«надпись на стене гласит, что ради тебя я должен рискнуть всем».
Лань Ванцзи стоит на мокрых острых камнях, держа по обычаю спину ровной и вытянутой, как струна гуциня. Колени ноют, мелкая дрожь проходится по онемевшим ногам и покалыванием расходится по всему ослабленному телу. Горячее дыхание подрагивает, скользит по искусанным губам и превращается в пар в холоде ночи. Дождь яростно бьёт по плечам, впитывается в верхнее одеяние, делая его тяжелее, и будто размазывает высохшие пятна крови. Из вышитых облаков словно не переставая льётся кровавый дождь. И ни единого постороннего звука. Только дыхание. Только пустота в груди. Вот так ощущал себя Вэй Ин? Ничего не чувствовал? Зубы стучат, коченеют пальцы ног, прикрытые подолом накидки, продуваемой холодным ветром, и трясутся руки с зажатой между пальцев тканью более не белого одеяния. Он лишился чистоты. Он запятнан. Лань Ванцзи выпускает рукава, и они падают вдоль тела. Затем подносит к лицу раскрытые ладони и долго смотрит на пальцы, не моргая. Он возвращается мыслями не к тому, чего уже не исправить, а к ощущению остывающей ладони в своей руке – к ладони, которой он так всегда хотел коснуться и коснулся... В первый и последний раз. Он перенёс не одно наказание, он уже проходил это. От начала до конца. От рассвета до заката. От первой мысли при пробуждении и до последней, перед тем как уйти в царство снов. Что рядом с ним, когда палки ударами впивались в его тело, что в мыслях о нём, когда плеть ранила, кажется, саму его душу. Но наказание – это не истерзанное тело, а «убирайся», выжженное клеймом в груди. Это «прочь» осипшим голосом в голове, что вырывалось пузырьками крови из лёгких Вэй Ина. Лань Ванцзи никак не мог помочь. Тогда он ничего не мог сделать с телом, в котором медленно умирала родная душа. Лань Ванцзи лишь позволял краю белоснежной ткани впитывать в себя неистовый предсмертный кашель. Разрешал поломанными ногтями впиваться себе в кожу и держал так же крепко, не готовый отпустить и попрощаться. Он запоминал, вбирал последний взгляд, что своей пустотой разбивал на части. Осколки никто не соберёт. Порез не заживёт. Шрам не исчезнет. Сердце не забьётся вновь. Это была его любовь со вкусом пепла от поцелуя в чёрные, словно безлунная ночь, волосы. Это была ночь, когда он позволил себе слабость. Это была ночь, что отобрала у него Вэй Ина. Он запятнан и телом, и душой. Капля пота стекает по влажной щеке Лань Ванцзи, заменяя слёзы. Она падает и впитывается в землю, как плоть и кости человека, чьё сердце ещё недавно билось в груди – даже живое, оно больше не желало жить. В тот момент духовная сила Лань Ванцзи качала жизнь в тело Вэй Ина вместо крови, поддерживая циркуляцию, но они оба замерзали. Один от того, что смерть протягивала к нему свои костлявые руки, а второй – потому что не знал, как её обмануть. Естественный порядок нельзя нарушить. Вэй Ин никогда с этим не соглашался. Лань Ванцзи сглатывает вязкую слюну. Кровь. Сгустки крови. Слепляет губы, давится, еле слышно из-за шума дождя кашляет. Держит всё в себе. Он потерпел крах: небожитель упал с небес, заклинатель утратил силу, нефрит покрылся трещинами и разбился. Благородный отдался во власть человеку, которого прозвали монстром. Он сломанный инструмент, на котором осталась только одна струна из семи. И его душа ноет. Болят совсем не колени. Он весь окаменел. Стойкостью тела подобен стене с правилами, близок к ней эмоциями, которых не смог выразить даже тогда в пещере. Вытесан из камня, а не из нефрита, как многие поговаривают. И это – единственное правило, не нарушенное им: быть изваянной скульптурой из благословенного золота, пока кто-то не обнаружит, что это лишь покрытие. Лань Ванцзи стоит на краю лестницы, ведущей тысячами ступеней к