Час Безумия, век Волчьей Пурги

       Лютику казалось, что он не выживет. Просто не переживет этот сраный переход через горы. Сдохнет где-нибудь в середине пути — оступится, свалится со скалы, замерзнет насмерть. Было ужасно холодно. Намного холоднее, чем внизу.       Из-за мороза — нереального, пробирающегося под кожу, в мышцы, мясо, в самые кости, Геральту не удавалось разжечь костер даже при помощи Игни. Он вырывал в сугробах ямки для ночевок, пытался греть Лютика, растирал ему несколько раз в день все тело, чтобы защитить его от обморожения.       Геральт делал все, чтобы спасти своему спутнику жизнь, вот только у Лютика почти не осталось сил, чтобы цепляться за едва теплящуюся в нем жизнь. Он слишком сильно устал, был голоден, а потому стал еще слабее и медлительнее, чем обычно. Лютик послушно жевал сухой рис и сухую овсянку, грыз промерзшие соленые огурцы, больше напоминающие кислый, странновато хрустящий лед, а не соленья. Пил быстро мерзнущую воду, которую Геральту удавалось растопить из льда вспышками Игни — ни на что другое Знаков уже не хватало.       Все это напоминало Лютику какое-то бесконечное безумие. Он уже плохо понимал, просыпается ли, проживает ли новый день, или это раз за разом повторяется один и тот же. Каждый день, каждый день одно и то же, одно и то же.       Белое. Белое. Белое. Снег. Лед. Скалы. Горы. Белые волосы. Геральт. Его губы. Его настойчивый рот.       Белая ловушка снежной ямы над головой.       Руки Геральта. Его член во рту. Его белое семя.       Лютик дернулся, попытался сплюнуть на пол их снежной ямы, которую ведьмак привычно вырыл и утрамбовал для ночевки, но Геральт вжал его в мех, который они постелили на землю, накрыл его рот ладонью и заставил проглотить все.       В его желтых глазах плескалось безумие. Он смотрел решительно, будто был готов на что угодно. Он и был. И делал — что угодно. Лютик свернулся в комок и обессиленно смотрел в пустоту. Сил на слезы не осталось.       В нем теплился слабый огонек почти затухшей надежды — где-то там, за этими снежными горами, за долинами и реками, в стенах древнего, рассыпающегося, холодного замка спала волшебным сном несчастная принцесса. Прямо как в сказке. А сказки ведь всегда заканчиваются хорошо, да?       Поэтому он выдержит. Доплетется до Каэр Морхена. Поможет Геральту, они вместе отыщут способ вылечить Цири. И все у них будет хорошо.       Ну пожалуйста, пусть будет! Ведь хотя бы в сказках же должен быть счастливый конец?! ***        Идти через Долину было намного легче, чем продираться через проклятые Синие Горы. Лютик едва не взвыл от облегчения, когда оказалось, что идти им до замка осталось всего-то дня два. Или даже меньше.        Он помчался через лес сломя голову, припрыгивая, оступаясь на льду, смеясь и размахивая руками, как только увидел маячившие впереди стены замка и мост, ведущий через заснеженный ров. Лютика спас окрик Геральта: — Ложись! — и то, что, вновь оступившись, он тут же кубарем свалился на спину, а не замешкался в попытке сохранить равновесие.        Его лицо окропила горячая кровь. Геральт столь сильно и быстро метнул свой меч, что тот пробил огромного, исхудавшего волка насквозь, пришпилив его к дереву, как бабочку булавкой. Со всех сторон одновременно раздалось угрожающее рычание. Их окружили волки — оголодавшие, озверевшие, готовые броситься под меч, лишь бы достать добычу.        Лютик тихо запищал, насчитав двенадцать волков. Он посмотрел на Геральта, скинувшего с плеча мешок с провиантом, доставшего из-за спины второй — серебряный меч. Тяжелый плащ соскользнул с его плеч, рухнул в снег. А выражение его лица испугало Лютика сильнее, чем волки.        Геральт улыбался — широко, жутко, будто был только рад, что они наткнулись на стаю. Его глаза были широко распахнуты. Он скалил зубы не хуже волков, ничуть не уступал им в оскале. Он рычал — как дикий зверь, бешеная собака, которую следовало бы забить, чтобы не мучилась и не кидалась на руку, которая ее кормит.       