***
Изуна заливалась краской, ведя отца по пустому, мрачному, а еще откровенно засраному дому. Но смущалась, разумеется, не бардака и не антуража. Беспорядок — он творческий, а антураж — это круто. А отец… А Тобирама самый, что ни на есть, настоящий, и его рука — пусть мертвенно-бледная, пусть реально мертвая — настоящая тоже. Это не сон. — Я знаю, что тебе не нужно спать, — замечает она, умудренная опытом. — Но личное пространство всем нужно. Я тебе выделю комнату. Ну, и комната эта — чуть ли не единственная, в которой пыль не лежит толстым слоем и в которой Изуна удосужилась прибраться. Все ее мысли последние дни были о воскрешении и об отце, так что… А если ему не нравится, что здесь грязно, ну так детей к порядку надо при-у-чать. Может этим и заняться, кстати. Теперь-то время у него есть и репутация не важна. — Щедрое предложение, — хмыкает Нидайме, оценивая выделенную комнатушку беглым взглядом. Изуна поджимает губу в ожидании и сверлит отца взглядом. — Добротная комната. Спасибо. Лицо девочки тут же светлеет. — Пожалуйста! — радостно восклицает она и подпрыгивает на месте. — Ты пока еще осмотришься или пойдем на кухню? Я тебе чаю налью! Как мы выяснили опытным путем, вкус воскрешенные чувствуют! Надо только потом желудок опорожнить… Она оговаривается, и отец тут же замечает это. — «Мы»? — ой, блин. Знать об Изуне-джи и о Мадаре-джи Нидайме не рекомендуется, но… Изуна улыбается. Она же не обязана говорить, верно? — У меня есть офигенно вкусный чай, — замечает она и, схватив Сенджу за руку, тянет за собой. На кухню. — Пить или нет, сам решишь, это ж твоя техника, тебе лучше знать, стоит или нет. Но хоть руки согреть и запахом насладиться-то надо. В комнате все равно почти ничего нет!***
Нидайме медленно сербал из кружки горячий чай, то опуская взгляд на него, то задумчиво оглядывая обстановку, то вдруг впиваясь опасным взором в нее. Изуна почти не пила и не ела. Как и все последние дни. Просто уставилась на отца восторженным, неверящим взглядом… Вот он рядом. Здесь. Живой, пусть не по-настоящему, но хоть видимо. Тело деревенело от желания коснуться. Обнять. Как-то проявить ласку и, возможно, дождаться ласки в ответ. Однако Изуна знала, что пока рано. Отец… — Папа, — звучит в тишине, на фоне шума дождя, ее голос. Учиха сама розовеет от того, как прямо, интимно это прозвучало. Тобирама же лишь хмурится и отставляет чай. — Папа, вкусно? — Что вкусно? — спрашивает сердито он. Сердится… Изуна взглядом указывает на кружку. — Чай. Вкусный? — повторяет вопрос она. Нидайме как-то по-новому смотрит на свой же чай, так, словно не рассматривал его до этого минут пять. Короткий кивок. Изуна задыхается от радости. — Правда?! Диалог кажется односторонним. Их двое, но каждый словно говорит в пустоту, не поддерживая общий разговор. В горле встает ком, когда… — Да. Довольно необычный вкус. Впервые пробую чай с фруктами, — внезапно продолжил тему Тобирама. Эта тема была такая глупая, пустая, но разговор на нее не обременял. И казалось, что все наладится. — Где ты нашла его? Изуна тихо хихикает от мысли, что интересующийся, где закупиться вкусным чайком, мертвый отец смотрится комично. А еще!.. — Я сама его собрала, — выдает девочка с гордостью. Ему понравился! Чай! Ему понравился ее чай! Разумеется, иначе и быть не могло, ведь это самый лучший ее сбор, но!.. На сердце стало легко и радостно. — Я не люблю обычный чай. Он горький и… горький. Ужас просто! Меня с детства им поили, хоть плачь, хоть кричи, и в итоге однажды я решила сделать свой чай. Добавила много ягод, фруктов. И получилось вкусно! Неудивительно, конечно, ведь, как говорится, хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сама. Знаешь, пап, а тетя Мито… Ее, наверное, несло. Словно плотину наконец прорвала буйная река, Изуна все говорила и не могла остановиться. Отец молчал, изредка кивал или бросал что-то коротко, но слушал, и ради его реакции, даже такой, она продолжала вспоминать все больше и больше всяких интересных случаев. — А еще я данго готовить умею, — важно проговорила Учиха, задирая нос. Реакция Тобирамы казалась смешанной. Вроде и привычное «угу, очень интересно», но почему выражение его лица такое… недоуменное? «Ну ты же сам нас с Цу-нэ когда-то ими угощал, неужели ты их не любишь?» — побузела Изуна в мыслях, и тут же отвлеклась на очередное восхваление своих навыков. Она много хвасталась, рассказывала, что умеет и в чем хороша, словно пыталась убедить, что ее есть, за что любить. Тобирама, может, и не убеждался, но своим поведением позволял ей продолжать, возможно, беря ее слова на заметку. Разговор на кухне, такой неравный (говорит она, а он — лишь реагирует), но такой… живой. Дрожащие от сквозняка свечи и их горячий свет. Стихающий за окном дождь. Успокаивающийся отец. Неширокая, но уверенная улыбка на лице девочки. — Папа… — звучало в который раз, а тот, к кому обращались, смотрел все с той же укоризной. — Прости. Нидайме впервые реагирует так ярко. Его брови поднимаются, а глаза раскрываются шире. — За что? — За то, что воскресила. Так нельзя делать. Просто… мне правда было… одиноко. — Но технику не отменишь? — Нет.***