тысячам древнейших правил, которые он нарушил и готов нарушить эту же самую тысячу раз. Над ним возвышается стена, и эта самая стена всегда была между ним и Вэй Ином. Что осязаемая, что невидимая. Он стоически держится, невзирая на мелкие камни, врезающиеся в кожу, и иглы, впивающиеся в душу. Стоит, понимая, что даже если и прочтёт в который раз три тысячи правил на стене невидящим взглядом, то это ничего не изменит: выбор сделан. Его выбор – человек, который сам никогда бы его не выбрал. Человек, который вонзился в душу подобно этим самым камням и заклинательским ножам, которые чуть не пронзили тело. Но вместо этого они пронзили его душу, их душу. Лань Ванцзи заплатил цену, которую должен был заплатить Вэй Ин. Тьма бывает великодушна, когда ей предлагают что-то мощнее боли. Например, любовь. Неразделённую любовь. Любовь человека, который даже не знал, что она взаимна. Никакое правило уже не помешает. Не станет помехой брат, сочувственно хватающий за рукава. Не вернёт его на путь истины и дядя, который чтит только свет и правильность, разделяя чёрное и белое. Правильность в том, чтобы смешать эти цвета. Правильность в том, чтобы выбрать своего человека. Вэй Ина. Смеющегося Вэй Ина с «Улыбкой императора» в руке. Вэй Ина с потерянным взглядом, сжимающего в ножнах Суйбянь. Вэй Ина, который хватается за голову со словами «что же я наделал» с излучающей злобу Чэньцин у губ. Вэй Ина, который оставался Вэй Ином несмотря на всю тьму. Лань Ванцзи осознал это слишком поздно. Теперь концы налобной ленты трепещутся на ветру, белая ткань испачкана кровью. Его, чужой, Вэй Ина. Она испорчена его любовью, Лань Ванцзи, неужели ты не понимаешь, что наделал. Он понимает. Но не стремится очиститься. Тишина силой давит на виски. Она проникает под кожу сильнее ветра, сильнее клубящейся вокруг тёмной энергии. Но тьма гордо молчит. Наверное потому, что Вэй Ин в нём тоже молчит. Лань Ванцзи надеется, что это лишь обида, а не сон в чужом теле. ...в чужом ядре. Он надеется, что тьма подле него – это не Вэй Ин. Привычная с детства тишина теперь кажется чужой и посторонней, как когда-то смех и шум на всей территории Облачных Глубин. Вэй Ин был и оставался главным нарушителем, которого сперва даже он, Лань Ванцзи, слушал с нескрываемым раздражением. Ты слишком громкий. Ты слишком другой. Был. Вместе с тем Вэй Ин всегда был и оставался тем, кого здесь не хватало – но разве он остался бы с ним? А им бы позволили остаться? Лань Ванцзи знает своего дядю. Тот с корнем вырвет сорняк на своей плодотворной почве. Кажется, что вот-вот, ещё совсем немного, и Лань Ванцзи упадёт лицом вниз. Что хлынет изо рта кровь и смешается с лужей под ногами. Что он наконец закроет глаза и больше не откроет их. Но он не может. У него есть смысл жить и бороться. Есть Вэй Ин. Лань Ванцзи осознаёт, что натворил. Но впервые не знает, что делать. Впервые в своей жизни он думает, что белые одеяния прославленного заклинателя придётся сменить на простое облачение обычного человека. Ведь он запятнан. Стоит в собственной луже крови, как Вэй Ин стоял в чужой. Увесистая накидка соскальзывает с плеч, падает вниз и напряжённая спина подставляется каплям дождя. Влага проходится по краям свежих ран и каждое падение капли дарит в той же мере лёгкость, в какой и невыносимый жар. Будто кто-то наказывает, прижигая до корки, запечатывает каждую его ошибку, как он свои духовные каналы перед лицом неизвестности и мглы. Лань Ванцзи поднимает подбородок, прижатый к ключицам на протяжении не одного часа, но его спина остаётся такой же ровной. Он открывает подрагивающие веки и омывает своё лицо слезами природы. В Гусу редко идут дожди. Природа плачет. И одна только Стена Послушания может знать, плакал ли Лань Ванцзи вместе с ней на