Геральт был страшнее, чем волки, и Лютик, побледнев, сжался в комок на снегу, прикрыл голову руками, зажмурился и крепко зажал уши, но все равно… все равно слышал свист меча, рычание и визги, вой и лязг зубов. Скулеж и мерзкий звук вспарывания плоти. Тяжело падающих на снег тел.       Когда все закончилось, Лютик услышал приближающиеся шаги, но так и не решился открыть глаза или поднять голову. Его вздернули за капюшон, заставили встать на ноги и впились окровавленными пальцами в щеку.       Он открыл глаза, а потом сразу же быстро зажмурился, и Геральт, недовольно рыкнув, впился в его рот. Лютик плотно сомкнул губы, попытался отодвинуть от себя Геральта, но тот будто совсем не замечал его попыток освободиться, яростно кусая, терзая его губы и вылизывая кромку крепко сцепленных зубов.       Геральту было плевать, отвечает он на поцелуй или нет. Он был опасным чудовищем, берущим свое. Лютик не хотел… такого Геральта. Он не хотел этого злого, обезумевшего, оголодавшего зверя. Он так сильно хотел обратно… своего ведьмака. Своего лучшего на свете друга.       Своего благородного Белого Волка, а не бешеного пса. ***        Они медленно брели через заброшенные, промерзшие, мрачные коридоры погибшего, захиревшего замка. Сквозь многочисленные трещины и разломы в стенах внутрь проникали морозные ветра. Корка льда покрывала полы, стены и даже потолки.        Здесь невозможно было жить. Здесь невозможно было выжить.        Мрачное предчувствие чего-то страшного оплело когтями сердце Лютика. Он молча шел за Геральтом и пытался ни о чем не думать. Несмотря ни на что, душа слабо трепетала — почти угасший, едва теплившийся уголек надежды давал ему последние силы на последний, отчаянный рывок. Сейчас, вот сейчас он увидит Цириллу и…        Первым, что увидел Лютик, когда они ступили с лестничного пролета в огромную круглую залу, почти со всех сторон открытую ветрам и морозам, переходящую в широкие балконы — был снег. Весь пол залы был неравномерно покрыт слоями снега, который вяло ворошил и сдувал в сугробы по углам гуляющий по помещению ветер. С потолка свисали огромные сосульки. От вида, открывавшегося с балконов, захватывало дух — балконные карнизы граничили с самыми верхушками гор, укутанными в белоснежные, очень низкие облака.        Лютик зажмурился и подставил лицо морозному ветру, впервые наслаждаясь им. Всем нутром ощутив неумолимо наступающую весну. Ведь ласточки всегда были предвестниками и символами тепла. Их спящая Ласточка обязательно… вернет им весну.        Геральт подошел к сугробу в центре залы, пошарил руками под снегом, схватился за широкие края чего-то, сильно напоминающего большое одеяло — промерзшее до ниточки, заморозившееся, застывшее в одной форме — и сдернул его, отбросил в сторону вместе с лежавшей на нем снежной шапкой.       А потом склонился к чему-то — кому-то, — лежавшему под этим одеялом на старом, промерзшем матрасе, и нежно улыбнулся.        Лютик забыл, как дышать. Ком застрял у него в горле.       Нет. Нет. Нет. Не может быть.       Пожалуйста. Пожалуйста. — Лютик? Чего застыл? Иди сюда, — позвал его Геральт, присев на колени перед… перед… спящей Цири.        Верно. Она же в целебном колдовском сне? Так ведь?        Лютик медленно приблизился к матрасу и неподвижно лежащему на нем телу. Снег противно скрипел под стоптанными сапогами. Под ослабевшими, с трудом волочившимися ногами.        Он остановился у самого краешка матраса рядом с коленопреклонным Геральтом, с невыносимой нежностью и лаской смотрящим на… спящую Цири, осторожно опустился на колени вплотную к Геральту и с замиранием сердца всмотрелся в их бедную девочку.        Женщину. Постаревшую, измученную, иссохшую, отвратительно худую женщину, отдаленно напоминающую Паветту. С впалыми щеками, поредевшими волосами и безмятежным, бесстрастным лицом.        С холодной, невыносимо холодной кожей — вроде бы белой, но отливающей противной, трупной синевой. Покрытой инеем. С заледеневшими ресничками и волосами. Твердой, как мрамор.        Лютик не меньше тысячи раз видел таких, как лежавшая перед ним Цири. Видел в каждой деревне, в каждом городе.       Замороженных. Негниющих. Сохранившихся на холоде.        Спящих вечным сном. Мертвых.        