День 21

      Кленовая аллея вывела меня к фонтанному комплексу. Я больше не боялась столкнуться с Браунингом, больше того, подспудно я этого желала. Мне хотелось снова его увидеть. Я надеялась, что азарт, который подарила мне Нэлл, не иссякнет, и я не откачусь назад в свои страхи и отрицания. У меня не было желания просить прощения — Нэлл права, извиняться за то, какая я есть, путь в тупик. Мне просто хотелось сказать, что всё нормально и я не против как-нибудь прогуляться. Я уверена, он бы понял меня. Браунинга я не застала, зато увидела Уилсона и Левицки — они пересекали комплекс на арендованных велосипедах и мило о чём-то болтали. Высокие, светловолосые, они идеально смотрелись вместе, наверное, у них должны быть здоровые дети. Хорошее здоровье и схожий генотип — отличные факторы для создания крепкой ячейки общества. Надеюсь, им повезёт.       Странно, но я поймала себя на мысли, что я, как и все, оцениваю пару по внешней генетической совместимости. Неспокойное время наложило на нас отпечаток — я много читала докатастрофную художественную литературу, там такого и в помине не было. Там была любовь, страсть, расчёт, но никак не подбор по физиологическим параметрам, более того, это даже считалось чем-то стыдным. Для нашего времени стало нормальным просить справку о здоровье, прежде чем вступить в близкий контакт. Наверное, сейчас мы стали куда ближе к естественному отбору, чем двести лет назад…       Я приехала в Подразделение, поднялась наверх, прошла мимо запертого конференц-зала и пустого, тёмного кабинета Максвелла. Странно, но совещаний не планировалось, Иен срочно уехал. Хоуп Стельман вызвала его на «материк» — вглубь страны, где жили и работали члены Нового правительства и где скапливалась большая часть населения, имевшая средства и возможности уехать подальше от океана. Я прочла это в личном сообщении, которое он оставил мне в рабочем мессенджере. Причиной срочного вызова была сделанная мной фотография.       «Работай по плану», — завещал мне Максвелл перед отъездом. По плану у нас были рейды по объектам общественного назначения. Кому-то придётся заниматься рутиной, пока главы Подразделений решают нашу дальнейшую судьбу, и, конечно же, это предстояло мне. Я была уверена, грядёт разбирательство, перетряхивание всей военной комендатуры и последующая реорганизация всей её структуры, и меня, как свидетеля, затаскают по инстанциям. Я заперлась в своём кабинете, села на стул и уронила голову на скрещенные руки. Тяжесть грядущих перемен ощущалась почти физически.       «Мэй и Притчер, готовимся к выезду. Через двадцать минут в ангаре», — отбила я в рабочем чате и начала собираться. Планшет, удостоверение, куртка от униформы, которая была чуть велика мне в плечах, бутылка воды, которую я брошу в машине — я толкнула дверь кабинета и вышла. Несмотря на почти бессонную ночь и нервную встряску, я чувствовала себя вполне неплохо. Внутри всё молчало, не скребло и не грызло, я уверенной походкой прошла мимо опенспейса. За чуть опущенными жалюзи виделся полукруг из стульев и спин сидящих на них аналитиков, Браунинг, в тёмно-синей рубашке, с закатанными по локоть рукавами, стоял у магнитной доски и что-то эмоционально объяснял им. Я на мгновение поймала его взгляд. Браунинг, осекшись на полуслове, улыбнулся мне одним уголком губ. В его глазах я увидела понимание, грусть и то, что заставило меня вспыхнуть и спешно уткнуться в планшет. Это был взгляд безответно влюблённого мужчины. Мне очень хотелось поговорить с ним, но мы оба были по уши в работе. Когда-нибудь потом…       На повестке дня у нас был район номер три и часть улицы Дженсен с первой по восемнадцатую литеры. Согласно городским картам и планам застройки, здесь располагались шесть общественных зданий: сетевой продуктовый магазин, маленькая частная булочная, сетевой магазин одежды и обуви, мастерская по ремонту техники, небольшие частные чайная и бар. У последнего следовало проверить алкогольную лицензию, это почему-то повесили на нас. С сетевыми заведениями работать было гораздо проще — это были государственные площадки, персонал строго соблюдал все предписания, кроме того, у них проходили внутренние проверки. Сложнее всего давались рейды по частникам — невооружённым глазом было видно, что нарушения устранялись в последний момент, но доказать это было практически невозможно, ведь факта нарушения зафиксировать было нельзя. Несколько раз я просила ребят придержать хозяев от попыток исправлять свои проколы прямо у меня за спиной. Спасали только вот такие вот внеплановые рейды и постоянная проверка сотрудников на благонадёжность — график проверок это всё же информация, которую можно купить и продать…       Время приближалось к обеду, мы со стажёрами завершили только два рейда — ребята были толковыми, но медленными. Если что-то выходило за рамки изученного ими в Академии алгоритма проверки, они терялись, иногда паниковали, и как несмышленые котята оглядываются на кошку-мать, ища поддержки, оглядывались на меня. За всё то время, что мне приходилось следить за ними и подгонять, я одна провела бы на одну проверку больше. Однако выбора мне не давали — Отделу нужны сотрудники, ведь сегодня я есть, а завтра уже нет…       Из окна подсобки продуктового сетевого я вдруг заметила машину Браунинга. Он стоял возле хилой цветочной клумбы и смотрел куда-то наверх, топтался на месте, заглядывал в коммуникатор, в целом, делал всё, чтобы оттянуть неизбежное. Он никак не мог решиться войти. У него в руках снова был пакет с эмблемой фармкомпании, производящей психотропные вещества и вакцину, и я, взглянув на табличку с адресом, всё поняла. Здесь жила его мать.       — Притчер! — позвала я. В подсобку просунулась взлохмаченная голова. — Заканчивайте сами, я отойду на обед.       Дождавшись от него короткого, взволованного кивка, я толкнула дверь чёрного хода и вышла на улицу.       Дэмиан был на расстоянии ширины улицы, но он не видел меня, как в тот день, когда я встретила его возле аптеки. Он был растерян, и мне очень хотелось поддержать его. Но я сомневалась. Я не была уверена, что ему это нужно. Больше всего на свете мне не хотелось навязываться, особенно после того, что вчера произошло между нами.       — Привет.       Я шагнула на пустую проезжую часть. Дэмиан, пристально разглядывавший окна третьего этажа, опустил голову, повернулся. На нём было чёрное пальто, отвёрнутый стойкой воротник касался его подбородка и губ, чуть скрывая лицо, он смотрел на меня пристально, чуть прищурив глаза, словно боялся обознаться, а мне вдруг захотелось обнять его, как он обнял меня тогда, в ветеринарной клинике.       — Привет, — эхом повторил он, почти не размыкая пересохших губ.       — Здесь живёт она, да? — я не стала называть её имени, и мне было неловко произносить слово «мама», потому что я не знала, сколько в этой женщине осталось от той матери, которую Дэмиан когда-то знал — я могла судить лишь по скупым сводкам его досье — мне казалось, не так уж и много.       Дэмиан кивнул. Снова взглянул на тёмные прямоугольный окна с переплётом защитных решёток. Наверное, чтобы она снова не захотела навредить себе.       — И так каждый раз, — вдруг произнёс Дэмиан. Я, начав было впадать в самокопание, вздрогнула.       — Как?       — Каждый раз, когда я приезжаю сюда, долго не могу войти. Никак не решусь. Каждый раз я иду и надеюсь… надеюсь, что она посмотрит на меня и назовёт по имени. Моим именем.       Он сказал так много и так мало одновременно, что меня накрыло бурей предположений. И бурей эмоций — от примитивного любопытства до желания быть причастной и разделять. Эта буря заставила меня сделать последний шаг и ступить на тротуар, где двоим было почти не развернуться. Рукав его пальто касался рукава моего плаща, я тронула кончиком мизинца его холодную руку.       — Я могу с тобой?       — Не уверен, что тебе понравится то, что ты увидишь.       — Не думаю, что увижу что-то такое, что может меня шокировать, — возразила я. Обойдя его полукругом, я остановилась ровно напротив и высоко задрала голову. Дэмиан не смотрел на меня, а смотрел куда-то поверх моей головы. У него были плотно сжаты челюсти, а взгляд серьёзен как никогда — ни следа его привычно надменной мины и саркастичных ухмылок. И всё же он закрывался — хотел казаться лучше. Чертовски знакомо, долгие годы я жила именно так.       — Ты не обязан справляться со всем этим один. Можно, я побуду рядом? Дэмиан посмотрел мне в глаза. Его взгляд был глубоким, как океан, и таким же неизведанным. Но не опасным. Притягивающим.       — Хорошо.       Он сдался. Его губы тронула улыбка. Взглянув ещё раз на окна, Дэмиан шагнул к парадной. Я двинулась следом.        Холл был чистым и по виду недавно окрашенным, лестничные пролёты обрамляли добротные кованые решетки, наверху висели тяжёлые люстры, выполненные под старину — строение было простым, не чета сахарным домикам Первого района, но приличным, ухоженным и хорошо охраняемым. Я заметила несколько глазков видеокамер и пункт охраны в дальнем конце коридора первого этажа.       — У неё параноидальная шизофрения и деменция. Когда отец пропал, болезнь стала прогрессировать. Последняя ремиссия была четыре года назад. Сейчас она живёт в своём мире и не узнаёт меня, — предупредил меня Браунинг, поднявшись на три ступени выше.       Я вздохнула, пытаясь унять жар, охвативший вдруг мои лёгкие. Дэмиан сказал это так, словно прочёл аналитическую сводку. На самом деле ему было чертовски больно, я ощутила это в полной мере.       Поднявшись на третий этаж, мы остановились возле массивной чёрной двери с номером двадцать три. Прежде чем сунуть ключ в замочную скважину, Дэмиан трижды постучал по полотну. Предупредил.       — С ней живёт сиделка, — пояснил он. Замок захрустел, словно перемалываемые кости, Дэмиан дёрнул ручку вниз. Из приоткрытой щели пахнуло кислым запахом лекарств. Перехватив пакет другой рукой, он повернулся ко мне.       — Ты можешь уйти, если захочешь.       — Только если ты этого хочешь.       Мы смотрели друг другу в глаза долго, непозволительно долго. Я начинала тонуть. На меня падали стены и потолок, чёрная железная дверь, призванная сдерживать внутри умалишенного, стала гибкой, словно бумага. Я испугалась. Я боялась, что меня отвергнут. Ровно так же, как отвергала я. Я боялась, что мне снова сделают больно, что моя едва-едва зародившаяся привязанность изорвётся в клочья, потому что ни он, ни я совсем не знали друг друга. Не знали, где безопасно, а где колючая проволока и минное поле. Я рисковала, он рисковал.       Не отводя от меня взгляда, Дэмиан, сделал шаг в сторону, пропуская меня вперёд. В глубину своей души.       — Добрый день, Дэмиан.       Навстречу нам вышла полная пожилая женщина.       — Добрый, Иза — откликнулся он. — Это Флоренс.       Сиделка кивнула, бросив на меня короткий оценивающий взгляд.       — Как она? — спросил Дэмиан, передавая ей пакет с лекарствами.       — Без изменений, — Иза пожала плечами и скрылась в дальнем помещении, скорее всего, на кухне.       Я огляделась. В прихожей и коридоре было мало света: лампы здесь не горели, на стенах были мрачные обои — тёмно-коричневые с золотом цветы на мшисто-зелёном фоне. Резная вешалка для пальто и зеркало в тяжёлой серебристой раме были отголосками прошлой, обеспеченной жизни, которая угасла и покрылась пылью после смерти главы семьи. Камерный дух дома, усыхающий, истончающийся достаток создавали ощущение искусственности, необжитости.       — Ты не живёшь здесь? — предположила я, не заметив мужских вещей.       — Нет, я съехал на последнем курсе Академии.       Когда потерял всякую надежду, додумала про себя я.       Он помог мне снять плащ, повесил на вешалку своё пальто и разулся. Я сделала тоже самое. По коридору до крайней, противоположной кухне комнаты стелился мягкий ковёр, причудливый орнамент с лёгкой зелёнцой, гармонично сочетался с цветом стен. На них я заметила несколько фотографий в массивных деревянных рамах: молодая женщина и мужчина в военной форме, мужчина на фоне вертолёта, маленький мальчик с самолётом из мелкого конструктора. Мальчик был обстрижен налысо, левую часть его головы пересекал шрам от трепанации. Семья в полном составе в парке «Оазис»: печально улыбающийся отец держал мальчика на руках, печально улыбающаяся мать держала детский костыль…       Дэмиан легонько постучал в дверь, повернул ручку.       Миссис Браунинг была в простом голубом платье с круглым воротником, такой фасон был старомоден, но вряд ли Шарлотта Браунинг выходила из дому. Дэмиан был похож на неё: такой же высокий, худощавый и остроскулый. Я не могла определить её возраст, миссис Браунинг выглядела моложаво. И совершенно нормально, если бы не одно но: она сидела в кресле и держала в руках книгу. Вверх ногами.       — Мама?       Она подняла на него глаза. Её лицо не показывало признаков болезни, взгляд был цепким и осмысленным.       — Эмиль? — с надеждой спросила она, по-детски сведя брови домиком и глядя на него снизу вверх.       — Дэмиан, — поправил её Браунинг.       И вдруг всё изменилось: её лицо осунулось, глаза помутнели и устремились в пол, сквозь книгу.       — Мама, это Флоренс.       Но миссис Браунинг перестала реагировать. Она замерла, словно статуя, и мне вдруг стало не по себе. Мне показалось, что ей прямо сейчас необходима помощь.       — Это нормально, — заметив моё замешательство, поспешил объясниться Дэмиан.       — Почему Эмиль? — шёпотом спросила я, встав у него за плечом.       — Шептать необязательно. Она сейчас не воспринимает внешние раздражители, — Дэмиан обернулся ко мне и подбодрил меня лёгкой улыбкой. Улыбаться ему сейчас хотелось меньше всего, я была уверена в этом.       Он подошёл к туалетному столику и указал пальцем на маленькую коробочку, на крышке которой золотой вязью было выведено это имя. Это была урна для праха, очень маленькая.       — Здесь часть останков моего брата. Отец каким-то образом сумел спасти их от уничтожения и обеззаразить. Оставил, как память. Что нас должно было быть двое.       Эмиль и Дэмиан Браунинг. Если бы их мать не совершила в ту ночь непоправимое, их было бы двое. И ни одному из них, вероятнее всего, не пришлось бы пройти через все те ужасы, запечатленные на фотографиях в массивных деревянных рамах. Или всё же пришлось — многоплодные беременности в наше время нередко заканчивались рождением только одного из близнецов. Или никого вообще, если второй плод погибал гораздо раньше срока родов и отравлял среду продуктами разложения.       — Не знаю, почему она упорно называет меня так. Психиатр говорил, что, возможно, это вина.       Он взглянул на меня. Мы стояли плечом к плечу в одной комнате с человеком, который был ровно что призрак — бессловесным, отсутствующим. Я повернула голову. Шарлотта всё так же смотрела в пол, сквозь перевернутую вверх ногами книгу.       — Ты её ненавидишь? — вдруг выдала я.       Этот вопрос заставил его задуматься.       — Не знаю. Иногда… может быть. Я не теряю надежды. Что она когда нибудь очнется от всего этого и вспомнит кто я, — я заметила, как он перекручивал на мизинце кольцо, то самое, которое заинтересовало меня в первую нашу вылазку к вышке. Это было её кольцо, я почти не сомневалась. Я не сомневалась, что история его семьи всё ещё болела у него внутри. — Глупо, да?       Я вскинула голову, плотно сжала зубы. Это не казалось мне глупым, каким угодно, только не глупым.       — Я тоже не теряла надежды. До последнего. Даже когда он врезал мне под дых. Я думала, сдохну. Что лёгкие мне отшиб, думала. И даже тогда я надеялась. Надежда — очень поганое чувство.       Я выдрала из себя эти слова с мясом и кровью и вдруг почувствовала, что мне полегчало. Остатки груза воспоминаний о муже, которые мы с Нэлл долгие два года пытались скинуть с моей спины, вдруг свалились с меня окончательно, и я смогла, наконец, расправить плечи. Мне не хотелось плакать, слёз для Патрика Коэна у меня уже не осталось. Ему перепало достаточно.       — Наверное. Но если бы я не надеялся, то никогда бы не увидел тебя здесь, — он пожал плечами и улыбнулся, глядя на меня с какой-то невообразимой нежностью. Я была рада находиться сейчас здесь, рядом с ним, несмотря на то, что обстановка никак не располагала к радости. Я была рада, что та тонкая ниточка доверия, боязливо протянутая между нами, крепла на глазах.       — Спасибо, — я легонько дотронулась до его локтя. — Что впустил меня в свою жизнь.       — Мы можем быть друзьями, Флоренс, — он ответил, чуть помолчав. Я вспоминала вчерашний неловкий разговор, свою панику, поняла, что здорово напугала его. Напугала и оттолкнула, указала ему на чёткую границу, вытолкнула за неё и для верности возвела по периметру стену, и Дэмиан хотел уверить меня, что всё понял. Что согласен на всё, лишь бы мне было комфортно.       — Да. Конечно, да, — я радостно кивала головой, но не испытывала при этом ни капли радости.