День 21

      Сирена ворвалась в мой сон, и я едва не свалилась с кровати от неожиданности. Впервые за долгое время я проспала окончание комендантского часа. Наверное, загулялась вчера, устала. Одно не изменилось — под тонким одеялом мои ноги были всё такими же ледяными. Я даже не посмотрела в окно, сразу помчалась в горячий душ, запустив по пути кофемашину. И на пробежку я не пойду, ограничусь комплексом гимнастики на пятнадцать минут. Мне захотелось приехать на работу пораньше. Сегодня должен был прийти — и наверняка уже пришёл — ответ на мой запрос для Хоуп Стельман, и если он окажется положительным, нам с Максвеллом нужно готовиться к долгой и насыщенной поездке к военным. О вчерашнем раздумывать я себе запретила.       Старушку Хэнли с собачкой я встретила уже возвращающимися с прогулки.       — Доброе утро, миссис Хэнли. Как Хельга? — я потрепала её подслеповатую спаниелиху за ухо.       — Доброе. Боюсь, ей недолго осталось, Флори. Как и мне, — старушка тяжело вздохнула, прикрывая седыми ресницами сухие, светлые глаза с бельмами. — У неё артрит на обеих задних лапах, скулит от боли.       — Я могу заскочить в ветаптеку за лекарствами, получу вне очереди.       — Спасибо, дорогая, спасибо, — зарататорила Хэнли, сложив руки лодочкой на груди. В её ладонях был зажат потёртый бордовый поводок.       Она ждала бы лекарства месяц без моего «чудесного» инспекторского удостоверения. Иногда я не понимала нашу систему — она порой чудовищно не справедлива.       Я села в машину, когда на мой коммуникатор упало сообщение. «Полиция просит подкрепления. У госпиталя-1 несанкционированный митинг. Кто поблизости?»       Я была не поблизости, но в госпитале работала моя мать.       «Еду» — отбила на сенсор я, и развернула машину в противоположную сторону.       В бардачке валялся портативный сигнальный блок, я достала его и прилепила на лобовое стекло прямо на ходу, активировала, сунула в ухо гарнитуру связи. Я могла спокойно превышать скорость и ехать на красный — впереди меня взвывала сирена. Полицейская радиоволна тревожно перещёлкивала, перемежаясь обрывками фраз и шумом толпы на фоне — кто-то из офицеров сказал, что бастующих не меньше двухсот человек и сдерживать их становится всё сложнее и сложнее. Они запросто могут разгромить госпиталь, а там, в лаборатории работает моя мама. Я не видела её уже два года…       Они с отцом не поддержали моё стремление освободиться от Патрика, и я захлопнулась от них. Со временем мы прекратили даже созваниваться. Меня всё ещё глодала обида, но страх за жизнь мамы оказался сильнее.       На улицах и раньше случались стычки, с ними прекрасно справлялась полиция, но такого масштабного, организованного шествия протеста я ещё не видела. «Мы хотим жить» — скандировала толпа. Вклинивая свою машину в оцепление, я бегло прочла надписи на транспарантах: «Прекратите ставить эксперименты над нашими детьми!», «Вируса нет!», «Вакцине нет!», «Верните нам свободу!», «Конец лжи!», «Мы не мясо!».       — Что здесь? — спросила я у ближайшего ко мне полицейского, чуть приоткрыв дверцу машины.       — Мы даже не поняли. Обычная очередь на бесплатную вакцинацию. Говорят, пришли с южной стороны человек пятнадцать-двадцать и завели толпу.       Значит, толпа была готова — эти ребята выбрали нужный момент. Скопление, давка и необходимость держать дистанцию — сплошное противоречие. Средства защиты, порой чертовски неудобные, если дешёвые. Волнение, страх того, что в толпе может быть заражённый. Риск побочек от вакцин, невозможность добровольного отказа и невозможность без серьёзных на то оснований сделать иммуннотест и выяснить, есть ли у человека врождённый иммунитет и так ли нужна ему эта ежегодная нервотрёпка… Всё это — обратная сторона медали, несовершенства нашей системы. Системы, поборовшей «Сильву» и давшей человечеству шанс на выживание. Так уж устроена человеческая психика: всё плохое проходит и забывается, а если не проходит, то становится привычным. Сначала мы хотим стабильности, потом послаблений, потом свободы. Из меня хреновый политик, но тот, кто держит руку на пульсе, явно где-то просчитался. И как всегда всё свалилось на наши плечи — плечи простых патрульных и инспекции. Мы вынуждены сдерживать толпу и применять силу против своих же соседей, чтобы они не поубивали друг друга. Мне не было страшно, но всё внутри меня сжалось в камень. Я всегда готовлюсь к худшему исходу — представляя, как толпа попрёт на нас, я знала, как буду поступать, чтобы спасти здание. И себя.       