она обернулась, несколько раз моргнула. — Проблемы?.. Проблемы… Нет… — и тотчас смутилась. — Мистер Мендрейк, простите. Были дела… действительно. И снова он подумал о человечности. О том, что вот такой, рассеянной и усталой, в тишине вечернего полумрака всегда предупредительная, исполнительная помощница выглядит живой, выглядит слишком понятной и слишком близкой. И это ощущение, это осознание — оно помогало волшебнику в который раз осмыслить ту дистанцию, которую он соблюдал между Джоном Мендрейком и мальчишкой Натаниэлем. Это была дистанция между живым, настоящим, вольным, и искусственно созданным, вскормленным постулатами, вскормленным высшими целями и желанием произвести впечатление, желанием быть или хотя бы казаться лучше. Но в результате — хуже. Хуже, мертвее. Только вот кто замечал? Кроме Мендрейка, кто? Медленно подняв руки, Ребекка обхватила себя за плечи, склонила голову набок, и тонкая прядка тотчас упала на лоб. — Сложный день, — рассеянно опёрся Натаниэль ладонью о подоконник. — Сегодня похолодало. Как-то особенно сильно. — Она кивнула. Разговор был бессмысленным, тягучим, но волшебник почему-то не мог просто попрощаться и просто его прервать. Ему говорить хотелось. — Я бы мог подвести вас, госпожа Пайпер. — Пожатие плеч в ответ: — Благодарю. Не стоит. Я на служебной машине. Тоже. — Что ж, — Натаниэль в приглашающем жесте взмахнул рукой, и это движение показалось волшебнику донельзя неуклюжим. — Тогда… пойдём?.. те. — Да… — Пайпер кивнула. — Да. — Замкнутая и задумчивая. Что-то её тревожило, что-то заставляло обнимать себя всё крепче и крепче. Те несколько минут, которые они провели, бок о бок шагая по призрачно-пустым коридорам, Натаниэль потратил на то, чтобы хотя бы попытаться найти слова, а, когда, вежливо кивнув, Пайпер попрощалась, понял: они не нашлись. Совсем. И все вопросы остались незаданными. Время ускользнуло. Девушка медленно уходила, а Мендрейк только лишь бестолково смотрел ей вслед. А потом кто-то потряс его за плечо. — Тут моросит, Ромео, — буркнул над ухом знакомый голос. — Так и собираешься мёрзнуть и мокнуть, а? Словно выйдя из странного транца, волшебник дёрнулся. — Только не смей комментировать, — предостерёг. В ответ Бартимеус ехидно хмыкнул: — Да кто же тебя?.. Ты тут и сам… справляешься. Ну ничего. Не вешай нос, о мой красноречивый хозяин. Ты упустил только один шанс. — Ты так думаешь? — в голосе прозвучало гораздо больше эмоций, чем Натаниэль хотел бы себе позволить, и проявившийся на первом плане джинн закивал болванчиком: — Ну конечно, Нат. Будут и другие шансы, которые ты упустишь так же благополучно. Да уж. Поддержал. Ничего не скажешь. Только Бартимеус оказался не прав. Во всём. Просто потому, что… …внезапно случилось непоправимое.