Имаго

      Вики вышла из дрёмы, когда бабочка у её ног беспокойно захлопала крылышками, по-видимому, испугавшись громких звуков, что создавал Геральд, раскладывающий неподалёку склянки с терпко пахнущим содержимым и чудны́е инструменты, назначение которых даже знать не хотелось. Бабочка с опаской попятилась назад от протянутых пальцев и недоверчиво ощупала усиками кончик ногтя, прежде чем уцепиться лапкой за подушечку и взмыть вверх — прямо во влажные и подрагивающие от страха руки. «Чувствуешь? Я тоже боюсь», — сказала ей Вики мысленно, поглаживая с особой аккуратностью тёмное брюшко с белыми пятнышками. Крылышки — одно было деформировано с самого вылупления — то раскрывались, являя россыпь нежно-голубых «веснушек», то складывались, делаясь похожими на чёрное перо необычной формы. Мисселина сказала, что «кроха» не будет жить долго; она не взлетит и цветка не достигнет, будет ползать по земле, пока неосторожный бессмертный не наступит или птица не приметит. И Вики взяла её с собой — изуродованную с рождения, бесполезную как роза[1], — подарила свои крылья и показала мир с высоты рождённых летать — маленькое утешение, но всё же.       — Выпила? — спросил Геральд, опустившись на колено рядом с Вики и указав на глиняную кружку.       Лауданум[2], как в шутку назвал он настойку, должна была притупить боль при процедуре на крылья; к тому же успокоить и морально подготовить. Но сколько бы Вики ни сидела рядом с мраморным ложем, формой напоминавшим то ли жертвенник, то ли саркофаг, окружённый неглубоким бассейном с мозаичным дном, — расслабиться не могла. В комнате было слишком темно: тяжёлые шторы удерживали дневной свет, не пропуская ни лучика; пара масляных ламп — единственный источник, не считая серебристого блеска устремлённых на Вики глаз. Геральд был в чёрной футболке с короткими рукавами; но Вики не испытывала желания смотреть на эти сильные руки, столько раз заставлявшие трепетать её сердце в жгучем вожделении. Сейчас они причинят боль, разорвут кожу, сломают кости; сейчас их сила не предвещала защиты. Она пугала. Бабочка забеспокоилась вновь, ощущая рядом чуждое дыхание; неловко перелетела, будто прыгнула, с ладони на грудь к Вики. Её деформированное рваное крыло обозначилось чётче на белой хлопковой рубашке, выданной Мисселиной.       — И чего ты с ней возишься? — несколько пренебрежительно спросил Геральд и встал во весь рост; протянул Вики ладонь, побуждая подняться и её тоже.       — А вы? — Она хотела выглядеть бесстрастной, но голос обнажил остриё обиды; сдерживаться уже не было смысла. — Чего со мной возитесь? Мисселина могла сама справиться. — Вики ненавидела это. Когда эмоции брали контроль и заставляли смотреть на проступки как бы издалека. Уже через пять секунд сожаление впилось в сердце когтями хищника и, чтобы сохранить остатки спокойствия, она приобняла Геральда в извинительном жесте, — аккуратно, чтобы не задеть бабочку, переползшую на плечо. Привычными движениями Вики погрузила пальцы в смоляные перья, раздвигая ногтями бородки; с детским восхищением ощупала предплечье крыла, чувствуя тяжесть мощных мышц. Если бы она была маленькой птичкой, то зарылась бы в это тёплое, пахнущее травами перьевое одеяло — и уснула. Крепко-крепко.       — Мы видимся нечасто. — Геральд приобнял её в ответ и с нежностью надавил пальцами на открытый затылок, массируя нужные точки. — Понимаю, это последнее место, где бы ты хотела оказаться, но время пришло. Ты единственный неоперённый птенец в нашем гнёздышке.       