Тишина Рокэ Алвы

И она поняла, что никто кругом Не удержится, не посмеет сказать – постой. (с)

- Да нет же! Правильно будет сказать – меня зовут, а не «я зовут»! - Я… Меня зовут Самира. М… меня… Мне шестнадцать лет. - Вот так правильно, молодец. Примерно такой диалог застал генерал от кавалерии, сунувшись в маршальскую палатку. Нет, он, конечно, понимал, что Рокэ, никогда не бравший оруженосца, мало себе представляет, что с ним делать, но чтобы заставить мальчишку обучать любовницу талиг – на такое способен, безусловно, только Ворон и никто другой. В том, что девчонка – любовница, сомнений не было никаких, потому как даже если изначально она попала сюда не с целью согреть для Алвы кровать, тот не упустил бы шанса как-то исправить сие досадное упущение. Но, Создатель, она же ещё совсем ребёнок! Неподвижно стоя у самого входа, Эмиль смотрел на девочку чуть ли не с состраданием. Маленькая, худая, непослушные кудряшки, чернющие глаза. Про такие глаза сочиняют сонеты и песни, за такие глаза дерутся на дуэлях. Неудивительно, что твёрдый и незыблемый Окделл «поплыл». Это Савиньяк заметил невооруженным взглядом. Тот краснел, указывая девчушке на что-то, намалеванное на листе бумаги, кусал губы, когда они случайно касались друг друга. Готово дело – к вечеру будут тебе и сонеты, и, может статься, что даже и дуэли. Пока Эмиль снисходительно размышлял о том, решится ли Ричард покуситься на то, что Ворон полагал своим собственным, «собственное» повернуло голову и уставилось на него. То ли с вызовом, то ли с вызовом, которым тщательно маскировали страх. Прелесть какая. - Здравствуй, птичка. А я заглянул наудачу, решил взглянуть, не поёшь ли ты своих песенок снова. Девочка только смущённо улыбнулась и опустила глаза, как и полагается хорошей скромной бакранской козочке. А вот лицо Ричарда просто надо было видеть, потому что словами очень тяжело описать весь спектр эмоций, что отобразился на лица герцога Окделла. О, здесь было всё! И естественный страх перед начальством – со стула он вскочил навытяжку, и досада – зачем же ты, олень, мешаешь мне казаться девочке большим и умным, и возмущение – да как ты смеешь обращаться к ней в таком фривольном тоне. И ещё очень много всего, так много, что некоторые удивились бы, узнав, сколь многогранным может быть Ричард в некоторых ситуациях. Между тем смущать юные сердца и неокрепшие умы Эмиль всё-ж таки не собирался, хоть это и оказалось на удивление приятно. Эх, не было б тут Окделла, он бы сообразил, как поболтать с этой птичкой (или козочкой?) так, чтобы она алела ещё больше и не сдерживала улыбки. Но Окделл был и не спешил никуда деваться, видимо, руководствуясь прямым приказом своего эра. Отдавать приказ перекрестный, который позволил бы выдворить Ричарда, Эмиль не стал. Пока что. - Вернётся господин прымпердор – передай, будь добр, что я заходил. Эрэа… Высылать Ричарда из палатки он, может, и не стал, но это не значит, что не сделает совсем ничего. Стремительно прошагав к столу, возле которого сидели Ричард и Самира (кажется, она назвалась именно так), Савиньяк, не дожидаясь никакой реакции, быстро склоняется, ловит маленькую ручку девушки в свою ладонь и целует ей пальцы. Естественно, задержавшись губами куда дольше, чем того требовал этикет. Полюбовавшись немного на алые щёчки, Эмиль так же стремительно выходит прочь, оставив детишек краснеть в одиночестве. Наверняка ни слова не прозвучит в шатре ещё несколько минут. Нет, положительно интересно всё-таки, дойдёт ли дело до сонетов уже сегодня. Жаль, не с кем поспорить на это, потому что ставочка вышла бы ох какая выгодная. Весело насвистывая и распугивая более хмурых, нежели чем он сам, солдат, Эмиль направился в сторону своей палатки. Возле входа маячил упомянутый «прымпердор». Почему-то довольно мокрый, как будто только что совершал некие водные процедуры. Впрочем, одному ему, разумеется, ведомо, что именно он совершал и с какой целью. Приблизившись к маршалу, генерал красноречиво осмотрел его с головы до ног. Кэналлийский разбойник как есть! Придворные