самом деле. Раны, что станут шрамами, не уродливее всякого, кто чернил Вэй Ина, не зная, какая дыра в его душе – а он, Лань Ванцзи, чувствует. Раны – это всего лишь раны, нанесённые тридцать три раза. Тридцать три раза Лань Ванцзи едва ли не терял сознание, но что-то тянуло его обратно. К боли, к взглядам дяди и брата перед ним. К вине перед собственным орденом. Тридцать три раза он сказал себе «я не жалею». Тридцать три старейшины, тридцать три шрама. Тридцать три причины и несчётное количество ответов, почему он пошёл на это, чтобы спасти одного человека. Лань Ванцзи смотрит на звёзды за рассеивающимися облаками и собирает по частицам далёкие созвездия. Запоминает, думая, что это последний раз, когда он стоит на этой земле, дышит этим чистым воздухом и смотрит на безмятежность, которая давно рассыпалась на осколки. Это его дом, который придётся оставить. Ради Вэй Ина, ради того, чтобы очистить его душу от тьмы, Лань Ванцзи так же готов рассеять облака и показать, что мир совсем не потух. Что звёзды ещё сияют. Если Вэй Ин потерял надежду, то он – нет. Лань Ванцзи никогда не утратит её, будет верить до последнего своего вздоха. «Знай, я не испугаюсь». Лань Ванцзи сдавленно шипит, впивается ногтями в ладони и тьма, кажется, подрагивает. Лишь на секунду. Только непонятно, с жалостью к его боли или от счастья, что она, кажется, достигает своего пика. Он всё ещё не знает, что завладело его разумом – Вэй Ин или что-то иное. Он всё ещё не знает, как решить все проблемы. Благородный и сильный Хангуан-цзюнь запятнан. Мягкий свет звёзд гаснет, когда он вновь закрывает глаза и прислушивается. Его слух все ещё обострён, невзирая на то, что ядро не отвечает. Не пульсирует. Хлюпающие шаги по лужам и бьющиеся капли о чей-то зонт он распознаёт почти что мгновенно. Его посетителю не нужно даже называться или подавать голос – это брат. В отличие от дяди, в поступи которого слышались одни тяжесть и нарекание, шаги главы ордена всегда были уверенными и лёгкими. Но будет ли таким голос Лань Сичэня? – Ванцзи, – он не хочет смотреть, но на своё имя голова почему-то сама поворачивается в сторону. За пеленой дождя проглядывается чёткий контур лица с размытыми кровоподтёками, видны мокрые пряди на щеке и раны, которые следовало бы промыть отваром из трав, а не дождём. Заколка, что величественно держала на макушке завязанные волосы Лань Ванцзи, съехала, из одежды на нём остались только нижние штаны. Он почти что нагой. И это человек, которого уподобляют небожителю. Это брат, который всю жизнь был учёным мужем. Лань Ванцзи пал. Всякий бог, даже самый могущественный, становится человеком перед таким чувством, как любовь. А Лань Ванцзи всего лишь человек. Он запятнан. И как только он, Лань Сичэнь, глава ордена, мог допустить такое? Как он мог участвовать в том, чтобы его брат сносил такие унижения? – Прошу тебя, отступись. Ещё не поздно. Ты не ведаешь, что душа господина Вэя может сделать с тобой. Она разруш- – Нет, – не своим голосом отвечает Лань Ванцзи, несмотря на стиснутые зубы. Он впивается в свои ладони с такой силой, будто что-то или кого-то пытается сдержать. Ханьгуан-цзюнь никогда так не поступал. Он никогда не повышал тон выше, чем того позволяли приличия. Следуя правилам, никогда не перебивал. Но те правила, которые он никогда не нарушал, теперь оказались попраны за несколько часов не один раз. Лишь из-за... Лань Сичэнь сглатывает. Делает ещё один шаг, ступает прямо в лужу, но останавливается, когда замечает взгляд брата. Это не волосы закрывают половину его лица, а тень, которая тут же увеличивается в размере, словно человеческая. Она и была таковой. Только вот остатком того, что раньше звалось этим словом. И она всё это время была рядом с ним. Цзэу-цзюнь не успевает