Тишина Рокэ Алвы

Я слышу твой звук, Чувствую запах твой, Я сплетаю сеть из пугливых нот, Чтоб ловить твой смех (с)

Кто в семнадцать лет не страдал бессонницей? Кто не мучился ночами, прокручивая в памяти сказанные слова или воображая несказанные, кто не думал о прекрасных очах возлюбленной, о клинке в груди злейшего врага, о кубке прохладного летнего вина, до дна осушенного за славную победу? Много есть причин для того, чтобы лишить себя законного отдыха абсолютно добровольно. Этой ночью Ричард избрал причину, старую как мир и гобелены в Надоре. Девушка. Девушка, которая спала сейчас в шатре Рокэ Алвы, в его постели. Девушка, которая грустила и рисовала на песке. Девушка, которая так старалась выучить чужие для неё слова. Там, где она жила до того, никто не заботился о её обучении, по крайней мере, по части академических знаний. Сколько всего ей, бедной, довелось пережить? По обрывкам фраз, по скупым и скованным ответам на свои собственные вопросы Ричарду удалось определить, что Самира работала ни много ни мало в борделе. Правда, не продавала себя за деньги, а помогала по хозяйству, готовила, убиралась и стирала. Но всё равно – разве это подходящее место для юной девушки, почти ребёнка? Сколько мерзости она там насмотрелась, как ей, должно быть, временами было страшно, до чего довёл её этот страх, если она отчаянно устремилась навстречу неизвестности, не имея даже четкого плана действий! Разве справедливо, что такой нежный цветок так беспощадно был брошен в самое пекло? А ведь цветок и есть. Да, бойкая, сильная, неожиданно крепкая девочка, но такая хрупкая при этом, что щемило сердце. Проглядывала в её глазах порой какая-то недетская, тоскливая, глухая безнадёжность. В такие моменты он становился ещё терпеливее в качестве учителя, повторял задание несколько раз, подсказывал, старался как-то пошутить, чтобы ей было понятно, чтобы стало хоть немного веселее. Ворочаясь в своей постели, Ричард размышлял о том, что теперь будет с этой девочкой. По всему выходило, что Алва решил всерьёз взяться за её судьбу. Он не обращался с ней как с человеком, чья судьба ему полностью безразлична. Он был галантен с бакранской козочкой как с великосветской дамой, заботился о её образовании и не позволял себе лишнего. Ричард, несмотря на все прочие и весьма многочисленные чувства, даже как-то зауважал своего эра в связи с его поведением в отношении Самиры. Быть может, раз уж он решил, что девочке следует хорошо знать язык, значит, имеет на её счёт дальнейшие планы? Ведь если бы он собирался вернуть Самиру где взял, он бы вряд ли стал заставлять её изучать талиг по книгам. Значит, она вернётся домой с ними. Значит… значит, не исчезнет навсегда, словно сон, будто и не было её! Он усмехнулся собственной наивности. То, что Ворон теперь будет заниматься судьбой девочки, означает ещё и то, что у него, очевидно, есть какие-то планы на эту самую девочку. И вряд ли в эти планы вписывался Ричард Окделл. Позволив себе постыдные мечтания, о которых всё равно никому и никогда не станет известно, Ричард вдруг начал представлять, что было бы, если бы он, как Человек Чести и просто благородный мужчина, решил вдруг жениться на Самире, словно… словно Рамиро на Октавии. Представил, как громко объявляет об этом матушке, как она хватается за сердце, и как Айрис восхищенно смотрит на него, сраженная наповал такой храбростью брата. Да, он, Ричард, герцог Окделл, женится на простой бакранской крестьянке! Впрочем, это только глупые мысли, не более того. Мысли, которые лучше поскорее оставить. Женитьба ему в ближайшее время не грозит никоим образом, зато на горизонте маячат неполных три года жизни рядом со злейшим врагом и ежедневное переступание через себя и через фамильную гордость. Видит Создатель, как сильно это напоминает языческие прыжки через костёр. И всё же, посмеявшись над своей глупой идеей спасти Самиру свадьбой, Ричард понимает, что, тем не менее, примет в её судьбе посильное участие и, если на то представится шанс, облегчит её участь каким бы то ни было способом. Чуть-чуть успокоив себя этими мыслями и тем, что впереди у него – первая в жизни война и любопытные чёрные глаза, молодой человек