Руки задрожали. Он перевел сочувствующий, скорбящий взгляд на Геральта и тихо выдавил: — Геральт… мне так жаль… Должно быть, эльфские чары иссякли… не продержались…        Ведьмак перевел на него непонимающий взгляд. Нахмурился и спросил таким голосом, будто это Лютик — единственный сумасшедший, будто Лютик из них двоих двинулся умом: — О чем ты? Чары еще действуют. Не видишь? Она так сладко и спокойно спит…        Ужас исказил лицо Лютика. Он судорожно вздохнул, прижал ладонь ко рту и, шумно сглотнув, спросил осторожно, желая убедиться в страшной догадке: — Она… она была такой, когда… когда Аваллак’х вернул ее тебе? — Да, — спокойно ответил ведьмак, и Лютик не смог сдержать жалобного стона. — Лютик? Что с тобой?       О, господи. Цири… Цири никогда не… Она все это время была… мертва? Эльфы вернули Геральту ненужный труп использованной женщины? Аваллак’х внушил ему, что Цири просто спит? Или Геральт сам… сам сошел с ума? Не выдержал такого горя. Не выдержал гибели своей единственной и любимой девочки, которую не защитил, не уберег…       Геральт ласково коснулся холодной, синей щеки и невыносимо бережно, осторожно погладил ее. Что-то в его лице на миг переменилось, исказилось болью, скорбью и горечью. Потерей. А потом сразу же разгладилось, уступив безмятежной уверенности в том, что все хорошо.       И Лютик не выдержал. Накрыл ладонь Геральта своей, дрожащей. Мягко повернул его лицо к себе и выдавил едва слышно: — Геральт… мне очень жаль. — Почему? — недоуменно спросил Геральт, и его брови сошлись на переносице. — Она же… она же мертва, Геральт, посмотри на нее! — горько вскрикнул Лютик и всхлипнул с отчаянием. В глазах Геральта зажегся опасный, угрожающий огонь, но Лютик не смог остановиться: — Она же… она не проснется больше, Геральт. Прошу тебя, открой глаза! Ты же сам понимаешь, сам видишь! Мне очень жаль… мне так жаль, но… но тут ничего уже не исправишь!        Его оглушил сильный удар в челюсть. Лютик упал спиной в снег, закричал от боли, схватился за разбитую щеку и уже в следующую секунду оказался придавлен к полу телом ведьмака.       Геральт накрыл большой ладонью его губы, зажал ему рот и нос, со всей силы впившись пальцами в щеки. Навис над ним и гаркнул разъяренно: — Она жива! Жива! Жива! Жива! ЖИВА! — он повторял это вновь и вновь, хрипел страшно, вдавливал голову Лютика в пол и орал: — ОНА ЖИВА!        Кислород в легких закончился, Лютик не мог вдохнуть, не мог оторвать от своего лица руку Геральта. Он не мог дышать и медленно умирал, глядя расплывающимся, мутнеющим взглядом прямо в желтые глаза нависшего над ним Геральта.        Некогда такие любимые, самые родные глаза, а сейчас… смотрящие на него с такой ненавистью, разъяренные, совсем безумные. Обреченные. Мертвые. Такие же мертвые, как и у Цири. Как у самого Лютика.        Геральт крупно вздрогнул, будто очнулся, пришел в себя от наваждения. Он резко отнял ладонь от лица закашлявшегося Лютика и отшатнулся от него, вцепился пальцами в волосы, стал драть их, стал раскачиваться взад-вперед, как ребенок, и завыл.        Лютик согнулся пополам и жадно вдохнул раз, второй, третий. Горло болело и драло. Легкие горели огнем. К дьяволу — его сердце было разбито. Душа обратилась в пепел. Не было весны. Не было Ласточки. Не было никакой надежды. Не было ни шанса на счастливый конец этой страшной сказки.        Он подполз к Геральту, обхватил его голову ладонями и крепко прижал к своей груди. Геральт тут же впился в него руками, порывисто обнял и шумно, заполошно задышал, хватая ртом воздух, продолжая выть, как раненный зверь. Нет… хуже. Как зверь, потерявший детеныша. Потерявший все. — Онажива-онажива-онажива, — повторял невнятно он и дрожал. Его широкие, крепкие плечи тряслись под руками Лютика.       Он никогда прежде не видел Геральта таким… слабым. И это сделало ему очень-очень больно. Смотреть на такого Геральта было больно-больно-больно-больно… — Ты прав, — прошептал Лютик ласково, и Геральт тут же поднял на него безумный взгляд, полный отчаянной надежды и веры. Тяжело сглотнув, Лютик криво улыбнулся ему, и Геральт тут же радостно улыбнулся в ответ. — Она жива, наша принцесса. Просто… — его голос дрогнул и сорвался, — просто спит. — Да, да, спит, — просипел Геральт и, схватив Лютика, вжался в его дрожащие, треснувшие, окровавленные губы своими, заполошно целуя. — Спит… Моя девочка просто спит.        