даже окликнуть Лань Ванцзи, как щупальца тёмной энергии устремляются к нему, соединяясь друг с другом. Сперва серая, полупрозрачная дымка становится плотнее и темнее. Чем она ближе, тем явственнее, кажется, проступают и красные точки, похожие на два глаза. Ей не были помехой ни дождь, который проделывал в ней дыры, ни Лебин, которую Лань Сичэнь незамедлительно достал и приставил к губам. Слишком поздно. Или слишком рано. Тьма крепнет и стена плотнее толщи воды яростным потоком устремляется вверх, отрезая Лань Сичэня от Лань Ванцзи, который продолжал стоять на коленях. Он даже не шелохнулся, словно лист на спокойной глади. Словно кто-то не потопит его уже через мгновение. Ему, в отличие от Цзэу-цзюня, нечем защищаться: Бичэнь лежит в цзинши, там же находится и Ванцзи. Но он и не боится. Тьма неожиданно успокаивается, словно выполнила только ей известный долг. Небольшой сгусток, как тёмное грозовое облако, возвращается к Лань Ванцзи. Прямо перед ним тьма материализуется в человека. Завитки становятся полами одежд, таких же тёмных, как её суть, с вышитыми красными вставками. В плотном кольце заостряются прямые линии рук, шеи и бледного лица с пылающими глазами. Пористая, словно кем-то раненная часть становится непослушными волосами, и они, затянутые в хвост красной лентой, топорщатся в разные стороны. Только в самом конце появляется завиток, торчащий прямо из чёлки, своевольный, как и её хозяин. Он весь, Вэй Ин, такой привычный. И в то же время неузнаваемый. Потому что выглядит он, как Вэй Ин из далёкого, казалось бы, прошлого – времён обучения в Гусу. Лань Ванцзи бы никогда не забыл такого его, он никакого его не забудет. – Недурно, Лань Чжань, – слова Вэй Ина, как острый меч, который он долго полировал, готовясь к битве. Глаза словно налиты огнём, пламенеет блеск, который после Безночного города и смерти его шицзе тотчас потух в пещере, залитый кровью. Лань Ванцзи рад, что не все ещё потеряно, что сам Вэй Ин ещё не утрачен. Он что-то чувствует. Лучше злость на него, Лань Ванцзи, чем боль и забытьё во тьме. – Совсем недурно. Взять, вот так вытащить мою покидающую мир душу и привязать её к себе, как непокорного зверька. Насильно, – первый удар нанесён. Но одна рана для него ничего не значит, когда на спине высечены уже тридцать три. – Чертовски изобретательно, – он замолкает, направляет свой жёсткий взгляд в Лань Ванцзи, который вместо того встречает его, как самое желанное в суетном мире. Они воззрились на друг друга с различными чувствами. Бестелесный дух Вэй Ина мог выразить их только словами, а живой Лань Ванцзи – своими действиями. Его поступок говорил сильнее, чем любые слова, но Вэй Ин поверхностно читал в нём иное. Лань Ванцзи мог сказать «прости», но знал, что Вэй Ин не поймёт. Он не простит его. Но Лань Ванцзи хочет думать, что Вэй Ин знает: он сделал это, потому что любит его. Он готов отдать каждую клеточку своего тела на растерзание, если это хотя бы немного очистит Вэй Ина от печати злобы. Лань Ванцзи будет жить дальше с тем, что наполняет его сердце, даже если Вэй Ин не чувствует того же. Он должен попытаться. Лань Ванцзи не знал, что тогда, в пещере, его не услышали. Вэй Ин не знал, что ему это говорили. Но они оба думали, что это не взаимно. – Вэй Ин, – начинает Лань Ванцзи своим хриплым голосом, пока смятение в душе почему-то давит внутри, желая прорваться сквозь клетку из рёбер. Из уголка рта течёт густая кровь, но он не кашляет, только дышит надрывно и глубоко. Будь это далёкие времена и совершенно иная ситуация, Вэй Ин пошутил бы, чтоб подбодрить его. Сказал бы, что сердце холодного и благородного Лань Ванцзи кто-то уколол и ему незачем так переживать. Всё пройдёт. Любая рана заживает. А сердце Лань Ванцзи действительно кровоточит. Вот