Я надела бронежилет и вышла из машины, спряталась за дверцу. Магазин был полон — я опустила оружие дулом вниз и положила палец на предохранитель.       — Это он зря, — офицер кивнул наверх.       Из окна третьего этажа выглянул седой смуглый мужчина. Его голова была круглой и чуть приплюснутой сверху, словно шарик из соевого творога, жареный во фритюре, глаза у него были маленькие и далеко друг от друга посаженные — Саам Али, главный врач госпиталя был ходячей иллюстрацией того, как уродует генетику токсин. Он вызывал отторжение, подсознательно, и этому нельзя было сопротивляться, как бы стыдно мне ни было, ведь я и сама отчасти «испорчена» взбесившейся природой. Меня чертовски ломало от мысли, что мы доверяем своё здоровье тому, кто безвозвратно его потерял. Уверена, не у меня одной возникали такие чувства. Защитная реакция — мы отвергаем уродство, закрываем глаза, представляя, что его нет, как бы мерзко не скребла при этом совесть.       У него в руках появился мегафон, Саам Али собирался выступить с речью.       — Седьмой и десятый отряд, укрепить вход, — послышалось в рации офицера. Мне захотелось позвонить матери. — Через две минуты приедет спецназ, будет полегче.       — Дорогие сограждане… — проскрипел Али в мегафон, его речь прервалась оглушительным свистом звуковых помех. Я скорчилась и зажала ладонями уши, не выпуская оружия из рук. Чёрт, как же громко.       — Заберите у него эту хрень, даже ей он пользоваться не умеет! — проорали где-то сбоку. Звон выворачивал нутро, а когда он резко оборвался, его подхватил рёв толпы. К парадной полетела стеклянная бутылка с белой краской. Она разбилась, брызги веером улеглись на крыльцо и дверь, белая жижа потекла по ступенькам. Кто-то из толпы сделал шаг вперёд, со стороны копов раздался предупредительный выстрел.       Митингующие отпрянули. Время будто замерло. Я выхватывала в толпе случайные лица, злые, испуганные, возбужденно скалящиеся — юные. Нас было явно меньше, нашим преимуществом были хорошая позиция и оружие, у тех ребят не было ничего кроме ярости. Они были слишком молоды чтобы умирать или сесть в тюрьму. Мне снова до чёртиков захотелось позвонить матери.       Затишье оборвалось внезапно — к парадной полетели камни, пластиковый мусор, ещё две бутылки с краской. Обломок выхлопной трубы попал в дверь, стекло пошло паутиной. Что-то грохнуло мне по капоту. Со стороны патрульных раздался ещё один выстрел, ему ответил кто-то из толпы.       — Твою ж…       Чей-то крик заглушил отборную брань моего случайного напарника.       — Ранен полицейский. Внимание, ранен полицейский, — зашумело в рации.       Я считала секунды до прибытия спецназа.       Пуля ударила в обшивку кузова ближайшей полицейской машины. Я нырнула за спину офицера — в дверях моей машины не было бронепластин, как в машинах копов и инспекции, на личный автотранспорт они не ставятся. Установлю их за свой счёт, как только выберусь, обещаю себе.       Четыре чёрных угловатых внедорожника выехали на площадь как раз тогда, когда толпа хлынула к окнам первого этажа. Атака захлебнулась через сорок секунд. Спецназ действовал слаженно и быстро — самые активные стояли на коленях с завязанными за спиной руками. Вдали, поперёк улиц стояли внедорожники с эмблемой Отдела — Максвелл послал на подмогу наших силовиков. Когда выстрелы утихли, я, минуя оцепление, перебежками пробралась в здание. В холле ожидаемо никого не было, я свернула в правое крыло, к лаборатории — одному из самых уязвимых мест, ведь она находилась на первом этаже.       — Кэтрин Белл. Здесь должна быть Кэтрин Белл.       