Вики прижалась к нему сильнее, будто малое дитя, спрашивающее разрешения не идти на ненавистное занятие, которое навязали ему взрослые. Но взрослый был непреклонен, потянул её к ложу настойчиво, словно муж свою невинную жену, — чтобы сделать из неё женщину. Геральд погрузил голые ступни в воду первым, показывая тем, что бояться нечего, — вода не ошпарит и не заморозит. Мозаика на дне исказилась от лёгкой ряби и поплыла навстречу робким шагам Вики. Вода была тёплой, приятной, будто идёшь по шёлку. А камень ложа — удивительно горячим, но не обжигающим. Геральд подсадил Вики на возвышенность, несмотря на то, что она вполне могла справиться и сама. Нетрудно было догадаться, что он хотел касаться её как можно чаще; ведь, выйдя из этой комнаты, Геральд не узнает, когда ещё ему представиться возможность хотя бы заговорить с ней, не то что прикоснуться. Он играл своё безразличие на публику так искусно, что Вики время от времени охватывали печаль и сомнения — была ли между ними связь, та тоненькая шёлковая нить, которую они сплели вместе из агонии и экстаза их душ?       — Не желаешь раздеться? — спросил Геральд и потянул рукав её длинной рубашки, оголяя плечо, на котором балансировала потревоженная бабочка.       — Вы всех так раздеваете? — улыбнулась Вики на его игривую улыбку, спасая от падения легкокрылую. Она огляделась, высматривая, куда бы её посадить, чтобы та была в безопасности. Геральд протянул свою широкую ладонь и сделал приглашающий жест. Вики медлила, с неприкрытым опасением рассматривала эти сильные руки, — руки, что вырвут ей крылья. — Осторожнее, прошу вас.       Она обидела его. Так сказала застывшая плотной пеленой аура, щекотнувшее обоняние полынной горечью. В довесок ко всему, Вики не спускала с Геральда глаз, когда тот относил бабочку к столу и демонстративно отодвигал лампу с танцующим в ней ненасытным огоньком.       В глазах расплывалось, двоились и чёрные крылья, опасно щерились приближающиеся костяные наросты — фигура палача закрыла собою и комнату, и свет, и надежду на спасение. Первобытный страх сжал горло шипящей чёрной змейкой. Геральд потянулся к её груди, чтобы расстегнуть пуговицы, но, передумав, властно обхватил руками опущенное личико и впился в приоткрытые губы; без позволения проник языком, отыскивая её язык. Мягкость заполонила рот, пульсируя в витиеватом танце. Для Вики подобная резкость была необычна, но Геральд хорошо изучил её тело, чтобы не перейти черту и в то же время иметь над ней своего рода господство. Иначе она бы расслабилась, неосознанно начала манипулировать им, просить послабления, как у вышестоящего. Это повредило бы ей — Вики понимала; и Геральд тоже.       — Ты ощущаешь исходящую от меня угрозу. Это совершенно нормально. — Посмаковав ещё с секунду её губы, он отстранился и занялся наконец пуговицами. — Но здесь сложно быть нежным: промедление лишь растянет боль. Представь, что это чуть более грубый секс с моей стороны, где я не буду спрашивать разрешения. Ты не сможешь достичь экстаза, не пережив агонии. Как и не сможешь почувствовать наслаждение, пока твоё тело не привыкнет к моему. — Геральд снял с Вики рубашку, её единственную верхнюю одежду, и небрежно швырнул в сторону.       — Вы, как всегда, прямолинейны. — Она легла на спину и приподнялась на локтях, чтобы позволить Геральду снять с неё нижнее бельё. Быть полностью нагой перед ним, одетым, — немного смущало. Но это лучше, чем запачкать одежду, даже если она и предназначалась быть запачканной. Интересно, что по этому поводу скажет Мисселина? Вики хорошо помнила, как она разнервничалась, когда Геральд объявил своё решение заняться процедурой самому. Тогда Вики сидела в одной рубашке и ничуть не смутилась присутствию взрослого мужчины в комнате. Может, Мисселина подумала, что она была слишком увлечена бабочкой и не обратила внимание на ситуацию. Вот только Геральд особо не скрывался. «Рано или поздно догадалась бы», — пожимал он плечами, когда Мисселина покинула комнату, дав наказ Геральду не делать глупостей. Кажется, она и представить не могла, что глупости уже были совершены.       