идиоты упали бы в обморок всем скопом и веером бы не отмахались после столь шикарного зрелища. - Сегодня я ночую у тебя, - видимо, следуя своему разбойничьему образу, сходу огорошил Рокэ. Просьбы, кстати сказать, в его тоне не было ни на грамм. Констатация факта, разве что высказанная без той стали, с которой Ворон обычно отдавал приказы. - Ну, если ты считаешь, что мы уже именно в тех самых отношениях и чувствуешь, что готов к подобному шагу… - видит создатель, сколько Эмилю пришлось потратить усилий на то, чтобы сказать это совершенно невозмутимо и не заржать, аки фамильное животное Эпинэ. Рокэ шутки не оценил и только холодно кивнул на палатку – пойдём, мол. И они пошли, потому как вариантов не оставалось. Кивнув вымокшему Алве на стул, Эмиль взял себе другой, уселся и внимательно посмотрел на Рокэ. Вид у того был такой, каковой оформлялся на маршальской физиономии в моменты особенно гениального планирования. Задумчиво прокрутив на пальце кольцо, Рокэ поднимает взгляд. Ну, держитесь, генерал, сейчас перепадёт и Вам… - Я тут заглянул к тебе – Вейзель… - Курт ушёл минуту назад, он мне всё передал, - бесцеремонно прерывает Алва, но, впрочем, быстро замолкает и наклоняет голову, как бы говоря – я тебя, конечно, слушаю, но мне не больно-то интересно. Кое-кто от подобных его взглядов приходил в лютое бешенство. Кое-кто, кому не жаль собственных костей. - Так вот, о чём я. Захожу я, значит, к тебе, а там этот… прости Создатель, свинёночек пробует себя в роли мэтра и соловьём разливается рядом с прехорошенькой козочкой. Вот курьёз, не так ли? Я уж грешным делом подумал, а не скосила ли меня немилосердная жара… - Козочкой? – Алва переспрашивает так рассеянно, с таким искренним, натуральным непониманием, что на несколько секунд Эмиль честно задумывается – а что, если ему в самом деле примерещилось от жары и выпитого утром наскоро бокала ледяного вина? Потом он трясёт головой, отгоняя малодушные опасения. Померещиться ему никак не могло, да и бокал вина был час назад, а жара уже начала спадать. Стало быть, был поучающий Ричард, была и алеющая козочка. - Козочка, козочка! – напирает генерал, испытывая что-то вроде лёгкого азарта, - Такая, знаешь, чёрненькая мастью. Прелесть, а не козочка. А вот теперь Алва поднимает голову как следует и смотрит прямо на Эмиля. Взглядом. Убоявшись, генерал замолкает, чтобы никоим образом не вызвать жажду крови. - Я бы посоветовал тебе обратить внимание на какую-нибудь другую козочку. Разумеется, если ты в последнее время не испытываешь самоубийственных желаний. Поскольку я тебя знаю, как об… в общем, я давно тебя знаю и уверен, что ты послушаешь дружеского совета. Надолго я тебя тут не потесню. Завтра уже буду спать у себя. Через пять дней мы выдвигаемся. - Так точно, - кисло отвечает Эмиль, почему-то разочарованный. Он и сам не смог бы сказать, чего именно ждал. Благословения? Подробного рассказа о том, что это всё-таки за девчонка? Трудно сказать. Сам Алва как-то раз сказал, что лучше вообще ничего не ждать. А может, это первым сказал и вовсе не Ворон. Просто в его устах любая белиберда приобретала значимость и налёт фатальности. - Отставить страдания, генерал, - фыркнув, Рокэ вдруг стал уже окончательно и бесповоротно собой. Таким собой, который ласкает гитарные изгибы тонкими пальцами, таким собой, который шутит зло и метко, таким собой, который умеет улыбаться так, что аж жить хочется. В связи с этими молниеносными метаморфозами Савиньяк немедленно прощает маршала. И даже покорно перестаёт страдать, по крайней мере, не выдаёт никаких внешних тому проявлений. - Куда там страдать, когда такое творится. - У тебя есть вино? Ладно, неважно, оно есть у меня, а ещё у меня есть оруженосец. - Которому подвернулась неплохая работёнка, - не выдержав, вворачивает Эмиль. Громы и молнии на падают на его покаянную голову, Рокэ даже не хмурится, только машет рукой. - Надеюсь, он с этой работой справится, потому что я собираюсь контролировать каждое звено процесса. Лучше скажи мне вот что… Можно ли бакранку спутать с