Час Безумия, век Волчьей Пурги

       Лютик плохо помнил, что именно происходило после того, как Геральт, убив несчастных нимф, вернулся обратно к нему на опушку гниющего леса. Он кричал, кажется. Так сильно и громко, что сорвал себе голос. Он ругался, протестовал, взывал к рассудку бесстрастно взирающего на него ведьмака и молил его одуматься, не убивать больше без необходимости.       Лицо Геральта было расцарапано, и Лютик с трудом, но смог припомнить позже, что, кажется, отказывался идти с ним дальше, впал в истерику и так яростно вырывался из рук ведьмака, что тот был вынужден наложить на него Знак Сомн.       Лютик проснулся как-то очень резко, вырванный из сна одним рывком. Дернулся от неприятного ощущения падения в бездну и с судорожным вздохом открыл глаза. Над ним возвышалась снежная шапка, снег был везде — по бокам от него, вокруг него. Он повернул голову и наткнулся на пристальный, хмурый взгляд Геральта, лежащего слева, спиной к выходу из снежной ловушки, лицом к нему.       Ему уже были знакомы эти маленькие хитрости. Геральт каждую ночь, что им приходилось ночевать под открытым небом, сооружал в крупных сугробах снежные ямы, сухо буркнув на расспросы Лютика, что подсмотрел этот способ у зверья. В самый первый раз Лютик отнесся к ночевке в снегу скептически, а потом с восторгом признал действенность этого способа — ямы из снега прекрасно хранили тепло и защищали от морозных ветров и пурги.        На лице Геральта были четыре длинные царапины, оставленные его ногтями. Сурово сведя брови, Лютик отвернулся. Геральт тихо хмыкнул, и Лютик, вспыхнув, прошипел: — Ты заслужил, Геральт! Скажи, курвин ты сын, что за бес в тебя вселился?! Зачем ты сделал это?!        Он почувствовал пальцы Геральта на своем плече и раздраженно скинул их с себя. Геральт вздохнул и прорычал: — Я сказал тебе, Лютик. Я сделаю все, чтобы ты жил. — Ну уж нет! — разозлившись, Лютик резко развернулся к нему и вцепился в отвороты куртки Геральта, лишь сейчас заметив, что тот был без плаща, постелив его на снег под ними. Сам Лютик был чуть ли не по уши закутан в свой собственный плащ, а Геральт лежал спиной к продуваемому входу в их маленькое убежище, закрывая собой Лютика от морозных ветров. Брови Лютика страдальчески выгнулись, он скривил лицо и слабо, как-то совсем обезоруженно взмолился: — Прошу… больше не делай так…        Пальцы Геральта легли на его щеку. Погладили покрывшуюся корочкой ссадину. Он заправил волосы Лютика ему за ухо и улыбнулся — так спокойно и уверенно, что Лютик почти поверил в то, что сумел достучаться до него. — Я клянусь, что защищу тебя. Чего бы мне это ни стоило, — проговорил он безмятежно и оттого так страшно, что Лютик лишь, сцепив зубы, резко отвернулся от него, поняв, что все тщетно.        Геральт был глух ко всему, что он говорил. Будто безумец, что слышит и видит лишь то, что угодно ему одному.        Должно быть, смерть всех их друзей и Йеннифер у него на глазах слишком сильно повлияла на Геральта, помутив его рассудок. Значит, Лютик должен быть рядом. Должен в следующий раз остановить его. Должен попытаться напомнить Геральту, что в мире осталось не одно только зло. Что даже в таком злом и безумном мире обязательно найдется место для добра. ***        Лютик знал, что новый мир жесток, безумен, полон противоестественных, страшных вещей и омерзительных людей, но оказался совсем не готов к встрече с худшими из них. Когда они, наконец, въехали в какую-то деревушку, закутанный в плащ, в теплой меховой шапке, плотно прикрывающей уши, и с капюшоном на голове — Лютик не сразу услышал шум и смех двоих мужчин.        