Я ворвалась туда с пистолетом наготове, до чёртиков напугав лаборанток, прячущихся под жестяным столом с инструментами. На нём в ряд лежали шприцы, наполненные вакциной, они напомнили мне автоматную ленту…       — Сегодня не её смена… — прошелестела молоденькая девушка в защитной маске и зелёных перчатках по локоть. Маска по глаза покрылась испариной — девчонка плакала и часто-часто дышала.       Я выдохнула, опустила оружие. Усмехнулась. Мысль наладить отношения с родными испарилась так же неожиданно, как и родилась. Страх потерять их сдулся, осталось всё то же, что и было до — застарелое чувство обиды и несправедливости, а ещё страх, что я вот так вот объявлюсь, а меня уже не ждут. Трусиха. Глупая трусиха. Нэлл любила говорить «если ты не принимаешь решений, значит, ты решила оставить всё по-старому». Да, я снова оставляю всё, как есть в глупой, детской надежде, что всё когда-нибудь разрешится само.       — Белл, возвращайся в Подразделение, тебе там больше нечего делать, — в наушнике прогремел раскатистый бас Максвелла.       — Скоро буду.       Я вышла из госпиталя и направилась к машине, прибившейся к группе чёрно-белых полицейских «фордов», словно детёныш домашней собаки к стае гиен. Всё успокоилось. Теперь я буду думать о том, как и где поправить мятый капот.       «Ожидается перемена ветра, по возможности оставайтесь в помещении и пользуйтесь средствами индивидуальной защиты, передвигаясь по улице», — проговорило радио, когда я стояла на светофоре в двух кварталах от здания Подразделения. Я бросила взгляд на ящик под передним сиденьем — там был защитный комплект номер один. Придётся «нарядиться» у обочины — машина негерметична, а после загонять и её, и себя на внеплановую дезинфекцию.       — Что там со щитами? — проговорила я в коммутатор.       — Работают в усиленном режиме. Океан штормит, — ответил кто-то из техников.       Стоило проспать, и день сразу же не задался. Надо было вернуться вчера пораньше. Лучше бы я вообще никуда не ездила. С визгом я тормознула у автобусной остановки, со злостью натянула на лицо респиратор, на руки перчатки, параллельно думая о Браунинге в самом невыгодном свете. Уболтал меня, сыграл на эмоциях, вытащил из моего убежища и теперь наверняка чувствует себя победителем, потому что стал единственным, кого Флоренс Белл не послала к чёрту. Я до сих пор не понимала, почему не сделала этого. И в то же время память подкинула мне чувство азарта, лёгкое волнение — я стояла над землёй на высоте в пятьдесят ярдов, плечом к плечу с мужчиной, который разделял мой восторг…       Из-за митинга я прилично опоздала к медкомиссии. Выйдя из кабинки дезинфекции я почти бегом отправилась в медицинский отсек, и, конечно же, оказалась последней. Меня осмотрели, обмерили, взвесили, взяли анализы крови, мазок из носа и гортани, проверили состояние зубов, пригласили в гинекологическое кресло. Инструмент был тёплым, но я вздрогнула от резкого проникновения. Без этой омерзительной процедуры не обходится ни один осмотр — других способов следить за состоянием здоровья ещё не изобрели. Приходится мириться и терпеть это мини-изнасилование, несмотря на то что моё интимное здоровье уже давно абсолютно ни на что не влияет и никого не касается. Будучи в браке с Коэном я никак не могла забеременеть, а выяснить, способна ли я на это в принципе, я не находила времени, а, может, просто не хотела находить — родив ему ребёнка, я уже никогда не выбралась бы, и, возможно, меня уже не было бы в живых. Разбираться в этом сейчас уже бессмысленно — иметь детей я не планировала. И я не знала, какой результат расстроит меня больше: тот, при котором я бесплодна, или тот, где я смогла бы родить.       Анализ крови показал низкий гемоглобин, тонометр — высокое давление. Первое от того, что с утра я ничего не ела, только кофе, второе — я пью слишком много кофе. Я освободилась только к обеду, получив все необходимые рекомендации и статус «годна для дальнейшей службы». Хотя бы где-то обошлось практически без проблем.       Меня одолевал зверский голод, а вместе с голодом всегда следовали злость и головокружение — идти наверх, к Максвеллу было бессмысленно, я уже почти не воспринимала информацию.       — Добрый день, Флоренс.       