настоящей кэналлийской дорой? Вопрос оказался столь неожиданным, что шокированный Савиньяк даже забыл возмутиться и начать спрашивать, что, зачем и почему. Вместо этого он задумчиво припоминает наружность Самиры – и чёрные глаза, и не менее чёрные кудряшки. - Ну… если эту самую бакранку переодеть и соответствующе причесать – никто и не заподозрит. В конце концов, много ли людей вообще знают, как выглядят бакраны. - Причесать… - в задумчивости повторяет Рокэ. Эмиль, наконец, начинает осознавать, что это за азарт у него в глазах и что за идея пришла в голову полководца. Понимает и знает он, впрочем, всё ещё намного меньше, чем хотелось бы, а потому имеет твёрдое намерение пытать Ворона до тех самых пор, пока тот не расколется окончательно. Судя по заданному вопросу, тот всё же намерен посвятить Савиньяка в некоторые детали своего плана. * * * Самира сидит на берегу небольшого и чудом затесавшегося в такой местности озера. Самира чертит веточкой на песке разные слова на талиг, которые выучила за сегодня. Потом стирает их и принимается рисовать. Сердечки, цветочки, чей-то профиль. Каждый рисунок и каждое слово пропадают, безжалостно смятые и стёртые с песка всё той же веточкой. Где-то позади скучает Ричард – он оставил её одну, но остался неподалёку, чтобы не упускать из виду ни на минуту. Должно быть, он чувствует себя сейчас так неловко… Она понимает это, и ей даже немного стыдно из-за того, что он так мается, но девушка не зовёт его к себе, не просит рассказать что-нибудь или прочитать ей ещё стихов. Ей хочется побыть немного одной, пусть даже и формально. Самира целую тысячу лет не была одна. Не могла себе позволить такой роскоши – просто сидеть в тишине, просто знать, что никто не окрикнет грубо, никто не схватит за шиворот и не потащит обратно. Сейчас, если ей и намекнут на то, что пора бы возвращаться, то сделают это – она знает это – тихо и мягко. И, когда они вернутся, то не будет пьяных криков и гнусных рож. Будет тихий ужин, как вчера, и мягкая постель – настоящая, застеленная красивым чистым бельём. Не лежанка под старым покрывалом. Да, так было вчера, так будет сегодня. Но она не знает, как долго так ещё продлится. Не знает, какое решение примет тот, кого почему-то называют Вороном. А если он вернёт её туда, откуда она с таким трудом сбежала? Если всё-таки поступит так, как поступил бы на его месте любой? Самире страшно хочется верить, что он не любой. Что он обязательно что-нибудь придумает. Что её не отдадут туда, где было так плохо. Туда, где каждый новый день сулил опасность. Её никогда в жизни не защищали, и теперь, узнав этого человека, она хотела назад ещё меньше прежнего. Нет. Нельзя отчаиваться. Она была такой смелой, судьба вознаградила её за это. Нельзя теперь ныть и распускать сопли. Ей дали шанс, на который она никогда не смела даже надеяться. Он отказался с ней быть. Значит ли это, что она совсем ему не понравилась? Или, может быть, всё дело в том, что ему неприятно, что женщина предложила сама? Когда-то Самире казалось, что она всю жизнь не сможет без отвращения смотреть на мужчин, что она никогда никому не отдаст себя добровольно и лучше останется старой девой, но, боги, как же легко, как волнующе и складно представляется, как он обнимает её, как гладит по волосам, как шепчет что-то на ухо, как проводит самыми кончиками пальцев по спине, как гладит по щеке, а потом склоняется к ней и целует… От мыслей стало жарко и жгуче, мучительно стыдно. Наивная дурочка, о ком она посмела мечтать? Для него, наверное, она выглядит сущей замарашкой. Должно быть, в Олларии у него полно любовниц, красивых, знатных, роскошных дам, рядом с которыми она проигрывает безнадёжно и с треском. И… и как же хочется, чтобы он снова подхватил на руки, как тогда, когда нёс её к шатру. - Самира, пора возвращаться. Она так замечталась, что не услышала, как подошёл Ричард. Он смотрел странно – с лёгкой опаской и с какой-то тоской. Надо будет потом узнать, не расстроила ли она его чем-нибудь. Он очень хороший, добрый и терпеливый. Нельзя его обижать.