День 21

      Наверное, что-то в моей голове перемкнуло и взорвалось, словно лампочка под перепадом напряжения, анализировать было некогда да и незачем. Отпружинив от подоконнника, я смотала со стула толстовку для бега, сунула ноги в кроссовки и выскочила из квартиры. Преодолев пять лестничных пролётов, я толкнула дверь парадной и окунулась в сухое вечернее марево.       Было около восьми вечера, солнце всё ещё плыло над горизонтом, не касаясь его, лучи красили дома и дороги в оранжевый, и, кажется, даже взвесь пыли в воздухе отдавала рыжиной. Хромированные полосы его машины блеснули золотом, ослепили меня. Я, полная праведного гнева, перебежала улицу и стукнула ладонью по крыше авто. Мельком заглянув внутрь, я заметила, что Браунинг, вытянувшись на отодвинутом до предела сиденье, тыкался в комм — похоже, играл. Заметив меня, он отбросил аппарат на соседнее кресло. Я сделала шаг назад, позволяя ему выйти и вырасти надо мной на высоту своего огромного роста.       Сегодня он не был похож на старшего аналитика Дэмиана Браунинга в идеально отглаженной белой рубашке. Расслабленный пуловер, чёрные джинсы, заправленные в высокие сапоги, и кожанка: от него веяло бунтарским духом и совсем немного самоуверенностью, которая под моим строгим взглядом пряталась, словно улитка под панцирь. Он был взволнован, и я тоже, потому что не понимала, что происходит. Чего он вообще здесь выжидает? Мы что, подростки?!       — Ты знаешь, это было глупо и несправедливо, — я распекала его, высоко задрав голову, со стороны это, наверное, выглядело даже комично, но мне было плевать. Я хотела, чтобы между нами не было недосказанностей, в чём бы они не проявлялись. Нам ещё работать вместе.       — О чём ты?       — Я про жетон.       — Не понимаю.       — Понимаешь.       Он опустил глаза. Вершины его высоких скул покраснели. Я глубоко вздохнула, сжав губы в тонкую, напряжённую линию. Чего я вообще от него хотела? Правды? А если она мне не понравится? Нет, Нэлл была не права, мне ещё рано обрастать контактами, потому что ничего, кроме досады и неловкости они мне не приносят.       — Разве был другой способ тебя вытащить? — Браунинг виновато и как-то хитро улыбнулся. Он ни о чём не жалел.       — Нет. Но и этот способ не сработал.       Я крепче обняла себя за плечи, сильнее закутываясь в себя, прячась. Вначале мне хотелось спорить и выяснять, зачем ему меня куда-то вытаскивать и зачем он вообще ко мне привязался, но решила не ставить ни себя, ни его в ещё более неловкое положение. Ответ, похоже, был очевиден. Странно, что я вообще ничего не замечала. Хотя я давно уже ничего не замечаю, точнее, не хочу да и не верю, что до меня кому-то есть дело.       — Да уж, тебя не проведёшь, — он почесал переносицу и заозирался по сторонам, словно пустынная улица подскажет ему следующий ход.       Я наблюдала за этим будто бы со стороны, будто бы всё это происходило не со мной. Мне внутри себя было так тихо и спокойно, как в бункере, а этот высокий, отдалённо знакомый и одновременно совсем не знакомый мне мужчина пытался пробиться сквозь мою пуленепробиваемую броню, безрезультатно тратя ресурсы. Чёрт возьми, зачем ему всё это нужно? От него же Левицки млеет, чудесная, здоровая девушка, у которой нет бед с головой. Меня вдруг одолело чувство стыда и тревоги — я не замечала его в упор, а он…       — Ты поэтому злишься?       — Я в принципе злюсь. Такой уж я человек, — я сделала злобную гримасу и подняла взгляд на спасительный свет, брезжащий из окна моей спальни. Но там было темно, я же всё вырубила. Действительно, сумасшедшая. Патрик уже давно водит с собой по магазинам новую женщину, а я прячусь под подоконником. Идиотка.       — Раньше ты не была такой.       — А какой я была?       — В Академии ты много улыбалась.       — У меня стало мало поводов для улыбок.       Я с интересом рассматривала жемчужно-серые нити, вплетённые в горловину его пуловера, не решаясь посмотреть ему в глаза. Мне казалось что если я сделаю это, всё неумолимо изменится и вся моя прежняя жизнь полетит в тартарары. Да, у меня потрясающая способность делать из мухи слона и прогнозировать худший исход, это моя «система защиты», так говорила мне Нэлл. До сих пор я не видела в этом проблемы, ведь когда у тебя нет ожиданий, нет и разочарований…       — Ты когда-нибудь видела океан?       