Мечта (из цикла The Chosen End)

Утром 6 августа 1945 года американский бомбардировщик B-29 «Enola Gay» сбросил на японский город Хиросима атомную бомбу «Little Boy» («Малыш»). Общее количество погибших от бомбардировки составило от 90 до 166 тысяч человек. 6 августа 1945г. Кремль Стоявшие на журнальном столике три массивные пепельницы легонько ударялись друг о друга и звенели всякий раз, когда на столешницу резко опускался локоть, и в одну из них серой струйкой сыпался пепел. Все три уже были полны по самые края. На диване лежала полупустая пачка сигарет, грубо и наспех распакованная: край неровно оборванной оберточной бумаги болтался, словно хвост. За окном шел дождь. Россия вытянул ноги - ткань брюк зашуршала о ковер - и сделал очередную затяжку. После чего откинул голову на спинку дивана. Короткий раскат грома, вкатившийся в комнату из распахнутого окна, заставил Брагинского пусть на миг, но замереть, хоть за свою жизнь он пережил тысячи гроз, да и этот гром ничем не отличался от того, который он слышал вчера, в прошлом месяце или прошлом году. И все же... все же он был иным. Потому что сегодня иным стал сам мир. Мир изменился. «А что слышит теперь в громовых раскатах Япония?» Раздался щелчок и негромкое шипение, и единственным источником света в комнате остался огонек на кончике сигареты, бросавший тусклый отблеск на цепочку свежих синяков, охвативших запястье России. Первое что он сделал, получив эту новость - пошел к Сталину. Вернее, если быть честным - просто ворвался в его кабинет без предупреждения. Не для утреннего доклада или обсуждения официальной реакции Советского союза на произошедшее. Ему просто хотелось увидеть этого человека... и потешить себя слабой отчаянной надеждой, что он сможет... захочет его защитить. Но не успел Иван произнести и пары слов, как вождь, не стесняясь присутствия Маленкова и еще двоих советников, грубо схватил его за запястье и вытолкал за дверь. Брагинский снова поднес к губам сигарету. Рядом с пепельницами лежала аккуратная стопка фотографий. Он принялся перебирать их свободной рукой, оставляя на углах отпечатки пальцев, пытаясь рассмотреть тускло-серые изображения в столь же сером сумраке комнаты. Людей на них не было. Когда Россия впервые увидел эти снимки — несколько часов назад - ему показалось, что на одном из них он заметил очертания искореженной почерневшей руки, но найти этот кадр второй раз ему не удалось. Все, что он мог разглядеть теперь — осколки зданий, километры обугленных шоссе и тротуаров, скелеты деревьев... и пепел. Диван заскрипел - Брагинский потянулся, разминая затекшее тело. Порох. Вот что напоминали ему эти черно-серые груды, рассыпанные между руин. Да и у самого у него последний раз так сердце билось, когда ему впервые довелось увидеть, как умирает человек от огнестрельного оружия. Россия затушил сигарету, на ощупь вытащил из пачки еще одну. Теперь у Америки есть такое оружие, такая «пушка», которой мир еще не видывал. И владеет он ей не по праву. Джонс — мальчишка. Мальчишка, который еще и жизни-то толком не видел. Да, он силен, да благодаря своей храбрости, граничащей с наглостью, но главное — благодаря удачному стечению обстоятельств - он смог подняться, но... Людям нравится чувствовать в своих руках тяжесть оружия. А что чувствует тот, кто держит в своих руках ТАКОЕ оружие? Тихо щелкнула, выпуская длинное огненное перо, подаренная в свое время Альфредом зажигалка. От огня потянуло чуть ощутимым теплом, и Россия буквально наяву ощутил прикосновение губ Америки к своей коже, дразнящее прикосновение языка между лопаток. Тогда, после Потсдамской конференции, на прощанье у них был лишь поцелуй — торопливый и короткий, как у скрывающихся подростков — их мрачно смотрящие друг на друга руководители, как и положено строгим взрослым, находились прямо за дверью, в соседней комнате. «Теперь это все в прошлом», - внезапно понял Россия. - «Америка перестал быть обычной страной. Он переродился и вспорхнул в небо Жар-птицей, оставив мне только одно перо». Глаза вдруг защипало. Сигаретный дым обжег их, обжег горло — Россия зажмурился и на миг представил, как сизая дымка расползается по легким, оставляя после себя чернильный след. То, что мир несправедлив, Брагинский отлично знал и до сегодняшнего дня. Он понял эту нехитрую истину еще до того, как его руки выросли достаточно, чтобы удерживать меч. Но тогда он был ребенком и тогда все это объяснялось Божьим промыслом, а Божьи пути, как известно, неисповедимы... но почему-то обязательно предусматривают голод, ужас и тошнотворное чувство собственной беспомощности. А кто он такой, чтобы сомневаться в правильности Божьего промысла? Но он усомнился. Да, он усомнился и отрекся от веры. И все же до сих пор в минуты гнева продолжал грозить несправедливому и... пустому небу. «Почему именно Америка заполучил это оружие первым? Ведь я, воюя, сделал все, что в моих силах и даже больше? Разве это не было бы достойной наградой за все мои страдания?» Прогоревший кончик сигареты отвалился и упал на ковер. Какое-то время Россия смотрел на оранжевый огонек... а потом резко погасил сигарету прямо кончиками пальцев. «Ведь это просто... несправедливо». По подоконнику простучали капли дождя, занесенные сильным порывом ветра. И тут Россия понял, что ненавидит этот изменившийся мир - ненавидит за это, что не он его изменил. Конечно же, Америка будет вести себя, как пай-мальчик. Будет говорить, что обладать таким оружием - тяжелая ответственность, что его боссу пришлось делать ужасающий выбор. И ведь сам будет искренне верить в каждое произнесенное слово. Ему просто не дано понять, что же произошло на самом деле. Атомное оружие - это не просто конец эпохи традиционных войн, не просто механизм возмездия и не просто символ новой эпохи. Это - свобода. Свобода от слабости. Гарантия того, что тебя не поднимут среди ночи, как 4 года назад. Россия вновь просмотрел фотографии - на этот раз гораздо быстрее. К горлу поднялся тугой, сдавливающий дыхание комок. Абсолютное разрушение. Абсолютное испепеление. Абсолютная мощь. Вот, что он видел на них. Вот, что ему было нужно. России виделось, как весь мир, лежащий за его границами, исчезает в огне грандиозного пожара, убаюканный рокочущей колыбельной поднимающегося к небу пепельного столба. После чего никто и никогда больше не сможет к нему прикоснуться. Он станет единым и единственным.