Он толком не успел удивиться тому, что уж Геральт, обладавший острым ведьмачьим слухом, должен был услышать заранее, никак не мог пропустить мимо ушей смех и крики, а потом ему враз стало не до размышлений.        Открывшаяся перед ним картинка была ужасна, отвратительна, тошнотворна, и Лютик, согнувшись в три погибели, вытошнил последний оставшийся у них кусок свинины, который они с Геральтом разделили на завтрак.        В двухстах метров от них эти бандиты… разбойники… варвары… Эти двое нелюдей… разделывали явно свежий, подвешенный за ноги к потолочным балкам открытой конюшни, истекающий кровью труп женщины.        Из ее перерезанного горла толчками вытекали остатки крови. Отрубленные руки были сложены в ведро. Со всей верхней половины туловища было местами криво срезано мясо — до самых костей, до сломанных ребер, через которые были изъяты сердце и легкие. И печень. И селезенка. Кишки висели на костях, а выше таза… остальное еще было целым.        Застонав, Лютик впился пальцами в локоть Геральта и вновь опорожнил желудок. Бандиты заметили их и теперь оценивающе приглядывались к ведьмаку, но тот не обращал на них никакого внимания, изучающе разглядывая съежившегося Лютика. — Зачем… — непонимающе прошептал он, утирая рот. — Зачем ты привел меня сюда… Ты же знал, слышал, что мы здесь увидим…        Он не мог оторвать взгляд от приближающихся к ним людоедов — от ухмылок на их озверевших лицах, от остатков трупа женщины. Геральт обнял его за плечи, ухватил за подбородок, вынудил Лютика посмотреть ему прямо в глаза и тихо спросил: — Их оставить в живых? За них ты тоже попросишь? — Лютик крепко зажмурился, не желая видеть мрачное торжество в желтых глазах. — Ты же просил не убивать. Их тоже пощадить? А, Лютик?        Он гулко всхлипнул и резко, быстро помотал головой. Геральт улыбнулся ему и, внезапно склонившись к его позеленевшему лицу, мягко, ласково поцеловал его в лоб. Лютик вжал голову в плечи и тихонечко взвыл. Это было безумием. — Спи, — прошептал Геральт, вновь использовав Знак Сомн, и Лютик провалился в блаженную тьму. ***        Когда он пришел в себя, была глубокая ночь. Лютик лежал перед пылающим камином, завернутый в кучу одеял и мех медведя. Геральт сидел рядом с ним и поедал мясо.        Заметив, что он проснулся, Геральт криво улыбнулся и протянул ему нагретую жестяную кружку с травяным отваром. Лютик сделал несколько быстрых, жадных глотков и спросил: — Где ты нашел ромашку? — У тех двоих была, — хмыкнул Геральт и, как-то слишком крепко сжав кусок пережаренного мяса в пальцах, вгрызся в него зубами.        Едва вспомнив «тех двоих» и то, чем они занимались, Лютик поспешно приложил ладони ко рту и с трудом сглотнул подкатившую к горлу горечь. Его вновь замутило, а от запаха мяса стало еще хуже.        Лютик проморгался и вдруг хрипло спросил: — Где… где ты взял мясо, Геральт?        Ведьмак окинул его внимательным, отстраненным взглядом и, прожевав, проглотив очередной кусок, ответил странным, невыразительным голосом: — Убил парочку свиней после того, как ты отключился.        Ветер взвыл за окном, старые ставни противно заскрипели. Уши заложил протяжный вой Волчьей Пурги. В мозг закралось страшное предположение. Нереальная, невозможная догадка. Геральт не мог так с ним поступить. Не мог. Что угодно, но только не это.        Лютик тихо спросил: — Те двое мертвы? — Геральт криво усмехнулся и отрывисто кивнул головой. Седые волосы упали на его лицо, скрыв выражение глаз под своей тенью. Лютик сглотнул и прошептал едва слышно, дрожащим от ужасных догадок голосом: — Зачем они… ту женщину… если в этой деревне остались свиньи? — Кто знает, — неопределенно ответил Геральт, рассматривая его с интересом.       