засыпает. Он не видит во сне ровным счётом ничего, спит глубоко, крепко, как будто выпил на ночь соответствующий успокоительный отвар. Впрочем, юношеские мечтания усыпляют похлеще любого отвара. Они же способствуют упомянутой бессоннице, но тут всё дело, следует отметить, в самом юноше. И в его способности правдоподобно себя обманывать. А уж в этом мастерстве Окделлам не уступит никто. В то время, когда бедный Ричард мучился романтическими идеями и сражался за свой здоровый сон, генерал Савиньяк ни от чего не мучился и ни с чем не сражался. Он, однако, и не спал. Зато преспокойно спал Рокэ – в постели Савиньяка, основательно заправленный вином и, по всем признакам, весьма довольный всеми этими обстоятельствами. Эмиль же сидел за рабочим столом и пытался вчитаться в письмо от матушки, которое получил ещё во Фрамбуа. Слова нежно любимой родительницы всё никак не могли уложиться в голове должным образом. Сообщала она целое ничего, зато написала для сына весьма поучительную притчу, над которой в обычное время он бы сперва хохотал до колик в животе, а после крепко призадумался бы. Только вот время было необычное. Совсем. Впереди – кажущийся безнадёжным бой, армия, отрезанная от мира в степях Сагранны, Рокэ с его сумасбродными идеями, которые почему-то всегда имеют наглость выстреливать самым феерическим образом. И ещё солнце, опаляющая жара, от которой плавится не только тело и мягкий белый сыр, а ещё и мозг. Думать не думалось вовсе. Когда графу Лэкдеми не думалось, ему, как правило, хотелось обнажить шпагу и с воплем броситься в атаку. Либо же обнажить шпагу в несколько более образном смысле и опять-таки броситься в атаку для достижения обоюдно счастливого финала. В данный конкретный момент атаки не предвиделось никакой. Ни образной, ни настоящей. Сна не предвиделось тоже. Можно было бы, к примеру, сойти с ума, выпить залпом ещё с полбутылки вина, насобирать полевых цветов и завалиться к бакранской козочке, чтобы научить её ещё парочке новых выражений, однако он всё ещё помнил взгляд Ворона, брошенный по вопросу ночных визитов к Самире. Не хотелось бы снова испытывать на себе убийственную силу маршальского гнева. Да и к козочке хотелось больше из любопытства и от нечего делать, нежели по какой-то более возвышенной (или, напротив, низменной) причине. Девочка, безусловно, хорошая, трогательная и нежная, и в другое время он бы… Но не настолько ему это было надо, чтобы идти против Алвы. Да и кто же в своём уме по дамскому вопросу соберётся конкурировать с собственным первым маршалом, по совместительству прым-пер-до… Коротко хохотнув, Эмиль роняет голову на сложенные на столе руки и затихает, то ли уснув, то ли просто избрав вот такой не вполне стандартный способ для ночного отдыха. А может, ему ужасно нравится, когда по утрам ломит шею и не разогнуться. Может, он обожает просыпаться с вмятинами на лбу! И вообще, имеет право на свои небольшие странности. Дальнейшие события ускользнули из анналов истории, доподлинно известно лишь то, что спустя минут десять генерал бессовестным образом похрапывал. А над степью царила ночь. Бархатная, мягкая, чёрная ночь без проблеска нарождающегося месяца на небосклоне. Красивая, красивая, но такая опасная ночь, когда благостное умиротворение и единение с природой может нарушить отряд «барсов» или хищный зверь, промышляющий в ночной тишине. Впрочем, если кому-то очень хочется впасть в благостное умиротворение, помешать не смогут и сто тысяч барсов, и вдвое больше распроклятых ызаргов. И закатные кошки тут бессильны, и сам Леворукий… Если мечтается и не спится, остаётся только смириться и мечтать дальше. Самире казалось, что она не спит единственная во всём лагере, на всём белом свете. Она ворочалась в слишком большой для неё кровати, переворачивалась с боку на бок, пыталась заставить себя уснуть, но, стоило только хотя бы немножко затихнуть, и она замечала, насколько тихо кругом. Тихо и совершенно темно, потому что ночь была безлунная, а свеча погасла. Зарываясь, по своей привычке, глубже в одеяло, она с тоской думала о том, что, кажется, эта ночь будет тянуться целую вечность, будет долгой-долгой. Думала, что ей страшно в темноте, и она не