tea for two

      Ричард открывает дверь и заходит. Внутри пахнет крепкими сигаретами и бергамотом, откуда-то из глубины квартиры доносятся звуки джаза. Он обнаруживает Фрэнсиса сидящим на полу гостиной и окруженным пустыми чашками и исписанными-исчерканными листами. Абернати тушит сигарету о блюдце и взлохмачивает свои волосы, запуская в них тонкие пальцы, встает, потягиваясь, и черная рубашка задирается, обнажая полоску кожи над линией бедер, и произносит хриплым от количества выкуренного табака голосом: — О, Ричард, чай будешь?       Пейпен просто кивает и спрашивает, о чем пишет Фрэнсис. — С самого утра пишу про образ Патрокла в древнегреческих текстах для того эссе, которое на свободную тему, дошел только до середины задуманного.       Фрэнсис, то ли вздыхая, то ли хмыкая, очерчивает в воздухе масштабы бедствия и идет на кухню, оставляя граммофон работающим. Тихие звуки джаза — это Дюк Эллингтон? Бенни Гудман? Ричард не знает да и не горит желанием узнать, ему просто нравится поток мелодии, так хорошо вплетающийся в этот вечер — сопровождают плавные и грациозные движения Фрэнсиса, ставящего чайник и о чем-то рассказывающего Ричарду.       Минут десять спустя Ричард сидит в гостиной — для этого пришлось всё-таки собрать листы в одну стопку и отнести часть чашек на кухню — а Фрэнсис сидит напротив него и читает ему особо удавшиеся отрывки из своего эссе, лукаво улыбаясь и касаясь иногда руки или плеча Ричарда. Солнечные лучи падают на его профиль, оттеняют черты лица, и он сам становится похожим на греческого полубога — с копной медных волос, точеным профилем и мраморной кожей. Ричард не может отвести глаз и не может вдохнуть, до того от красоты Фрэнсиса у него спирает дыхание. Они смеются иногда и пьют из одной чашки и курят одну сигарету на двоих, Ричард вставляет свои замечания, а Фрэнсис кивает и правит текст. К вечеру они заканчивают с эссе, эрл грей как-то незаметно сменяется на вино, а прикосновения рук — на поцелуи. Этот вечер искусства принадлежит только им — и они счастливы.