Будто ему было любопытно, как далеко Лютик осмелится зайти в своих рассуждениях. Видят боги, ему хотелось бы на этом остановиться. Закрыть на все глаза и ни о чем не думать. Убедить самого себя, что все его домыслы пустые, безумные и ничем не подкрепленные.       И если бы Геральт дал ему хоть малейший намек, сказал что угодно, но дал понять, что Лютик всего-навсего перенервничал и выдумал себе всяких кошмаров, Лютик тут же уцепился бы за это и безоговорочно поверил бы ему на слово. Вот только Геральт и не думал отрицать и разубеждать его… — А в прошлый раз, — совсем тихо, сипло спросил Лютик, медленно поднимаясь на ноги. Геральт следил за ним, не моргая. — В прошлый раз тоже? Что за свинья была в прошлый раз?        Геральт напрягся, поджал губы и проговорил одновременно мягко и угрожающе: — Я уже говорил тебе, Лютик. Я сделаю все, чтобы ты жил. Все, что угодно, — с нажимом повторил он, и Лютик сорвался.        Бросился к двери, выскочил на улицу и, оступившись, поскользнувшись, с трудом удержавшись на ногах, помчался вперед, прикрывая лицо от больно бьющих в глаза хлопьев снега. Он с трудом, но сумел сориентироваться, разглядел единственную на всю деревню конюшню и припустил к ней со всех ног, увязая в сугробах, игнорируя холод, не замечая ничего вокруг себя и видя лишь цель впереди.        Он влетел в конюшню, судорожно осмотрелся вокруг себя и, хоть и готовый к этому, предполагавший, что именно увидит, все равно едва не двинулся умом, когда разглядел в дальнем углу конюшни сваленные в кучу ошметки плоти и кожи, потроха и кости. Кисти рук и стопы. Шеи и головы.        Его затрясло. Он рухнул на колени и взвыл. Вырвал себе под ноги и, задыхаясь, захлебываясь слезами, заревел так отчаянно, так страшно, будто и сам в этот самый миг лишился остатков рассудка. Стал таким же безумцем, как и… Геральт.        Лютик услышал за спиной тяжелые шаги и сжался в комок, покачиваясь взад-вперед, как сумасшедший. Будто смерть пришла за ним. Решила забрать его с собой, в свой мир вечного покоя и вечной пустоты. Будто смилостивилась, сжалилась над ним и вот-вот избавит его от страданий.        Смерть замерла в шаге позади него, склонилась к его голове и поинтересовалась безмятежно голосом Геральта: — Зачем выбежал без плаща? Дурак ты, Лютик.        На плечи рухнула тяжелая ткань. Лютик задрожал и зажал уши ладонями, но все равно услышал: — Я же столько раз тебе повторил, а ты совсем не хочешь меня слушать, — крепкие руки сильно сжали его руки выше локтей. — Лютик, — Геральт зарылся носом в его растрепанные, покрытые снегом волосы. — Я убиваю свиней, чтобы ты жил. Не людей, Лютик. Они не люди.        Лютик вырвался из его рук, отшатнулся, вскочил на ноги и заорал во все горло: — Ты сошел с ума?! Геральт! Они все еще люди! Я не хочу! Я не буду есть людей, даже если они заслуживают смерти! Как… — он задыхался от эмоций, задыхался от одних мыслей о том, что… — как ты мог скармливать мне человечину?! И называть ее свининой?! — Хорошо. Ты будешь есть, если я назову ее бараниной? — закатил глаза Геральт, и Лютик с ужасом осознал, что Геральт не понимает его.        Действительно не понимает. Не видит проблемы. Он не играет, не делает вид, не притворяется. Он в самом деле, действительно, взаправду… сошел с ума.        Ком подкатил к горлу Лютика. Он крепко зажмурился, замотал головой и почувствовал, как обрывается сердце. Гнев схлынул, испарился, оставив после себя горькую, мутную жалость и скорбь. Его лучший друг, его отважный ведьмак… добрейший человек из всех, кого он знал… Его Геральт повредился рассудком, а он ничего, ничего не мог для него сделать и даже не знал, почему… почему это все с ним случилось.        