только по ощущению его словно разрезали напополам. Но Вэй Ину совсем не до шуток, Вэй Ину не до чего, кроме одного: его заперли, и он хочет разобраться, почему ему не дали уйти. Он стискивает руку так, словно в ней чего-то не хватает. Чэньцин, – думает Лань Ванцзи. – Лань Чжань, ты же понимаешь, что я могу овладеть твоим телом? – спрашивает Вэй Ин, хоть и знает, что Лань Ванцзи слишком умён, чтобы правда об этом не догадываться. Он может сделать это, пока Лань Ванцзи слаб, пока его ядро нарушено и пока его разум погружён в хаос. Вэй Ин хмыкает. Очень похоже на план, который Старейшина Илина применил бы даже по отношению к своему другу. Но взгляд Вэй Ина пустеет от такой бесчеловечной мысли. Он и так многое натворил, и так перевернул мир с ног на голову. За беснующейся непогодой Лань Ванцзи не может разобрать на его лице ни единой эмоции, вот только почему-то ощущает... сожаление. И оно на вкус хуже застоявшейся крови. Вэй Ин отводит взгляд первым, разворачивается и тяжёлым шагом отходит от Лань Ванцзи к теряющейся в темноте Стене Послушания, бегло осматриваясь вокруг себя. Он понимает, где находится. Иначе и быть не может, когда за версту тянет знакомой праведностью. Дождь здесь – единственный, кому позволено нарушать извечный покой тишины. Постояв в молчании с минуту, Вэй Ин всё же оборачивается к Лань Ванцзи. – Вот ты и забрал меня в Гусу. Не думал, что когда-нибудь снова окажусь здесь, – невозможно не узнать с первого взгляда тысячи правил позади себя, которые он осквернил неугодным Лань Цижэню почерком не на одном листе бумаги. В Гусу ничего не изменилось: это всё ещё святыня, в которую он пробрался снова. Только в этот раз он без пресловутой «Улыбки императора», которой хотелось глотнуть сейчас как никогда прежде. В этот раз его не встречает лицо, холодное как лёд, в этот раз на него не наставлен конец меча, отражающий блеск полной луны. В этот раз битва – это не забава с весёлым хохотом и поддразниваем. Он больше не Вэй Усянь, первый ученик ордена Юньмэн Цзян, он истинное воплощение тьмы. Он снова там, где никто не хотел, чтобы его нога ступала вновь. Лань Ванцзи не меняется, он всё ещё хочет наказать его. Предать суду, как огню, всё, что он натворил. Вэй Ин слишком погружён в себя. Он не замечает, что ситуация противоположна всему, о чём он думает: его не забрали, его привели. Наказание отбывает не он, от наказания страдает сам Лань Ванцзи. «Я Спас Тебя И спасу ещё, если потребуется. Отдам всё. Я отвоевал тебя у смерти. Я пошёл против устоявшегося правила жизни. Я пренебрёг её закономерным циклом. Я нарушил всё, что только мог. Я запятнал себя. Как ты когда-то». Лань Ванцзи не может сказать этого. Вэй Ин за мыслями о том, как ему снова обыграть жизнь и отправиться за черту, совсем не обращает внимания на то, что происходит. Лань Ванцзи, прошедший множество испытаний тела и духа, падает вниз, встречаясь лицом с грязью, а растревоженной душой – с беспамятством. Оно совсем не долгожданное. Потому что он знает, что его поджидает.***
Своды этой пещеры никогда не видели солнечного света. Ещё видимый проход уходил далеко вглубь, только ветер гонял из леса, окружающего гору, опавшие листья клёна и отражался завыванием от стен. Меч высшего качества и невероятной силы был воткнут в землю и изливался подрагивающим голубым свечением. Рядом с ним лежала флейта, которая не один месяц вызывала благоговейный ужас у всего живого и мёртвого. Известные во всей Поднебесной Бичэнь и Чэньцин словно бы сражались за свой кусок живой энергии, сплетаясь в единую вспышку света. Чэньцин источала заметное желание злобы, но всплеск чистой духовной силы Бичэня подавлял её чувства и усмирял зовущий шёпот хотя бы на несколько мгновений. В эти мгновения Лань Ванцзи делал