Вопрос сбил меня с толку — Браунинг перевёл тему, тем самым выдернув меня из болота самокопаний.       — На видеохрониках.       — А вживую?       Я заломила бровь, сделала полшага назад, всплеснула руками.       — Ты хочешь предложить мне двойное самоубийство?!       — Нет…       Я всё-таки решилась, выдохнула, задрала подбородок. У него были добрые, мягкие глаза, но в то же время внимательные и цепкие. Вечерний свет добавлял им, глубоко синим, оттенок стали. Я невольно залюбовалась ими, словно необычной инсталляцией в Музее Докатастрофного периода.       — Флоренс, я ничего от тебя не жду и тем более не требую. Просто немного твоего времени. Я ни в коем случае ни на чём не настаиваю, просто… есть люди, которым на тебя не всё равно…       Мне захотелось спросить, насколько давно ему не всё равно, но это не дало бы мне ничего, кроме новой пищи для бесконечных размышлений. С этим надо было что-то делать или спустить всё на тормоза, договорившись, что этого внезапного вечернего визита не было — с Браунингом можно было бы договориться, он бы всё понял. Понял и отстал. Браунинг не Патрик, для Патрика любое сопротивление повод для противодействия — либо по его, либо никак. Одна миллиардная шанса? Ладно, пусть.       — Что ты там про океан говорил? — я медленно обошла его машину и остановилась у пассажирской дверцы. Браунинг быстро сориентировался — прыгнул внутрь и толкнул мне дверь, заблокированную изнутри. Я тоже делаю так в целях безопасности.       — Пусть будет сюрприз, — Браунинг загадочно повёл бровью, не сумев скрыть заразительной, широкой улыбки.       Я могу кого-то осчастливить, ну надо же!       — До комендантского часа пятьдесят минут, если что.       Я не люблю лишний раз пользоваться своими инспекторскими привилегиями. Браунинг снова загадочно улыбнулся. Глаза его горели. Я лишний раз убедилась что совсем не знаю людей, с которыми работаю.       — Я изучил алгоритм патрулирования, не попадёмся.       В салоне было тепло, удобно, приятно пахло свежестью. Развалившись в кресле, как на диване, я погладила приборную панель, на ней не было ни пылинки.       — Хорошая.       В наше время быть владельцем приличной машины большое счастье. И большая редкость. Даже нам в Подразделение попадали остатки со складов в Детройте-2, основная масса шла военным и их семьям, как категориям граждан, находящимся под постоянной угрозой заражения. А этих военных, как собак…       — Это машина моего отца. Я только год как рискнул вытащить её из гаража. Всё ждал, что он вернётся и надаёт мне, — он усмехнулся, а я нахмурилась, любое упоминание семейного насилия дико портило мне настроение. Браунинг, похоже, заметил моё замешательство и поспешил поправиться. — Нет-нет, он был хорошим отцом, ничего для меня не жалел. Кроме машины, — он усмехнулся, устремляя расфокусированный взгляд вдаль. Между бровей у него залегла морщинка. Наверное, вспоминал.       Отец Браунинга был из военных, кажется, пилотом. Я не стала уточнять, это показалось мне не слишком уместным. Но я должна была как-то поддержать беседу — это ведь настоящий, живой диалог, а не болтовня с воображаемым собеседником — и не придумала ничего лучше, чем спросить в лоб.       — Он ведь погиб?       — Пропал.       — Давно?       — Девять лет как. Мне шестнадцать только исполнилось… Таким придурком был…       Я не представляла Браунинга придурком, но откуда я вообще знала, какой он на самом деле? Я напрягла память, она послала мне пару расплывчатых воспоминаний из Академии, пару совещаний в Подразделении, недавний эпизод в кафе и, почему-то, разговор с Левицки. Не густо. Подчиняясь любопытству, я чуть скосила взгляд, отметив, как лежат его руки на руле, длинные пальцы, его чуть скошенный лоб, прямой, аккуратный нос и чуть вздёрнутую верхнюю губу, кольцо на мизинце, возможно, принадлежащее женщине, попыталась примерить на себя призму восприятия Левицки и разобраться, что уж её так привлекло? Я разучилась оценивать мужчин по внешнему виду, я вообще разучилась их оценивать. И зачем я пытаюсь провернуть это с Браунингом прямо сейчас?       — Мне жаль.       — Спасибо, — он повернулся, взглянул на меня. — Не будем грустить, у нас для этого целый рабочий день завтра.       — Ха! Да уж, — шутку юмора я оценила. Представить только, какой ворох дел меня ждёт… — Кстати, как съездили?       — В целом, плодотворно. У меня есть смелое предположение, что Промежуточная зона частично обитаема…       — Еще скажи, что и Мёртвая… — фыркнула я.       — Не исключаю. А больше всего мне не нравится то, что комендатура отрицает даже тень вероятности этого факта.       — Ты серьёзно? — я отлипла от мягкого кресла и согнулась к приборке, пытаясь заглянуть ему в глаза — мне было не страшно, мы ведь перешли на рабочие темы, нейтральные для моей нестабильной психики — пытаясь понять, не шутит ли он снова. Он не шутил.       Промежуточная Зона была чиста от токсичных загрязнений, но была непригодна для жизни, и, больше того, была законодательно запрещенной для проживания. Почва, воздух, инфраструктура, которой не было — в конце концов, нужно обладать огромными запасами, чтобы жить там или курсировать из Чистой зоны и обратно с некоей периодичностью.       — Чтобы наладить контрабандный вывоз токсина, нужно находиться в ближайшем доступе к источнику постоянно. И у этого кого-то должно быть серьёзное защитное обмундирование, не самопал, пусть и хороший самопал, с которым мы задержали тех идиотов полгода назад.       — Ты думаешь, это был отвлекающий маневр?       — Я думаю, что что-то происходит, Флоренс…       Он посерьёзнел и взглянул на меня с досадой. Браунинг, как и я, весь включался в работу, горел ей, возможно, не так эмоционально зависел от неё, как я, но мы были на одной волне и почти одинаково думали. Мы были давно сработанной командой, но мне как-то удавалось дистанцироваться от перехода в личные отношения. Наверное, сегодня я сделаю большой шаг, ну, или потопчусь на месте и нырну обратно под свои баррикады, решать всё равно не сейчас.       Мы минули Прескотт-стрит — крайнюю улицу, обозначавшую конец городка и направились к Промежуточной зоне. Через две мили Браунинг свернул налево, на грунтовую дорогу, сухую и растрескавшуюся, без единой травинки вдоль. Впереди было голое поле — в течение двадцати лет после Катастрофы здания здесь пошли под снос — Новому правительству было выгоднее избавиться от них, чем тратить средства на обеззараживание. Всё равно там почти никто не жил — люди стремились убраться подальше от океана. Впереди блеснула сотовая вышка, старая и на фоне закатного неба почти прозрачная, словно призрак прошлого мира. Браунинг остановил машину почти у самого подножия, я толкнула дверь и наполовину высунулась на улицу, взглянула вверх. Вблизи она казалась исполинской, меня одолел иррациональный страх, что она сейчас рухнет нам на головы. Ближайший к нам докатастрофный мегаполис давно превратился в руины, высотные здания были заброшены, мы видели только записи с дронов и никогда вживую. Вся наша нынешняя техника работала на радиосвязи, и наши вышки были гораздо меньше…       — Я сюда ещё мелким сбегал… До утра тут сидел порой.       И алгоритм патрулирования наверняка ещё мелким вычислил. Я в детстве из дому нос не высовывала ещё за час до сирены. Налицо не самое чудесное детство, но по нему не скажешь. Может, справился. Все справляются, а я всё никак. Детство моё было почти безоблачным, но это не помешало мне «догнаться» травмами в возрасте сознательном.       — Ты возишь с собой пистолет? — удивилась я, когда он открыл бардачок.       — Два, — один он сунул за пояс, второй предложил мне. Я не отказалась, сама бы сделала так же, всё-таки, мы у черта на рогах в получасе от границы с Промежуточной Зоной, район здесь далёк от благополучного. — Потребность быть в безопасности.       — Отголоски прошлого?       — Отголоски прошлого.       — Не у меня одной оно периодически сиреной вопит в голове?       — Не у одной.       Он мазнул по мне взглядом и упорно замолчал. Я почувствовала, как царапнуло под рёбрами — меня посадили на крючок любопытства. Ловко. Браунинг словно пытался нащупать общее между нами и выбрал правильное направление, он очень старался, это было заметно. Благодаря Нэлл, открывшей во мне интуицию и эмпатию, я неплохо разбиралась в человеческой психологии — у Браунинга тоже были свои «наслоения», но глубже закапываться в них он не стал, целью было не совместное горевание по делам минувших дней. Целью было сблизиться. Меня это немного пугало — из-за чёртовых утерянных социальных навыков — но и льстило одновременно. Чёрт знает, почему.       