Лютик подошел вплотную к Геральту, накрыл дрожащей ладонью его щеку и обреченно, отчаянно выпалил: — Почему? Геральт, что… что с тобой стало?        Геральт покачал головой, вдруг зажмурился, накрыл ладонью его ладонь, все так же лежавшую на его щеке, притерся к ней, и лицо его исказилось невыносимой мукой. Слезы градом хлынули по щекам Лютика и тут же замерзли, превратились в хрупкие, болючие ледяные капельки на ресницах и щеках. Он крепко зажмурился, продолжая реветь.       Тяжко вздохнув, Геральт подхватил его на руки и понес сквозь пургу обратно в прогретый дом. ***        Ему снилось всю ночь, будто они долго-долго голодали, и Геральт никак не мог отыскать для них хоть какой-то еды. Лютик совсем ослаб, умирал от недоедания и голода, и Геральт взял с него клятву выжить любой ценой. Любой. Абсолютно, без исключений.        А потом с легкой улыбкой перерезал себе горло и в последнюю перед гибелью секунду всунул окровавленный нож в дрожащие, ослабевшие пальцы Лютика.        Лютик плакал, но упорно срезал кусок за куском и ел… Геральта. Ел его сырую, еще теплую плоть, исполняя последнюю клятву. Выживая любой — самой худшей — ценой.        Он, надрываясь, хрипло пел поминальную эльфскую песнь на Старшей Речи, продолжая упорно заталкивать себе в рот скользящие в пальцах куски сырого мяса и…        Лютик с криком проснулся, резко сел, заметался, запутавшись в одеялах, и заорал дурным голосом, цепляясь за плечи вскочившего от его вопля Геральта. Живого, дышащего, реального Геральта. — Ненавижу тебя, — взвыл Лютик, крепко сжимая Геральта в объятиях, пряча лицо у него на груди, щекой чувствуя медленное биение его сердца. — Ненавижу-у-у… все из-за тебя…        Геральт с силой обнял его в ответ и зарылся носом ему в волосы, укачивая ревущего Лютика в своих руках. В какой-то момент его горячие руки оказались под рубашкой Лютика, а влажные губы нашли его искривленный, орущий рот и втянули его в поцелуй.        Лютик дернулся, взбрыкнулся, попытавшись вырваться, и Геральт, зарычав отчаянно, сильнее вжал его в себя, буквально насилуя его рот, чуть ли не трахая его языком. Языком и этим ртом… которым он пару часов назад ел человеческое мясо. Ел пережаренный человеческий труп.        Почувствовав, что его сейчас вырвет, Лютик протестующе замычал, ужом выкрутился из рук Геральта и, схватив верхнее одеяло, сложив его мешком, согнулся и выблевал остатки желчи и воды, которую пил перед сном.        Геральт гладил его по спине и смотрел таким невыносимо печальным взглядом, будто Лютик из них двоих был единственным непонятно почему упрямящимся безумцем. — Если я умру… меня ты тоже съешь? — спросил неожиданно даже для самого себя Лютик.        Геральт укоризненно покачал головой. На его лице вновь застыла бесстрастная маска, так испугавшая Лютика в день первой встречи. В желтых глазах сверкнуло и тут же пропало раздражение, сменившись затхлой, прогнившей нежностью. — Не говори глупостей, Лютик, — безжизненно, мрачно приказал Геральт, обхватив его щеки ладонями. — Ты не умрешь. Я не позволю тебе умереть, — в который раз терпеливо повторил ему Геральт.       Как маленькому, как умственно отсталому. И Лютик почувствовал себя таковым. В ласковых янтарных глазах напротив мягко светилось всепоглощающее безумие и такая же всепоглощающая, всеобъемлющая уверенность в своей правоте.       Лютик прикрыл глаза, с силой зажмурился и всей кожей, каждой клеточкой тела ощутил надвигающееся сумасшествие. Пришедший, наступивший Час Безумия и Тоски.