всё, чтобы шёпот её хозяина не прервался. Вэй Ин беспокойно лежал в его объятиях; он так мягко, как только мог, удерживал его в кольце рук, аккуратно подложив ладонь под спину. Лань Ванцзи не отнимал её ни на миг, ведь осознавал, что, прерви он передачу духовной энергии, Вэй Ина можно считать мёртвым. Силы, понемногу тающей, словно корка льда, едва хватало на то, чтобы остановить кровь. Но Лань Ванцзи не мог допустить, чтобы раны открылись снова. Он и так допустил слишком многое. Лань Ванцзи вслушивался в каждый шорох, внимательно следил за каждой разбивающейся каплей, улавливал, чтобы отделить шумы от криков и бега заклинателей, каждое эхо тяжело дышащего Вэй Ина. За последним он следил особенно чутко: едва хрип становился громче, как Лань Ванцзи выжимал из себя все остатки силы, дабы продлить жизнь Вэй Ину хотя бы ещё на один рассвет. Всё держалось на том, сколько часов им подарит расстояние от Безночного города, которое Лань Ванцзи преодолел на своём мече. Всё держалось на том, проживёт ли Вэй Ин эти самые часы, пока Лань Ванцзи исполнит задуманное. Без сожалений в сердце. Лань Ванцзи был истощён, но ещё больше потерян. Вэй Ин умирал, но ещё держался, и только это вселяло в Лань Ванцзи твёрдое убеждение, что его нужно спасти. – Вэй Ин, не засыпай, – прошептал он. Его тихий голос не потревожил бы даже поверхность спокойной воды, однако Вэй Ин дёрнулся, как от гортанного вскрика. Лань Ванцзи не мог знать, что в голове Вэй Ина бесконечно длилось сражение на смерть. На его смерть. Погибали заклинатели, его шицзе, кричал Цзян Чэн, а самого его разрывало полчище неконтролируемых мертвецов. Он не понимал, что находится не в эпицентре кровавых брызг, слезшей с кости плоти и проклятий, которые сыпались ему в спину острее летящих стрел. Он не понимал, что находится рядом с человеком, чьё сердце при виде его страданий бесповоротно умирало вместе с ним. Вэй Ин уткнулся в его ханьфу, и Лань Ванцзи мягко отвёл от его лица слипшиеся пряди, убирая пальцем следы копоти со лба. В нём, осунувшемся, едва проглядывался прежний Вэй Ин. Лань Ванцзи не мог знать, съедала его тёмная магия или же это он извёл себя до такого состояния, что кисти рук можно было обхватить двумя пальцами, а заострившиеся линии лица проследить ладонью. Но одно Лань Ванцзи знал точно – если не сделать хоть что-то, то тьма когтями вцепится и раскромсает его душу. Не останется ничего. Лань Ванцзи должен был защищать. Должен был. Но было поздно. Вэй Ин продолжал дрожать, в горячке хватался за его одежды и попеременно шептал что-то крайне неразборчивое, заглушая зов Чэньцин. Или откликаясь на него. – Вэй Ин, не умирай. Ответом на слова Лань Ванцзи были дрогнувшие ресницы, были глаза, смотрящие куда-то сквозь, в потолок темноты. «Убирайся» пронеслось по всей пещере, но Лань Ванцзи не дёрнулся. Я никуда не уйду. Он только сильнее прижал его к себе, готовый защитить от надвигающейся бури. А она в скором времени должна была разбушеваться именно тут. И поглотить их обоих. ...Вэй Ин был словно решетом, через которое вся передаваемая Лань Ванцзи энергия растворялась в пустоте. Они оба находились на грани: утробный кашель становился громче, а свет Бичэня постепенно гас, и Чэньцин порождала всё больше затаённой злобы. Она была как падальщик, что летел на запах разложения, облизываясь в предвкушении долгожданного пира. Поэтому тянуть и ждать, пока Вэй Ину станет лучше, больше нельзя было, ему не станет лучше. Лань Ванцзи потянулся к разорванному чуть ли не на лоскуты ханьфу Вэй Ина. Неторопливо, лишь бы не потревожить раны, развязал пояс, и аккуратно, не прикасаясь к обнажённой коже, отвёл ткань от груди. Впервые на его памяти руки так непослушно двигались, но страх опоздать снова был сильнее страха перейти грань