Мы выбрались из машины, Браунинг закрыл замки. Я взглянула на линию горизонта. Солнце напоминало мне кусок подтаявшего масла — оно размазалось по земле, истончилось и светило из последних сил. Воздух был сухой и тёплый, даже осенью не пахло. Я повертела в руках пистолет — модификация докатастрофного «глока», не «браунинг». А было бы смешно.       — Не боишься, что я пальну, если мне что-то не понравится, — я проверила патроны, щёлкнула предохранителем и сразу же поставила обратно, чётко обозначила свою позицию «не подходи — убьёт». Я не знала, где в моих словах доля шутки, а где доля правды — я потеряла равновесие по пути к неумелому флирту. Я тут же одёрнула себя — это дорога без возврата, надо топать обратно на свою колею.       Браунинг на мою реплику лишь мягко улыбнулся.       — Только не в голову, я ей работаю.       Что там говорила Левицки? Смешно шутит?       — Иди первой, я подстрахую.       Он взялся за ржавые перила тонкой лестницы-паутинки и кивнул наверх. Где-то там высоко, она сужалась, превращаясь в тонкую, полупрозрачную стрелу, уходящую в небо.       — И как высоко лезть?       — На высоте пятьдесят пять ярдов есть смотровая площадка. Выше нет необходимости.       Образ скучного умника и сноба, который прочно засел у меня в мозгах, стремительно растворялся: Браунинг — нормальный парень, которому не чужды глупости. Да, это определённо была большая глупость, но я ступила на первую перекладину и подтянулась. Раздался скрип, но лестница держалась хорошо.       — Я тебя не узнаю. У тебя брата-близнеца нет случайно?       Он усмехнулся и опустил глаза.       Это было чудовищно высоко, но я ощущала тот же прилив азарта, как при покорении скалодрома в Подразделении. Высоты я не боялась, она будоражила меня, встряхивала, обнуляла, словно там внизу оставалась моя колючая шкура, а я здесь летаю, свободная от груза прошлого. Я забиралась быстро, совершенно не шарахаясь от лёгкой тряски, и, наверное, полезла бы дальше, так и не заметив площадку.       — Ты увлеклась.       Браунинг смеялся. Он стоял внизу, на жестяном квадрате, обнесённой таким же тонким, как паутинка, ограждением, у него сбилось дыхание. Интересно, здесь всегда было так — абсолютно не предназначено для человека — или железо истончилось от времени и агрессивной среды?       — Этот кусок фольги выдержит двоих?       — Будем проверять опытным путём.       — У меня всё ещё твой пистолет в кармане.       Он засмеялся. Мне тоже захотелось.       — Не бойся.       Он протянул мне руку. Я замешкалась.       Людей я в последнее время касалась только случайно, по необходимости или в спаррингах, ни к одной из этих категорий протянутая рука Браунинга не относилась. Рискнуть? Я выдохнула, словно перед прыжком в воду. Его пальцы сомкнулись на моих, давая крепкую опору. Небо не упало на голову, жить буду.       — Здесь безопасно? Или нам придётся сутки отмачиваться в химикатах?       В лучшем случае, нам грозила медикаментозная профилактика и двадцать один день изоляции от социальных контактов в госпитале или в собственных квартирах. В худшем — отравление и долгий период восстановления. Или смерть.       — Токсин выше десять ярдов не поднимается. Ему скучно без людей.       Он всё ещё держал меня за руку, подводя к краю площадки, но стоило мне едва ощутимо дёрнуться — отпустил.       — Вон там.       Он указал на север.       Над горизонтом стелился сизо-серый туман, выше к небу он становился молочным, уходя то в розовый, то в фиолетовый — ловил отражение уходящего солнца. С этой высоты видели мы вдаль не больше сорока миль, океан был гораздо-гораздо дальше, иначе мы не могли бы стоять здесь без защитных костюмов, но туман... Казалось, что океан близко. При хорошем воображении клубы тумана можно было бы принять за волны. Это зрелище восхитило меня и толкнуло в ностальгию по тому, чего на моём веку никогда и не было — по свободе, по чистой, дикой природе, которую наши предки не ценили ни на йоту.       — Щиты блокируют выход испарений на сушу. Оттого такой эффект.       Мы стояли так, рукав к рукаву, думая каждый о своём. А потом мы петляли переулками, включив ходовые огни, тихонько крались за патрульной машиной, заговорщицки хихикая, чтобы нырнуть на Лоуренс-стрит и через «Седьмой район» закинуть меня домой. На прощание мы просто молча улыбнулись друг другу — удивительно, но слов нам не требовалось. Когда машина Браунинга скрылась за поворотом, я взглянула на время. Было без четверти полночь. Даже будучи подростком я не возвращалась так поздно.