Донни встретил меня обворожительной улыбкой, едва я распахнула двери кафе. Я кисло улыбнулась ему в ответ и рванула за свой любимый стол в углу — в такой час он даже был свободен.       — Я придержал столик для вас.       Донни увязался за мной следом, даже попытался пододвинуть мне стул, как в лучших заведениях, но я просочилась в самое труднодоступное место между окном и стеной, где двоим было не развернуться. Меня напрягало его назойливое внимание, но я постаралась не придавать этому значения. Если я не буду реагировать должным образом, должен же он когда-нибудь отстать?       — Это очень мило, спасибо, — не глядя на него, ответила я, уткнувшись в коммуникатор. Надо было предупредить Максвелла, что я на месте, в порядке и скоро буду.       — Сегодня был свежий завоз с птицефабрики. Шеф сделает вам отличный омлет.       — Нет, лучше пусть поджарит парочку с беконом и луком. И сыр в панировке. Двойную порцию. Пару тостов. И кофе, конечно же, — голод мучил меня так сильно, что я готова была сжевать зубочистки. Мне даже показалось, что этого внушительного заказа будет недостаточно. Желудок сводило, в паху всё ещё ныло от растяжителя, ранка на пальце ещё кровила — дерьмовая свёртываемость с детства, воспоминания о госпитале всё ещё были свежи и настроение было гадким. Я отклеила пластырь, машинально собрала кровь языком, приклеила обратно плотнее.       «Выезд в Зону сегодня в ночь. Нам дали всего два дня, не будем терять драгоценные часы».       Максвелл ответил мне, в его словах сквозил сарказм — несмотря на то, что Максвелл сам из бывших военных, он их на дух не выносил. И это было взаимно — они считали, что мы лезем в их дела, мы — что они спят и видят нас закрыть. Значит, у меня ещё масса времени, успею даже пострелять и размяться в зале. Домой мне не нужно, комплекты вещей первой необходимости есть на складе, к тому же, мы не будем вылезать из спецкостюмов, а из-за чёртового шторма выходить лишний раз не стоит. Хотя я обещала Хэнли заехать в аптеку и купить лекарства для собаки… Придётся метнуться и заодно купить продукты, пожилым людям сейчас вообще нельзя на улицу.       — Занято?       Офисная, приглаженная ипостась Браунинга выросла над моим столом, отделив меня от барной стойки и прилипчивых взглядов Донни.       — Да, — не церемонясь, отрезала я. — Мной, — добавила, чуть смягчив тон и улыбнулась. Как идиотка. Ещё с утра я злилась на него, а сейчас снова растерялась. Патрик прочно отбил у меня желание обедать не в одиночку — где-то подсознательно я до сих пор боялась, что меня начнут одёргивать за чавканье или неаккуратность. Но ведь Браунинг не Патрик, он ничего мне не сделал, а если и попытается, то получит своё.       — Я могу нарушить твоё личное пространство?       Его деликатность сбила мой воинственный настой. Я кашлянула, из-за его спины показался Донни с подносом. Пока он выгружал мой кофе, тосты и сыр, я выжидала время, думала. У Браунинга в руках дымился американо, в его глазах застыл немой вопрос и готовность исчезнуть сразу, как только я снова оскалю зубы уже не в шутку, а всерьёз. Нет, всё-таки я чертовски не люблю есть, когда на меня смотрят…       — У тебя хорошо получается нарушать моё личное пространство, садись.       Кажется, я переборщила с иносказанием, потому что он аккуратно отодвинул стул и сел напротив, отхлебнул кофе. Я взглянула на его длинную шею, на то, как дёрнулся кадык, представила, как глоток прошёл по трубке глотки, откусила кусок сыра. Кусок не полез обратно, уже неплохо. Может, потому что Браунинг смотрел мне в глаза, а не в рот.       — Я чуть работу не проспала.       — Я вообще не спал… — У меня дёрнулась бровь, и Браунинг поспешил сменить тему, пока я не углубилась в анализ подтекста в его так неосмотрительно брошенной фразе. — Вам подтвердили поездку?       — Угу.       Донни принёс огромную сковородку с глазуньей, и я засомневалась, справлюсь ли я с ней.       — Угощайся, — я подвинула ему одну тарелку с сыром. Не пропадать же, в конце концов. — Не думай, я на самом деле не такая обжора, как может показаться.       — Я не думаю, что здоровый аппетит, это плохо. И в целом, мне кажется, я не должен иметь какое-либо мнение на этот счёт. Вот если бы собралась съесть два фунта токсонита, то остановить тебя было бы моим гражданским долгом, — Браунинг с совершенно серьёзным видом хрустнул сырной палочкой, а я громко рассмеялась, прикрывая рукой набитый рот. Нет, эти эмоциональные качели меня точно с ума сведут!       — Не хотел говорить в офисе. Насчёт того файла, что ты мне скинула в пятницу. О щитах, — Браунинг посерьёзнел, и я, закинув в рот щедро облитый растопленным жиром и сырым желтком кусок бекона, подалась вперёд.       — В сбоях есть некоторая система. Я поднял информацию за последние пять лет: сбоит в среднем раз в семь месяцев. Был перерыв в двадцать два месяца, но подобные сбои в это время наблюдались на северном щите, в левом сегменте.       — И что это значит?       — Что щиты пора модернизировать на два года раньше, чем положено по плану, или оторвать руки техникам. А ещё… — он закусил губу и внимательно посмотрел на дно своего стакана, — в принципе, сбои вполне возможно инсценировать.       — Для чего?       — Во время технических неполадок по протоколу комендатуры основная часть сил стягивается к щиту со сбоящим сегментом, и какая-то часть границы остаётся лишь под прикрытием камер, между которыми, как я недавно говорил на совещании, слишком большое расстояние…       — Это серьёзное обвинение, Дэмиан, — я понимала, к чему он ведёт, мне и самой приходили такие мысли, я не понимала только одного — как люди, которые живут и работают там, видят и понимают всё, что происходит там, в Мёртвой зоне, могут позволять вывозить токсин сюда, к людям. Какая выгода должна перебивать голос совести? Что они делают с ним?       — Вот поэтому я не стал высылать тебе отчёт в файле. Максвеллу я уже доложил в устной форме.       — Поняла.       Я намазывала желток на тост, Дэмиан смотрел куда-то в окно, вероятно, снова что-то просчитывал — мне порой казалось что у него процессор вместо мозгов. Итоговый тест в Академии он сдал на сто баллов из ста, ходили слухи, что он решил целых два теста со скуки, потому что справился слишком быстро. Мой выпускной балл равнялся восемьдесят восьми, и это считалось очень высоким результатом…       — Вот, — он полез в карман и достал пять прозрачных силиконовых кругляшей, с запаянной внутрь микросхемой, положил на стол и придвинул ко мне. — Это камеры с функцией аудиозаписи, они не отслеживаются — техники постарались. — Я взяла один, прокрутила между пальцев, заметила полоску прочной вспененной клейкой ленты. — В любой непонятной ситуации, лепи.       Предстояла тяжёлая поездка. Мне сделалось душно и совсем пропал аппетит. Я никогда раньше не была в Мёртвой зоне, да и из Чистой не выезжала больше года — здесь и без того было полно работы, и сейчас я волновалась. Потому что ехала в эпицентр, потому что ехала туда, где нас не ждут. Потому что назрело большое и резонансное дело.       — Я забыла отдать тебе пистолет.       Я вспомнила, что почти такой же оглушенной возвращалась вчера с нашей с ним неожиданной прогулки и обнаружила его «глок» за поясом штанов только тогда, когда начала раздеваться. Слишком много встрясок у меня в последние дни, радует лишь, что воспоминания о встрече с Патриком в торговом центре меркли по сравнению с остальными событиями.       — Потом. Не будем шокировать персонал, — он мягко улыбнулся мне, посмотрел в глаза. Я ответила на его взгляд. Мне уже почти не было страшно, зона комфорта явно стала чуть шире.       — Я его в машине оставила. На парковке. Машина ночует здесь, ключи я положу на стол. Забери, когда будет удобно.       — Хорошо, — Браунинг замолчал. Меня одолело чувство дежавю: он хотел ещё что-то сказать, лицо его мрачнело от раздумий, сомнений и досады. Мне хотелось надеяться, что это никак не касалось вчерашнего, потому что я до сих пор понятия не имела, как к этому относиться. На моё счастье он запахнул полы своего темно-синего пиджака и встал из-за стола. — Удачи, Флоренс. Я буду на связи. Если нужно.       Я кивнула и уткнулась в полупустую сковородку с остывшим беконом. Жир загустел и переливался теперь перламутром. Когда я расплатилась с автоматом и прошла мимо стойки бара, я заметила, что Донни был расстроен.