дозволенного. Его глаза расшились, когда он увидел на груди полоску не так давно зарубцевавшегося шрама, однако Лань Ванцзи не позволил себе коснуться его. Он понимал, лучше всякого понимал, что это значит. Теперь он знал, почему духовные каналы Вэй Ина повреждены. Но он собирался сделать то же самое. Лань Ванцзи сложил пальцы в печать и провёл по тонкой линии шрама словно остро заточенным лезвием. Вэй Ин не подал даже признака боли: напряжённая складка на лбу разгладилась, глаза неподвижно смотрели куда-то вверх, будто поддёрнутые мутной пеленой, и это было страшнее всего. Руки Лань Ванцзи зашевелились быстрее, он чуть ли не разорвал своё ханьфу, высвобождая из плотного захвата ткани свою часто вздымающуюся грудь. Без какой-либо жалости, не заботясь ни о какой ровности пореза, Лань Ванцзи в последний раз воспользовался своими духовными силами: надрывно, с сухим чувством злости на себя и на то, что Вэй Ину довелось пережить. Лань Ванцзи перевёл дыхание и запечатал духовные каналы. Пустота оказалась глубже, чем Лань Ванцзи думал, но он без сомнений погрузился в вязкую темноту. С пустотой в сердце он уже давно знаком, и боль в груди кажется самой что ни на есть привычной – она болит не переставая. Но теперь это чувствовалось правильно. Лань Ванцзи знал, что его ядро разобьётся, что пути назад нет и уже не будет, жизнь станет такой, хуже скитаний калеки. Но всепоглощающей пустоты в этой жизни не будет, больше нет, потому что Вэй Ин останется рядом. Живой, пусть и не во плоти. Живой хоть так, даже если он возненавидит его и захочет изжить со свету весь клан и его самого в первую очередь. Из раны Лань Ванцзи всё сильнее хлестала кровь, капая на смертельно бледную кожу Вэй Ина. Она смешивалась с его собственной, делая белое красным, а чёрное бурым. Лань Ванцзи протянул дрожащую руку к Чэньцин, крепко обхватил её и поднял над головой. Чэньцин отреагировала незамедлительно. И тьма рассмеялась. ...Лань Ванцзи предложил ей свою жизнь в обмен на жизнь другого, и тьма оскалилась. Цена жизни всегда была велика, но душа человека в совершенном разрушении помыкала тьмой слишком долго, чтобы в конце заточения она не захотела расквитаться за излишнюю самоуверенность. Лань Ванцзи предложил ей своё золотое ядро, его неисчерпаемую силу, жизнь света, которую она всегда безвозвратно поглощала, и тьма засомневалась. Мощь духовной силы, почти что достигшая пика совершенства, была лакомым кусочком. Однако отдельно от заклинателя она мало что из себя представляла. Лань Ванцзи спросил, чего же она хочет вместо этого, и тьма довольно заурчала, окружила его плотным кольцом и дала свой ответ: «твою любовь». Любовь, которая разрушит ядро, поместив туда своевольную душу. Любовь, которая соединит вместе и скрепит в едином теле. Любовь, которая медленно истлеет в одном и разгорится с большей силой в другом. И Лань Ванцзи согласился. Мгла проникла в него и распространилась по телу быстрее яда. Лань Ванцзи чувствовал, с каким безумием в нём бурлит кровь, с какой беспощадностью тьма раздирает его духовные каналы и лишает сил. Откуда-то, за сколом плотной черноты донёсся треск металла. С тем же треском разрывалось его сердце. Оно болело сильнее тела, стучало быстрее того сердца, в чьей груди не осталось и дыхания жизни, Вэй Ин был мёртв. Лань Ванцзи ничего не слышал. Он только мягко поглаживал чужие, холодные пальцы в своей ладони, пока и те не осыпались пеплом в его руке. Вес остывающего тела исчез с коленей и осел горячим песком на коже. – Вэй Ин!***
