Город грехов – Гетто

      Утром Юнги пересаживается на электричку и меняет неудобную боковушку плацкарта на место у окна в полупустом вагоне. Солнце льёт на стены ярко и горячо, облизывая бликом потёртые рекламные объявления, Мин греется под его лучами, в поезде дуло из всех щелей, гуляющий по вагону сквозняк до самой кости добрался, довёл до заложенного носа и дерущей боли в горле. И потому, наверное, думалось там о тоскливом и долго не спалось, пока мысли, одна другой тревожнее и болезненнее, не желали успокаиваться, наводя его на неутешительные выводы и даже сожаление о сделанном выборе.       А теперь вот отпустило. Ну или задвинуло подальше под этим тёплым солнцем, бьющим в окно настойчиво, ласкающим миновы щёки горячим прикосновением до непривычного румянца. Пустую голову оказывается просто занять чужими мыслями, он тащит из сумки книжку, забытую кем-то в поезде, и, рассмотрев обложку внимательнее, решает, что оставили её, скорее всего, специально. На ней дешёвыми чернилами отпечатаны две фигуры— мужчины и женщины, сплетённые в какой-то несуразный узел: вампир, склоненный над своей жертвой, готовый убить её, не размыкая крепких объятий.       На первой странице Юнги понимает, что книга — то ещё дерьмо, но всё равно читает дальше, понадеявшись, что через буквы и строчки о чужой истории, мысли о своей жизни не смогут пробраться, вернувшись. Только изредка он отрывается от страницы, чтобы бросить взгляд в окно и увидеть среди мелькающих за стеклом деревьев незнакомое лицо. В лучах солнца сверкает и чужая нагретая кожа теплом ложится под ладони, до самого сердца пробивается спокойным жаром, растапливающим скопившуюся в грудной клетке боль.       Внезапно, сердце начинается биться, как птица в клетке, ища выход к кому-то, кто приближается по мере шагов.       Юнги бы так и забылся в своих мыслях и догадках к чему всё это ведёт, если бы его не отвлекло движение сбоку, новый пассажир, закинув сумку на багажную полку, сел прямо напротив и взглядом сразу же наткнулся на лежащую на юнгиевых коленях раскрытую книгу, не сдержав короткой ухмылки. Поэтому Мин посмотрел на его лицо.       И взгляда отодрать не смог. Пак Чимин сидел прямо напротив него, но глаза были совсем не его. Этого Чимина Юнги не знает.       В затянутом ледяной коркой озере глубина километровая, даже над твёрдой поверхностью трясёт колени крупной дрожью, стоит только опустить взгляд и увидеть, как под ногами развёртывается бесконечная чёрная пропасть, скрытая за тонким серебристым слоем льда, обманчиво доведшим до самой середины водоёма. А теперь под стопами трещит по швам, в трещинах этих собирается стремительно вода, ртутью мажет по щиколоткам, утаскивая под лёд. На глубине виски сжимает крепко, сердце бьётся будто в голове, загнанно и дико, немеют пальцы, морозом режет кожу, заливает рот водой, пока в распахнутых глазах, застывших, отражается глумливо блеск серебряного льда. Юнги не понимает, что сейчас происходит, почему Чимин, растерзанный зверьём, который должен трупом лежать под землёй, сидит, блять, напротив него.       Юнги смотрит на лицо напротив, лишь мельком отмечая расслабленные пухлые губы и прямой нос, упавшую на лоб высветленную прядь волос, пропадая в бесстрастном взгляде серых глаз, выкарабкиваясь со дна зрачка с трудом, почти с хрипом сбитого вдруг дыхания. Кажется, он сошёл с ума, если прямо сейчас перед собой видит Пака.       Чимин сам отводит взгляд лениво, упираясь в пейзаж за окном, когда Юнги всё-таки берёт себя в руки, стерев со лба холодный пот ладонью, пассажир напротив прикрывает глаза, будто бы впадая в дрёму, но вся его фигура, осанка, плечи, шея словно с несгибаемым штырём внутри, неуязвимым. Ему всё это знакомо, Юнги помнит, он знает, какая на ощупь кожа Пака. Чимин сидит ровно, даже кисти рук одинаково лежат на коленях, словно каждое движение выверено, заучено до механизма, Юнги ещё долго смотрит на него, сбитый с толку внезапным страхом перед ним, потому что этого Чимина Юнги не знает и только раздавшийся в динамике голос будит его, заставляя встать со своего места, схватив сумку, бежать направиться к выходу из вагона. Книгу он оставляет на своем сидении, чувствуя до самой двери, как всё ещё лижет морозным языком шею и стреляет ледяной иглой в затылок, будто чужой взгляд приклеился намертво к его голове.       Это ощущение не исчезает, стоит даже покинуть поезд и оказаться на заполненной людьми открытой платформе. Юнги приходится идти в быстром тесном потоке, пробираясь к лестнице, ловя шеей в распахнутом вороте куртки ещё тёплый ветер южной осени, ощущая, как исчезают на коже крупные мурашки, собирается мелкими каплями горячий пот.       Когда он оказывается наверху лестницы, толпа расходится по двум дорогам; идти становится свободнее, Юнги снимает свою зимнюю куртку, оставаясь в толстовке, без ненужной защиты подставляясь под лучи солнца и свежему ветру, долетающему со стороны моря. Он старается забыть о недавнем происшествии в поезде, но как забыть то, что видел человека которого похоронил. Вся его семья считает мёртвым, а он здесь, живой и судя по всему целёхонький. Не считая безжизненно серых глаз, покрытых зимней льдиной.       На середине моста он останавливается вдруг, прижавшись к перилам, вглядываясь, как пропадает вдали электричка, на которой он приехал, приближается неизвестного направления поезд, сначала один, потом второй. Теряясь и забывая обо всем. Рельсы блестят, отбрасывая блики, дышит жаром от нагретого железа станции, обжигает ладони Мина поручнем и жжётся в переносице от брошенного взгляда на взошедшее над головой солнце. Под ногами ползут пути-дороги, уносящиеся из оставленного прошлого в неизвестное будущее. Ветер бьётся в волосах долгожданными переменами, из горла рвётся облегчённый выдох, когда под незнакомым солнцем, которое никогда для Юнги не светило, в голову вдруг приходит мысль, что это был один единственный правильный выбор.       Может, всё сложится, начавшись заново, даже прошлое, цепляющееся за лодыжки из раза в раз, потеряет свои оттенки со временем, позволит принять себя и успокоить израненную душу. Может, тогда не придётся всю жизнь убегать от тех, кого пришлось оставить позади, старые обиды раскрошатся под весом времени, пойдут на убыль в новых условиях. И, может, разочарования и страхи новой жизни больше не выбьют почву из-под ног, не бросят стоять на коленях, сдирая кожу, может, после всего больше не достать туда, где давно сгорело. Может, однажды там зацветёт вновь.       Ну, а, может, это новый замкнутый круг, нам по нему ходить не колени сбивать, а землю сразу лбом прочесать, споткнувшись, упасть и не суметь подняться.       Юнги застывает, словно тело пронзило болью, но это иллюзия, обманка, он слышит за спиной чужой-родной голос, Мин узнал бы его из тысячи других, обернувшись лицом к нему, осматривает его с ног до головы, до сих пор не осознавая, что надо бежать без оглядки назад. Юнги чувствует страх, тело не слушается как и голос, он слышит и видит лишь Чимина.       — Давно не виделись, Юнги-я.