Он покрывал поцелуями все лицо Лютика, а тот мог лишь всхлипывать и крепко-крепко цепляться за Геральта. Держать его в объятиях и подставлять ему губы. Целовать и вдыхать его запах. Ласкать его припухшие от невыплаканных слез веки и нежно шептать успокаивающие глупости.        Все, что он мог сделать для Геральта — лишь любить его. В самый последний раз. Ведь и для них, и для всего мира это был Час Конца. Час Смерти. *** — Лютик? Где ты? Лютик! — позвал Геральт, вернувшись с охоты.        Вернее, перетащив волчьи туши во внутренний двор Каэр Морхена, распотрошив их, сняв с них шкуры и отделив все пригодное для еды мясо от несъедобных потрохов. Он с трудом, но растопил печь на кухне. Приготовил горячую кашу, рагу из тушеных овощей в банке, поджарил волчье мясо и даже, постаравшись, испек кривые лепешки, памятуя о том, как Лютик не так давно обрадовался свежему хлебу.        Их ждал настоящий пир, а потом Геральт хотел прогреть парилку, согреть им воды для купания, понежиться с Лютиком в горячей воде и не бояться, что она быстро остынет. Стены Каэр Морхена не только медленно прогревались, но и так же медленно остывали, одинаково долго храня и холод, и тепло. — Лютик! — вновь позвал он, но никто так и не отозвался.        Он не нашелся ни в библиотеке, ни в спальне Геральта, куда они закинули вещи, ни в круглой зале, в которой безмятежно спала Цири. Геральт побродил немного по замку, а потом вспомнил, с каким восторгом Лютик смотрел в сторону балконов — и верно, бард оказался именно там.        Лютик сидел на холодном полу, привалившись спиной к стене. Он был без верхней одежды, рукава его рубашки были закатаны вверх. На обеих руках от запястий и почти до самых локтей зияли отвратительные, глубокие раны. Снег под ним пропитался кровью.        Лютик смотрел в холодное, серое, безжизненное небо пустым, мертвым взглядом потускневших голубых глаз.       Сердце Геральта дрогнуло. Он ухватился за перила, на короткий миг потерял ориентацию в пространстве. Перестал чувствовать пол под ногами. Перед глазами поплыло, все стало мутным и ужасно расплывчатым. Геральт коснулся щеки и с изумлением понял, что плачет. — Нашел, где спать, Лютик, — пробормотал он хрипло и покачал головой, присев перед бардом на корточки.       Он нежно погладил его по щеке, склонился к его лицу, поймал его холодные губы своим дрожащим, раскрытым ртом, да так и замер — едва касаясь, но не целуя. Сдавленный вой вырвался из груди Геральта, но он тут же взял себя в руки, отстранился от губ Лютика и потерся носом о его ледяную щеку. — Совсем замерз, — укорил Геральт. Голос дрогнул и сорвался.       С трудом проглотив ком в горле, Геральт поднял Лютика на руки и отнес к своей девочке. Осторожно положил крепко спящего колдовским сном Лютика рядом с такой же крепко спящей Цириллой.       Он нежно поцеловал свою доченьку в лоб и, повернувшись к Лютику, еще раз прижался к его губам на невыносимо долгое, словно растянувшееся на годы мгновение. Будто мог, как в глупых сказках, пробудить его поцелуем.       Геральт отстранился, внимательно всмотрелся в безжизненное, безмятежное лицо Лютика. Не проснулся. Все еще спит. Спит. Спит. Спит.       Геральт почувствовал невыносимую усталость. Он ляжет между ними и тоже поспит. Ляжет между двумя самыми дорогими ему людьми.       К его плечам с обеих сторон прижимались плечи Лютика и Цири. Он накрыл своими большими ладонями их маленькие ладошки. Переплел пальцы с длинными пальцами Лютика, а разжать кулак Цири так и не сумел, потому просто крепко сжал ее кулачок.       Губы Лютика медленно наливались бледно-синим. Геральт долго разглядывал его, повернув к нему голову.       А ведь он любил его. Правда, любил.       Волчья Пурга выла, стенала метель, засыпая их пока еще тонким слоем снега. Укрывая ледяным одеялом.       Геральт закрыл глаза и медленно выдохнул.       Наступил Tedd Deireadh.       Час Конца.