Бельё полетело вслед за рубашкой, и Вики, проследив за его траекторией, сомкнула ноги.       — Да будет тебе. — Геральд одарил её весёлой усмешкой и притянул к себе.       Она села на сомкнутые колени и вцепилась в его футболку так, что, казалось, ни одна сила не была способна разомкнуть ей пальцы. Аура Геральда то зависала над ними перистым облаком, то шустро оседала туманом на поверхности воды — и скользила змеями, лягушками, угрями и прочими гадами. Они ждали чего-то, возможно, — её крови, кусочка с её плоти, крика из её горла, боли от её повреждённой целостности. Это была жертва. «Трусишка», — полоснула слух издёвка, и Вики бездумно запустила ногти в крепкую грудь, продавливая злые полумесяцы. Загнанный зверь; она чувствовала себя загнанным зверем и была готова кусаться, царапаться, лишь бы не даться хтоническим чудовищам, ползающим у ног Геральда. Он зашипел сквозь плотно сжатые зубы, сверкнул глазами — хтоническое божество, господин над волей, палач — и запрокинул голову Вики, оттянув за волосы. Переплетение крика и стона взметнулось вверх, проколов перистое облако; горький сок излился в горло и обжёг внутренности; каждая клеточка вибрировала в ожидании. Смерти. Вики вытянула руки, но нащупала лишь липкий холод, тягучую мутную смолу, что мгновенно склеила пальцы, лишая возможности обороняться, царапаться. У неё оставались зубы — маленькие зубки ничтожного зверька, — чтобы вцепиться в протянутые к ней пальцы, когти, лезвия; но Вики боялась раскрыть рот — змеи, лягушки, угри и прочие гады проникнут без позволения, заполонят пульсирующей мягкостью. Поэтому, когда тупой удар обрушился на её спину, она не вскрикнула и даже не всхлипнула; упала, согнувшись, на собственные колени, прижимая безвольные руки к груди. И потом пришла острая боль, будто на кожу по капле выливали что-то горячее; затем капель становилось всё больше, пока спина не покрылась плёнкой из нестерпимого жара. Вики думала, что услышит хотя бы треск, словно кто сильный ломает сухую ветку, но она ничего не слышала, ничего не чувствовала, ничего не видела…       Мы умираем в тишине.       Вокруг была вода, она обволакивала и защищала её — маленькую, глухую и слепую. Здесь было так уютно, и уходить совершенно не хотелось. Ни боли, ни гадов, ни движения. Кокон, материнская утроба. Пустота.       Мы рождаемся в крике.       Вики — куколка. И пока она не хотела рождаться; но время неумолимо.       Удар обрушился на её спину вновь, и кокон треснул, лопнула и плёнка — её кожа. Лезвия-крылья проткнули плоть насквозь; влажные и тяжёлые от жизненных соков, они поникли устало. Кровь осела на перьях рубиновой росой, тёплыми струйками стекала по спине кристально чистая сукровица, готовая залечить разрывы. «Умничка», — услышала Вики у уха. Её голова покоилась на плече Геральда, а руки продолжали сминать футболку так, что побелели костяшки, — ни одна сила не была способна разомкнуть ей пальцы прямо сейчас. Кроме губ, прильнувших к её вспотевшему лбу.       — Не пытайся двигать крыльями, дай ранам немного затянуться. И сама оставайся на месте. Я скоро.       Она поморгала подслеповатыми глазами, выхватывая в любопытстве то зашторенное окно, то еле-еле теплящийся огонёк, то хлюпающую красную воду под ногами, то руки Геральда, одетые в багровые перчатки. Удушливо пахло железом. И спину неприятно стягивало, будто кто-то со злостью ухватил за перья и тащил. Вики вспомнила про змей и наклонилась к воде — мозаика не просматривалась, лишь плавали на поверхности вытянутые блики тёплого света ламп. Слух затронуло мягкое шуршание — это бабочка тянулась к ней изо всех сил, ища защиты и утешения; но рваное крыло не позволяло, не пускало, тянуло к земле бесполезную как роза. Вики была готова поклясться, что слышит что-то ещё — голос, мысль? Душа материи была понятна ей, как давно читанная-перечитанная книга. Это пугало, но в то же время делало Вики счастливой. Кто-то, кто всеми силами желал остаться незамеченным, проплыл по ту сторону двери — Мисселина, волновалась, боялась, нервничала. Милая голубка.       — Удивительно, не правда ли? — Геральд накинул на неё тёплое и мокрое полотенце, пахнущее, кажется, лавандой. — Крылья — проводник нашей энергии. Это и отличает нас от людей, чьей энергии всю жизнь уготовано томиться внутри, изредка находя выход в сильнейших чувствах, таких как любовь и ненависть. Говорят, что новорождённое дитя смертного видит в первые минуты больше, чем взрослые за всю свою жизнь. В миг смерти и рождения завеса между материей и духом приоткрывается, показывая тайное. А ты видела что-нибудь?       — Змеи. Они были в воде. — Геральд, вытиравший ей перья, замер, но лишь на секунду. Вики спросила: — А где мои старые крылья?       — Вода унесла.       В его голосе не слышалась шутка, и Вики поёжилась: «Или их съели». Геральд двумя махами счистил кровь и опавшие пёрышки с поверхности ложа и поставил рядом древнего вида плошку; из неё шёл пар и тянулось тонкое цветочное благовоние — лаванда. Смочив чистый край полотенца, он приложил его к шее Вики, вытирая кровь. Она дёрнулась, вскрикнув негромко, — ощущения были настолько яркими, будто на ней вовсе не было кожи.       — Хвала Шепфа, ты подала голос. А то даже не пискнула, когда крылья прорезались. Я уже забеспокоился, что переборщил с успокоительным. — Геральд выжал в бассейн розоватую воду и снова окунул ткань в плошку. — Сейчас твоё тело очень чувствительно, но это пройдёт. Поэтому позволь мне… самому о тебе позаботиться. Мне ещё нужно многому научиться. — Он кинул взгляд на стол у стены; точнее — на бабочку. Вики знала это и задрожала от переполнившей её нежности — к сильным рукам, что вырвали ей крылья.       Геральд касался с осторожностью, проводя по особо чувствительным зонам одними ворсинками полотенца. Иногда Вики показывала, где можно трогать, а где лучше не стоит; иногда она предоставляла свободу и наблюдала с интересом, как Геральд исследовал степень её уязвимости — по частоте дыхания, движениям тела и колебаниям ауры. Ему нравилось это — изучать Вики миллиметр за миллиметром, перебирать струны, находить мелодии, что доставят удовольствие ей и ему. Пара душистых капель упала на грудь и заскользила вниз, задержалась на гладком лобке и исчезла между большими губами. Вики выдохнула чересчур шумно и заёрзала на месте — малейшее прикосновение к паху вызывало сладостную волну. Вода ли иль соки — она не разбирала, что увлажняло бёдра. А Геральд продолжал омывать её тело, уже чистое и благоухающее. Минуту, долгую минуту он растирал ей пятки, постепенно перемещался выше, массируя голени. Хотелось прилечь и закрыть глаза, но крылья, молодые и такие тяжёлые, пульсировали при каждом наклоне. Он сдвинул её правую ногу чуть в сторону и наклонился так близко, что дыхание обдувало кожу. Влажную кожу — от воды ли иль от соков, — к которой Геральд припал губами.       Стон застрял в горле, и Вики выгнулась, игнорируя пульсацию в спине, но не внизу живота. Запустив пальцы в его волосы, она не замечала, как отталкивала и в то же время удерживала, сжимая руку. Стеснённый её боязливостью, Геральд целовал около, легонько посасывал, слюнявил.       