Зодиак: драбблы по картинкам и словам

Роберт в юности писал стихи. Скорее всего — наивные и корявые: точно он сейчас уже не скажет, давно не перечитывал. Потому что до сих пор стыдно вспоминать то время: когда кто-то из одноклассников увидел у него исписанные листы, вытащил, зачёл вслух всему классу, и Роберта потом ещё пару лет дразнили «стихоплётом». Про что были эти стихи — Роберт тоже не помнил. Помнил только прошлое ощущение: стыдно быть не таким, как все. Стыдно и небезопасно. А теперь что? Теперь у него вообще все не как у людей. Он спит со своим коллегой: именно своим, а не своей. Коллегу зовут Пол Эйвери, и он самый настоящий мужик. Он решителен и отчаян, он работает репортёром и, в частности, способен сорваться среди ночи в командировку по заданию редакции. А Роберт способен потащиться вместе с ним. За свой счёт. Точнее, за счёт Пола, это же его была идея. Прямо посреди ночи потащиться, потому что когда Полу звонит главный, Пол находится в постели с Робертом. И они там занимаются сексом. Пол выдаёт эту идею — «полетели со мной» — как что-то совершенно обыденное, и Роберт, захваченный внезапным азартом, даже не возражает. А сейчас, стоит только закрыть глаза, перед глазами картина: ночной Сан-Франциско в иллюминаторе лайнера россыпью мелких огней. Таких мелких, что аж дух захватывает. Они прилетели утром, разместились в гостинице, и Пол усвистал по заданию, пообещав вернуться вечером. Посетовал, что главному до фонаря их поиски Зодиака, «ты же понимаешь, Бобби, журналистика — она такая, если тема перестала быть горячей, а факты — жареными, то начальство эта тема уже вряд ли заинтересует», — и убежал. Правда, сказал перед уходом: — Я сейчас быстренько там обернусь, и мы отдохнём. И Зодиака обсудим, там есть о чем поговорить. И все остальное, — он ухмыльнулся и взял Роберта за задницу. И уехал. Роберт маялся в номере до позднего вечера и подумал было, что Пол обманул его и сбежал. А его самого оставил здесь, в чужом городе. Но за полчаса до полуночи Пол ввалился в номер, нахмуренный и озадаченный, чмокнул Роберта в щёку, как любимую жёнушку, попросил «сварганить кофе» и засел за какой-то ворох исписанных листов, принесённых с собой. Потом расчехлил печатную машинку, которую таскал с собой во все поездки, и затарахтел. Роберт, как было велено, сварганил кофе и принёс его Полу на блюдечке. Пол взял чашку, отхлебнул и улыбнулся слегка виновато: — Прости, Бобби, тут такое… завалили работой, в общем. Но я сейчас быстро разделаюсь, и мы… Роберт сидел в кресле, прикрыв глаза. Перед глазами крутилась снова та же картинка: ночной Сан-Франциско с высоты. Роберт помнил, как тогда захватило у него дух — то ли от этого ракурса, то ли от того, что Пол сидел рядом, — и теперь дремота никак не шла, сменяясь каким-то закипающим внутри напряжением. Роберт вылез из кресла, посмотрел на Пола. Пол прекратил печатать и посмотрел на Роберта. — Вот такая жизнь, Бобби, — сказал Пол. — Ночного покоя нет. — Какого покоя? — не расслышал Роберт. Пол усмехнулся: — Да это я так. Вспомнилось. Я стихи писал в молодости, представляешь? Так вот это из моих стихов. «Ночного покоя нет, зато впереди рассвет, и мы полетим с тобой в рассветный наш непокой. Пусть ждёт нас сомнений тьма, зато хорошо весьма, что новой порой ночной придёт к нам наш непокой». Ммм?.. Роберт вытаращил глаза: Пол? Писал в молодости стихи? И так спокойно об этом рассказывает? — Я т-тоже писал, — наконец промямлил Роберт. — Надо мной посмеялись и сказали, что это стыдно. — Чего это? — фыркнул Пол. — Стихи писать стыдно? Да пошли они! Я вот свои стихи со сцены в школе читал, и пусть только кто вякнул бы, что это стыдно! Хотя стихи, как я сейчас понимаю, были достаточно дрянные, верно? Он расхохотался, потом глянул на свою машинку, поморщился и решительно встал. — Всё, Бобби, хватит, я им не ишак. Допишем завтра днём, а сейчас… Он нарочито облизнул губы, и у Роберта пересохло во рту. И сердце застучало: то ли от неожиданного «допишем», то ли от зрелища, как язык Пола пробегает по губам, то ли от понимания того, что ночного покоя им обоим сегодня всё-таки не будет.