Вэй Усянь неспешно, со следующей за ним шлейфом темнотой подходит к Лань Ванцзи, когда видит, что тот потерял сознание. Слов в нём не меньше, чем злости. Гнев его совсем не праведный, пусть он и возвышается над самым благородным во всей Поднебесной человеком. Он в настоящем бешенстве. Он хочет сделать то же самое с каждым, кто приложил к этому зверству свою руку. И даже тьма валится ниц, вжимаясь в землю при виде алеющего яростью взгляда. Считать, что его, его душу, если не тело, сейчас здесь раскромсают, и видеть, что измываются не над ним, а над Лань Чжанем, слишком неожиданно. Он озадачен. Он неимоверно злится, но он поражён. Не хотелось представлять, что же с ним могут сделать, если сделали такое с Лань Чжанем. Наказан не он, хотя должно быть наоборот. Без сознания от полученных ран Лань Чжань, хотя, опять же, должен быть он. На спине Лань Чжаня и живого места нет, хотя это его спина должна была так пострадать. Кулаки сжимаются сами собой ещё сильнее, и тьма трясётся, будто бы пищит. У него нет времени играть с ней в игры, потому что совсем не детское развлечение намечается прямо здесь и сейчас. Он намерен вытащить отсюда Лань Чжаня и, соответственно, себя самого. Вэй Усянь разжимает руку, и тьма, словно поднявшись, обволакивает его пальцы. Наполняется злостью, съедая её, как поздний десерт, как самый вкусный и сладкий в мире сахар. Вэй Усянь может только ухмыляться на это. Он может только злиться, больше ничего. И от этого тьма становится только счастливее. Что ж, Вэй Усянь знал, что клан Лань строг к своим адептам, но он и думать не мог, что настолько. Пока тьма разрастается, медленно подбираясь к выстроенной им же стене, Вэй Усянь повнимательнее вглядывается в раны лежащего в беспамятстве Лань Чжаня. Рваные шрамы на открытой под проливным дождём спине выглядят так, словно дёрнись – и они разойдутся дальше, как одежда расходится по швам. Он не замечает, как тянет свою руку, но даже так пальцы проходят сквозь тело. Он всего лишь дух. Вэй Усянь тяжело вздыхает, словно сам может ощутить всю вынесенную Лань Чжанем боль, но он не может перенять на себя даже её часть. ...Зато он чересчур ярко ощущает свою нескончаемую злость. И готов сбросить её на головы тех, кто этого заслужил. Вэй Усянь рассеивает, как дым, повисшую между ними и заклинателями стену. Головы не нужно поворачивать, чтобы увидеть адептов во всей готовности, которые пришли за главным нарушителем. Точнее, нарушителями. Где-то проносится раскат грома, как и рокот в неспокойной толпе. Вэй Усянь усмехается и испаряется, отчего сразу повисает тишина, которой позавидовала бы сама гора Луаньцзан. Только это им не поможет. Он сдавит глотки, заглушит крики, не позволит им потревожить сознание Лань Чжаня даже звуком. Жалеть и щадить он не станет. Тишина прерывается лязгом мечей, ставшим уж слишком знакомым Вэй Усяню за последнее время. Только вот если они могли направить их на него, то на... Лань Ванцзи, опираясь изодранными ладонями о мокрые камни, поднимается. Для человека, пострадавшего от тридцати трёх ударов плетью он встаёт неожиданно легко, но это и не Лань Ванцзи. Тьма вьётся вокруг него и будь у неё хотя бы что-то, чем можно улыбаться, она бы точно оскалилась – чего же, вот так просто, и даже свой ужин не поприветствовать? Лань Ванцзи, управляемый Вэй Усянем, подхватывает с земли грязную, мокрую накидку и набрасывает её себе на плечи. Он стоит абсолютно непринуждённо, испытывая пока ещё стойко держащихся адептов. Он никуда не спешит, ведь не чувствует боли в теле Лань Чжаня, и даже в доказательство того размялся бы, но не может: раны общие, пусть боль и нет. Лань Чжань её чувствует. Золотые глаза Лань Чжаня темнеют, наливаются алым, и это первое, с чем встречаются адепты, когда Вэй Усянь оборачивается. Стоит ему начать насвистывать, раз уж Чэньцин нигде не видно, как тьма будто срывается с цепи злее любой собаки, которую Вэй Усянь встречал в своей жизни. «Думали, загнали меня в тупик? Но это вы в ловушке». Они запятнаны оба.