«То-сан…» Тобирама хмурился недовольно, прислушивался к звукам и ощущениям собственной сенсорики. К звуку дождя и шороха древесной листвы на улице примешивался нереальный уже голос Учиха. Он звучал в голове, как настоящий, и, что страшнее, пробуждал ненужные чувства. «Прости…» Чем дальше, тем сильнее искажалось его отношение к малолетней преступнице. Сначала была лишь злость и уверенность в том, что у девчонки непорядок с головой. Последнее ничем и не опровергалось, однако… «За то, что воскресила. Так нельзя. Просто…» Учиха-химе много говорила, но мало рассказывала. Он так и не понял, почему… «Просто… мне правда было… одиноко» Почему она говорила об одиночестве? Тобираме все мерещилось, словно за этим скрыто нечто большее, чем просто бред безумного сознания. Наверное, дело в том, что произносила эти слова девочка таким подавленным тоном, что аж в душу впивается. И смотрела, почему-то, на него в упор. Но какие бы ни возникли проблемы, запретные техники остаются запретными, а наглость — наглостью, — одернул себя Тобирама и, еще раз оценив обстановку, сел. Мертвое тело не нуждалось во сне, но причиной его действий не была бессонница. На улице — глубокая ночь, Учиха если и не спит, точно находится в своей комнате и ощущается спокойной. Тобирама держит в уме тот факт, что она сенсор, и, создав клона, сам скрывает чакру и выходит наружу. Чудную комнату ему выделила девчонка. С выходом в сад. Не пришлось даже по дому идти. Тобирама медленно отодвигает седзи. Ночь, темнота, холодный воздух пахнет дождем и сразу бьет в лицо. Нога, стоит сделать шаг с веранды, увязает в грязи, и едва удаётся заглушить рефлекс выпустить чакру, чтобы оттолкнуть месиво. Нет уж, подобные глупые ошибки — не про него. Тобирама сомневался, что сможет избавиться от барьера до того, как девчонка проснется и, осознав происходящее, возьмет его под контроль. Был шанс, что она не почувствует (хозяином барьера, как ни крути, был Мадара, а эта Учиха если и имела к нему отношение, была достаточно дальней родственницей) или что спросонья не сумеет удержать контроль, но Тобирама не собирался рассчитывать на шанс. Любителем рисковать он не был никогда. Барьером стоит заняться после того, как разберется с контролем. Ночь вырвиглазно темна. Черные деревья едва выделяются на фоне темно-серого неба, на котором не видно звезд, а сырость под ногами напрягает. Тобираме все кажется, что он чует чей-то взгляд, что Учиха следит за ним, но девчонка точно спала и, должно быть, это паранойя, ведь ничьей больше чакры он не ощущал. Тьма напрягала. Тобирама идет сквозь чащу-ночной сад, практически наощупь, пока не натыкается, чуть не врезавшись, на стену. Он на месте. Ему в деталях известны особенности его техники, ее слабые места, способы улучшить контроль или усилить мертвеца. Сенджу сразу понял, как именно Учиха берет его под контроль и как от него избавиться. Печать, вживленная в тело. Не самый надежный способ, когда отправляешь воскрешенных на убой, зная, что их тела восстановятся, но самый мощный. Возможно, Учиха считала, что его тело не разрушится, даже если он окажется в сложном бою, ведь ему трудно найти достойного противника, или решила, что риск, что он избавится от печати, ниже, чем шанс того, что он сумеет сбросить обычное гендзюцу. В любом случае, от такой печати был только один способ избавиться. Не знаю уж, какая у нее скорость, — размышлял Тобирама, наскоро выжигая на собственной шее взрывную печать — готовых, увы, у мертвеца быть не могло, — но времени в любом случае немного. Печать сдетонировала практически мгновенно. Грохот от взрыва разнесся по всей территории, заглушая крики испуганных птиц, скрывавшихся в древесных кронах. Такой грохот невозможно не услышать, — Тобирама прикрыл только-только восстановившиеся глаза, чувствуя, как восстанавливается затылок. Убегать не было никакого смысла, да и гордость не позволяла, поэтому он ждал, пока проснувшаяся Учиха не прибежит к нему сама. А там уж можно… Сенджу ждал секунду, две, десять… Когда отметка подошла к тридцати секундам, он нахмурился. Такой грохот невозможно не услышать, — повторил себе он, — особенно, если ночуешь в доме с человеком, готовым тебя убить. Но Учиха все не приходила, а, пустив сенсорную волну, Тобирама понял, что ее очаг полностью спокоен. Что-то здесь было не так. Она что... спит?