помнит, где лежат свечи и огниво, чтобы хоть немного разогнать ночной мрак. И ещё думала о том, что за весь вчерашний день она так ни разу не увидела Рокэ, только раз слышала его голос, когда он от входа позвал Ричарда. Не зашёл ни разу, не взглянул на неё. Глупо, конечно, думать, что кроме неё у него нет других забот, обязанностей и важных дел, но зачем же вести себя так, как будто её не существует вовсе? Разве для этого он взялся её защищать, разве для этого обещал Самире, что с ней не случится ничего плохого? Чтобы потом вот так оставить её, спихнув на попечение оруженосца?! Ричард, разумеется, очень хороший. Он терпеливый, добрый, он учил её так, что Самире уже начинало казаться, что ещё несколько таких занятий, и она заговорит на талиг как на родном языке без всяких проблем. Ричард замечательный, и понимает её без слов, но почему-то в душной тиши мечталось не о молодом человеке с беспокойными серыми глазами, а о мужчине, который способен был взглядом заставить подчиниться. О мужчине, с которым она и говорила-то в общей сложности не более получаса. О мужчине, который никогда не будет с ней. Да, она глупая, она, как сказал бы кто-то умный и взрослы й, не его уровня, она позволяет себе мечтать о таких вещах, о которых не следует даже начинать думать, потому что мечты опасны. Незаметно, исподволь к ним привыкаешь, а потом начинаешь с недоумением хлопать глазами на Судьбу, когда всё оказывается не так, как тебе представлялось. Вот мечталось тебе, что кто-то вытащит тебя из грязного борделя и будет любить больше жизни, а нет. Пока не вырвешься из привычного круга обыденности сама, ничего не изменится, ничего не станет по-другому. А уж если тебе замечталось о недоступном мужчине, то тут не помогут и решительные действия с твоей стороны. Действовала она уже, хватит позориться. Теперь только и остаётся, что смиренно ждать, что будет, и делать вид, что любой поворот событий – это именно то, чего она так долго ждала. Теперь, когда решается судьба, она не должна быть жадной и хотеть себе чего-то непомерно огромного, тогда как она уже имеет больше, чем вообще когда-либо рассчитывала иметь. Может быть, нужно просто собраться с силами и подождать немного, ничего не прося, ни о чём жарко не молясь? Но как же страшно, как холодно в этой тише одной. Завтра будет новый день, завтра они с Ричардом снова будут учить слова и цифры, будет яркое солнце и, может, она увидит Рокэ, ведь не уехал же он, в конце концов, и то, что она не видела его сегодня, может быть самым обыкновенным совпадением. Но холодно и страшно было именно сейчас, и совсем не утешало, что завтра будет лучше, стоит только немного потерпеть. Чтобы немного заглушить страх и разыгравшуюся так некстати тревогу, Самира принимается тихонько напевать, разгоняя немилосердно гнетущую ночь. Осмелев немного, она чуть-чуть повышает голос, и собственная песня теперь – единственное, что она слышит, нет ни мыслей, ни опасений, ни страха. Может быть, всё это не исчезло совсем, но песня всего на несколько мгновений стала громче и значительнее одиночества. А разве это не победа? Увлеченная звуками собственного голоса, она вдруг оказывается резко и безжалостной вырванной из собственного воздушного замка. Иллюзия тает и растворяется мгновенно, будто и не было её, и песня замолкает на полуслове. Всё это потому, что Самира чувствует – на кровать рядом с ней кто-то сел. Кто-то, кого не видно в темноте. Должно быть, он зашёл тихо и незаметно, пока она тут напевала, позабыв обо всём на свете! Зашёл, сел на кровать, и… ничего пока не делает. От бездействия этого странного ночного посетителя, между тем, легче не становилось никоим образом. Стало не то что страшно – жутко. Казалось, что если она сделает ещё хоть одно движение, дёрнется, повернется, скажет что-то, то просто умрёт от ужаса. Сердце колотилось быстро-быстро, страх сдавливал горло и не давал дышать, и в итоге Самира, не удержавшись, коротко пискнула, зажмурившись ещё крепче. На спину между лопаток тут же легла чья-то ладонь. Трясущейся от страха девушке казалось, что даже через одеяло и ночную рубашку она чувствует, насколько эта рука холодна. - Не бойтесь, эрэа. Это всего лишь я.