Вики была готова убрать руку, ведь она тоже этого хотела. Но что-то изначально незримое — голос, мысль? — шептало ей остановить его. Этот голос… тёмный бархат, терпкость, остающаяся на языке горькой полынью. Голос Геральда, его внутренний голос впервые был услышан ею. Это пугало, но в то же время делало Вики счастливой. Она не смела смотреть вглубь, туда, где обитали его тайны и шипели чёрные змейки; было достаточно приоткрыть завесу и увидеть знакомых мотыльков, что родились и выросли благодаря их чувствам. И всюду, куда ни глянь, волнуемые солёным морским воздухом парили свободно пурпурно-золотые нити, которые они сплели вместе из агонии и экстаза их душ.       Вики вцепилась в чёрные волосы сильнее и потянула от себя. Лицо Геральда исполосовалось морщинками боли и раздражения, глаза вспыхнули яркой бирюзой, послышалось пугающее нечеловеческое шипение. До того, как Геральд вернулся в своё обычное состояние, Вики прильнула к этому звериному оскалу с такой нежностью, на какую только была способна. И увидела… как змеи превращались в мотыльков[3]. И целовала до тех пор, пока каждая не сформировалась в куколку и не вылупилась, вспорхнув вверх, к шёлковым нитям. Губы Геральда были солоноватыми от её смазки, горьковатыми от лаванды и мягкими внутри. Вики всегда хотела познать его так — провести языком по клыкам, почувствовать влагу и унести, украсть хоть каплю к себе; так она ощущала своего рода слияние. То же было в сексе: Геральд не любил защиту и рисковал, входя в неё, и несмотря на то, что семени не оставлял, всё же переносил частицу себя, — и это грело в те периоды, когда они ещё долго не могли встретиться как любовники. Когда-нибудь Вики наберётся смелости и опробует его соль. В отличие от Геральда она редко проявляла инициативу в постели. Он прав: ей тоже нужно ещё многому научиться. Но не сегодня. Внизу живота неприятно закололо, будто сам организм противился их близости.       — Не понимаю, останавливаешь ты меня или подстрекаешь? — сказал Геральд, нехотя оторвавшись от Вики. — Давай-ка оденем тебя от греха подальше. Сейчас твой организм перестраивается, ведь ему теперь требуется кормить энергией крылья побольше. Есть риск навредить тебе. К тому же наверняка носом клюёшь — устала.       Вики утвердительно кивнула. После слов Геральда изнеможение накинулось голодным волком и потянуло вниз, на мрамор ложа. Но руки, тёплые и чуть шершавые, перехватили, обняли, окутали лёгким флёром из шёлка, который они сплели вместе. Из агонии и экстаза их душ.       Вики вышла из дрёмы, когда что-то шелестящее и невесомое задело её щёку. Похлопав глазами и отогнав сонливость, она бегло осмотрела залитую ярким солнечным светом комнату; копья-лучи пробивали небольшое окно, зашторенное наполовину, и вонзались в чистое зеркало воды бассейна; в воздухе плавали микропылинки, время от времени танцуя и вихрясь от малейшего колебания воздуха, — который создавала порхающая бабочка. Та самая бабочка с россыпью нежно-голубых «веснушек»… на одном крыле. Второе было светлее, точнее — резко переходило от тёмного к светлому, будто сшитое из разных лоскутков.       Сердце Вики сжалось. Сколько Геральд с ней возился?       Она приподнялась над ним, неловко растянувшимся на небольшой тахте; одна его нога была на полу, согнутая в колене, другая — между ногами Вики. Правая рука покоилась на краю, а левая защищала лицо от солнца. Могучий и безмятежный. Грудь поднималась и опускалась в такт размеренному сонному дыханию. Вики подтянулась, уткнувшись в чёрную футболку, слегка пахнувшую железом — её кровью. Она расправила одно крыло, чтобы укрыть их от солнца и с удивлением обнаружила, что оперение было светлее, оно плавно переходило от светло-серого к почти белому на кончиках.       А они всё отдалялись и отдалялись друг от друга. А пока…       Вики взяла его правую руку в свои и припала губами к тёплой чуть шершавой коже. К сильным и нежным рукам. К рукам, которые она любила.