***
Сашу пинают в стену, он параллельно и похабно думает, как же это схоже с тем, как когда его толкали ради жгучих и страстных поцелуев, что не в первый, и, он тогда отчаянно, глупо надеялся, не в последний раз. Но как же ошибался, блядь, ошибался. Эти заскоки были практически всегда. У Димы реально крыша уже поехала с его двойными играми, и Саша злился, агрессия приступала к горлу, отчего хотелось кричать, вопить, устраивать скандалы и ссоры, ебать мозги. Не очень свойственная для него хуйня, но кого волновало, если заебывает. До дрожи в руках, до желания ебнуть со всей дури, да так, чтобы все дерьмо выбить. — Она не шлюха, сколько раз тебе говорить? — шипит прямо в лицо, видно, как тяжело дышит, как в точно такой же ярости, и как в глазах огонь горит: ни о какой любви внеземной и речи быть не может. Кивает, однако не скрывает то, как губы кривятся в легкой усмешке, что утверждало лишь, что это было не от чистого сердца и что словам Димы он не поверил. — Серьезно? Может, тогда пересчитаешь, на скольких хуях она попрыгала в отношениях с тобой? Говорит спокойно, по крайней мере, ему так кажется, но хочет кричать сильно, чтобы тот оглох, блядь, и открыл свои гребаные глаза, которые лишь идеализируют образ Насти, и, как специально, делают все в точности наоборот с парнем. У Насти улыбка искренняя и чувства сильные. Саша же хмурый всегда и не очень приветствует каждый раз, когда к нему тянется мужчина. У нее голос милый и добрый, и сама она точно такая же: милая и добрая. У нее до Димы не было никого, она вне себя от любви. У нее ни единого взгляда на других мужиков. У нее… У нее в пизде побывали десятки, сука, других, каждый об этом знает. Но Дима не слышит. Не слышит, не видит, только пиздит дохуя и руки распускает на тех, кто помочь хочет. — Ты бы, блядь, на себя посмотрел сначала! — А я тебе в любви не клялся. И не обещал жить ради тебя. Что ты о себе возомнил вообще? В левую щеку прилетает удар, отчего сразу кидает в бок, заставляя руками охватить челюсть. Ну, поехали. Кукуху сорвало полностью, уже хоть плачь, хоть смейся, похуй всем будет. Тучи лишь сильнее сгущаются над их головами, а небо все темнее и темнее. Слышно лишь, как в доме, под которым они стоят, кто-то ужинать собирается. Припирает посмеяться сильнее, но сдерживается, чтоб не вызвать очередную волну. Господи, на что он вообще рассчитывал, когда шел сюда… Как блядская собачка бежит к хозяину, так и он примчался, когда Дима только голос подал. Виляя хвостиком, надеясь, что с ним поиграются и почешут брюхо, однако в то самое брюхо разве что кулаки припадают, и уже никак не поможешь. Все знали, что у мужчины проблемы с агрессией, но кто решать-то их будет, если ему самому оно не надо? И так же нормально, никто не жалуется. На Настю же руку не поднимал, нет. Ни разу. Крошил, ломал все кругом, но на нее — ни-ни, нельзя. А Саша крепкий. Он же пацан огромный, выдержит. Можно и пиздануть разок, так, для профилактики, чтоб не зазнавался. Чтоб не надеялся, что то, что между ними — по-настоящему, искренне, сильно. Оно-то, может, и так. Хуй его знает, что у Димы в башке, да только ничего из этого не чувствовалось ни разу. Никогда. Это цикл дерьма, когда тот пушистый и белый, а потом приходит волна, словно ебаный ураган, и разносит все кругом. И потом снова затишье перед бурей, чтоб повториться снова и снова, разбить все осколки до конца, чтоб не склеить уже. И Саша отчаянно, до воя, надеялся, что все, уже действительно не скрепишь никак, потому что на руках лишь в порошок стертое сердце. Однако нет. Еще можно попробовать, еще можно понадеяться, совсем чуть-чуть, что такого больше не будет, а еще пообещать, что уж в следующий-то раз он обязательно уйдет. Ага, конечно! — Тогда зачем в мои дела лезешь, зачем пиздишь про нее, когда не надо, а? Отхватывает еще удар в живот, скручивается и глядит снизу вверх на того, в ком хотел находить отдушину, а находил лишь пиздюли, словно от жестокой и ебаной жизни. Словно получал по заслугам, хотя, на самом деле, было вовсе не так: он-то, блядь, в чем виноват вообще? Нормальные люди решают все разговором. А они оба, по всей видимости, ебнутые окончательно. Потому что выпрямляется, уже не чувствуя ничего, будто опустошили полностью, и бьет в ответ. Со всей дури, со всем тем, что накопилось, выплескивая на того, кого пиздить не хотелось вообще. Но парни же, бывают иногда заскоки, ну, могут и подраться. Кого ебет.***
Какая же ты сука — отбивает набатом, бьет по ушным перепонкам, и хочется что-то сломать, разбить, уничтожить до последней крошки. Но нет, стоит и все так же пялится на свою руку, все так же ощущает боль — непонятно, правда, какую больше, — и понимает, как же ему сейчас стало похуй. Похуй на Настю, Диму, на ебаные истерики и ссоры, на побои и извинения, на просьбы простить и вернуться к тому, что было. На то, что они сразу же после драки мучительно быстро и грубо потрахались в его квартире. Похуй. Поцелуй, невесомый и нежный, в самый центр затылка, заставляющий ежиться от неожиданного и щекотного действия. — Да ладно тебе, братишка, чего унылый такой? Все нормально будет. И Саша знает, что пиздеж чистой воды. Что нет ни доли правды в этих словах. Но кивает и прижимается спиной к чужой груди, закрывая глаза и вкладывая последнюю надежду в то, что сможет ему поверить и не сигануть нахуй с окна, решив забить на все и окончить эту историю более трагично, чем то могло было быть.