Экономист

Сара

      — О’Нил, что вы себе позволяете?       Резко вскакиваю, машу головой в разные стороны, силясь понять, где я и что, собственно, происходит.       Комната небольшая, просторная, в светлых тонах. На стенах простые деревянные полки, заваленные грудой кодексов всевозможных квалификаций, бумажек, журналов об экономике и юриспруденции. Напротив меня стоит дешёвенькая скрипучая постель моей соседки по комнате, а сама она вальяжно сидит на механическом стуле и заливается раскатистым смехом.       — И тебе смешно?! Да я чуть не умерла, Стеф!       — Ну не могу я спокойно смотреть, как ты просыпаешь пары, дорогуша, — игриво растянув последнее слово, мурлыкает брюнетка, подавляя язвительные смешочки.       — Черт бы тебя побрал! — смахиваю испарину со лба, по одной скидывая ноги с постели, — ты даже не представляешь, что мне…       — Опять эротические фантазии с участием Хилла? — в ее руках материализуется двустороннее зеркальце, готовое отражать кожу на предмет изъянов.       — Да нет же, — лукавый взгляд соседки, искренне не верящей в говоримое, заставляет кровь прилить к щекам, — То есть да, но не совсем.       Стефани с явным интересом кивает головой, мол, продолжай-продолжай, слушаю.       — Там ещё… У нас там был ребёнок. Все было прекрасно, как в сказке, а потом… — эмоционально взмахиваю руками, пытаясь без слов донести мысль, — А потом тьма, и ничего не понятно.       — Слушай, переставай читать свои романчики на ночь, это негативно сказывается на твоём психологическом состоянии. И хватит уже думать о мистере Хилле в таком ключе. Вам, как-никак, ещё семестр рука об руку ходить.       Есть в ее словах сила отрезвляющей истины. Нужно давать мозгу больше часов на отдых, чтоб он ночами всякое разное не сочинял.       Ледяные ручейки стекают по предплечью, формируя увесистые капельки на локтях. Готовые сорваться вниз, они приятно холодят кожу, заставляя быстрее ухватиться за полотенце, чтобы не оставить после себя влажную россыпь на кафеле ванной.       Вроде бы все было так прекрасно в этой утопии, так реалистично, а на деле лишь пара часов с закрытыми глазами в горизонтальном положении. Странно, что бессознательное формирует столь яркие, красочные картины. А как же Аарон? Что же с ним стало?..       Кофейные зерна звонко отскакивают от стенок механической мельницы дружной гурьбой, сваливаясь все ниже под силой тяжести. Мягкий, бархатистый порошок ласкает рецепторы пряным ароматом благоухания. Медная турка принимает в себя несколько чайных ложечек корицы, сахара и соли. Пара движений по дну перемешивают своеобразную кашицу до однородного состояния. 100 миллилитров воды и открытый огонь средней мощности разносят приятный запах зёрен по комнате.       Крошечные пузырьки появляются на поверхности, а это значит, что нужно убавить конфорку на минимум, дать кофе время настояться, обрести всю глубину и яркость звучания. Пенка поднимается, стремясь убежать, проворно подхватываю ее, позволяя напористому напитку осесть. Повторяю эту процедуру пару раз, пока не почувствую, что по-настоящему готово, что истинное наслаждение уже дышит в спину.       Улыбаясь, переливаю жгучую жидкость цвета глаз мистера Хилла в светлую фарфоровую кружку с логотипом университета. Милая атрибутика, оставшаяся со дня открытых дверей.       Губы обжигает темная, чуть терпкая жидкость, чей привкус отдаёт легкой горечью на языке, но только так можно проснуться. Тем более после такого сна. Это ж надо так было…       Взгляд непроизвольно находит часы на запястье, которые я, слегка покрутив рукой, возвращаю в привычное положение. 8:26. Черт, 4 минуты.       Схватив пальто с последнего крючка вешалки, мигом, чуть ли не падая, лечу по лестнице вниз. Хлопает дверь за спиной, а рейсовый автобус, идущий до кампуса, как раз останавливается у нужной остановки.       — Подождите, — взмахиваю рукой в надежде хоть на секунду задержать водителя. Запрыгиваю на порожек как раз перед самым закрытием дверей. И тут, казалось бы, можно выдохнуть, если бы не…       Судорожно ощупываю себя, пытаясь найти проездной. В сумке нет, в карманах, даже в самом дальнем закутке необъятной подкладки. Единственный вопрос, вертящийся в голове: «За что мне все это?».       — Мисс, вы либо платите, либо выходите, не задерживайте людей, — бубнит старушка, больно тыкающая в спину тростью, и мне ничего не остаётся, кроме как сойти с, казалось бы, билета в чистое, беззаботное будущее.       Поднимается холодный, пробирающийся под распахнутое пальто ветер, порывы которого заставляли поёжиться даже самых отъявленных хладнокровных. Все-таки придётся пешком, то есть уже бегом, пытаться успеть на первую пару. Чертова психология.       Первые мелкие капли падают на асфальт, окрашивая в темный маренго дорожное покрытие. Даже зонт в этой суматохе не взяла. Глупая-глупая.       — Мисс О’Нил, — вы задавались вопросом, материальны ли мысли? Так вот, ответ очевиден. Голос преподавателя вынуждает развернуться. Все как в самом начале сна — строгая чёрная рубашка, ухоженная небритость, дипломат в крепкой мужской руке и зонт в другой, — кажется, вы решили сначала промокнуть насквозь, а потом заболеть и заразить меня и всех ваших однокурсников. Как бесценный преподаватель нашего учебного заведения, я вам не позволяю так халатно себя вести.       В следующую секунду он подходит ближе, и я оказываюсь под защитой его зонта. От мужчины веет теплом, дорогим одеколоном и легким ароматом булочек из ближайшей пекаренки. Последний запах такой манящий, что невольно заставляет мой пустой желудок сжаться еще сильнее. Хоть бы не издать ни одного подозрительного звука, хоть бы…       — Вы, мисс О’Нил, как я вижу, совсем не заботитесь о своем здоровье. Что ж, придется это исправить. Какой кофе предпочитаете?       Кофе? Боже, даже на экзамене по социологии с тридцатью билетами не было так сложно, как сейчас. Какие они вообще бывают? Латте с переизбытком молока? Горький эспрессо, что невозможно пить? Банальный капучино? Перебираю все возможные варианты, но ничего не выходит.       — Вот видите, уже нарушена речевая функция. Пойдёмте скорее, вам нужно согреться.       Тёплый воздух кофейни встречает домашним уютом, лёгким джазом и приятным минимализмом интерьера. Подвесные кашпо зелёными лианами тянутся с потолка к земле, всюду хитросплетения металла и дерева — очередной лофт бизнес-центра, ничего нового.       Сижу за столом в ожидании Хилла. Даже не уточнил, что я хочу; просто посадил, унесясь к барной стойке, попросив подождать буквально секунду.       Противный холодок улицы начинает таять, уступая место комфортным двадцати двум градусам заведения. Аккуратно дотрагиваюсь кончиками пальцев до шеи, пытаясь хоть немного согреть окоченевшие руки.       Напротив с глухим стуком приземляется наполненный до краев бумажный стаканчик, аромат которого не просто будоражит сознание, он, скорее, вызывает какой-то неконтролируемый восторг. Не скрывая его, подношу дымящуюся светлыми, едва заметными клубами пара жидкость ближе.       Сливки, припудренные шоколадной крошкой и корицей, изображают птицу, отдаленно похожую на феникса, только что восставшего из пепла предыдущего тела. Никогда не любила все эти банальные сердечки латте-арта, но этот поражает своим изяществом и вниманием к деталям.       Соседний же стул занимает мистер Хилл, удерживая в руках похожий напиток.       — Спасибо, — отчего-то смущаюсь, потому пальцы сами начинают мять стаканчик, проверяя его пластичность.       — Не за что, — он, словно чувствуя нервозность, мягко дотрагивается до моей руки, одним жестом внушая спокойствие, — не скажете, почему во время начала учебы я встретил вас совсем не в университетских стенах?       Чтобы избежать невнятного ответа из серии «Ну вот так вот вышло, вы же понимаете…», приподнимаю стаканчик к губам, лихорадочно придумывая хоть сколько-нибудь вразумительный ответ. Сара, думай, это тебе по жизни ой как поможет.       — Мистер Черриман задал на сегодня слишком большой объём информации к изучению, я честно пыталась все заучить, всю ночь просидела над учебником, а потом усталость взяла своё, — неловко пожимаю плечами, пытаясь хоть как-то смягчить обычное «проспала», — В общем, получилось то, что получилось.       — Я поговорю с Лиамом, — делая пару глотков, произносит он, — Ну что? Выспались? Что снилось?       Бинго, мистер Хилл, в самое яблочко ведь попали.       — Мне уже давно ничего порядочного не снилось, — уклончивость сегодня мое второе имя, — а вам? Вам снится что-нибудь?       Он что, правда поперхнулся от такого простого вопроса? Прокашлявшись, он отвечает:       — Мне да, сегодня снился волшебный сон, — кончики наших пальцев находятся в миллиметрах друг от друга, дыхание, кажется, чуть быстрее привычного, а горло, как на зло, пересохло.       — И о чем же? — безотчётно подаюсь вперёд, преодолевая огромное расстояние меж наших рук, осознанно дотрагиваясь до него. Волна мурашек будто после удара током пробегает, освещая незримой вуалью наш столик, отделяя его плотной ширмой от остальных посетителей.       — Путь, — грубоватая кожа пальцев нежно оглаживает мои костяшки, — жизненный путь, Сара. Думаю, я не повторю собственных ошибок на этот раз, — блеск его глаз, суровость и строгость, сплетенные вместе, не дают мне шанса уточнить, что он имеет в виду.       Стараясь сохранить эту хрупкую атмосферу нежной, чуть ли не интимной близости, ловлю его руку, чуть сжимая. Он же разворачивает мою ладонь запястьем вверх и медленно, вкрадчиво, боясь испугать, ведёт практически прямую линию по венкам, все выше и выше.       Яблочки щёк розовеют, и без того неровное дыхание становится откровенно сбивчивым, а низкий шёпот Аарона ласкает слух:       — Обещаю тебе, все будет не так, — выдыхает он в висок, плавно отстраняясь, оставляя меня с невольной, но дьявольски приятной улыбкой на устах. Отчего-то хочется ему верить, идти за ним, внимать этому шёлку голоса, что действует подобно гипнозу.       — Да, — шепчу, совладав с нахлынувшей, чуть ли не удушающей волной чувств, переводя дыхание, — надеюсь, что учащиеся нас тут не увидят.       — Эта сцена, — окидывая ближайшее пространство рукой, говорит Хилл, — не выглядит чем-то из ряда вон выходящим. Вы так не думаете, Сара?       — Даже не знаю, — нервная усмешка все же вылетает, — нас вполне могли бы принять за супружескую пару, — мечтательно наклоняю голову набок, пока в радужке Аарона плещется жидкое золото.       — Не все пары хорошо заканчивают, — фантомно поправив и без того приглаженную рубашку, повернув голову к окну, говорит он. Кажется, его задело такое сравнение. Очень надеюсь, что мне лишь кажется и ничего такого ужасного не было произнесено.       Темный, горький шоколад глаз вновь возвращается к моему лицу. Сейчас в нем чувствуется некая борьба. Хочется узнать причину такой перемены, но любой ответ может стать фатальным.       Его взгляд вселяет уверенность, каждое его движение продумано наперёд, он бы никогда…       Тихий перезвон колокольчика за спиной и сильный порыв все не утихающего ветра заставляет начать соображать быстрее. Эти двадцать минут в кафе мы просто… смотрели друг на друга, молча вкушая свои напитки, а, выйдя на улицу, резко пожалели, что не взяли их с собой.       Не понимаю, пьянею ли я от компании Хилла или от петрикора, оставшегося после дождя и вызывающего исключительно положительные эмоции, да и не важно это.       — Знаете, — решает он нарушить тишину, — ливни умиротворяют, смывают с мира цвет и духоту. Даруют чистый лист, который запачкается, как только все высохнет. На нем можно написать все что угодно, но большинство напишут то же, что и было до этого.       — Мистер Хилл, а что бы вы написали на чистом листе?       Он задумывается, хмурит брови, размышляя.       — Ты знаешь, Сара, ты знаешь, — уголки его губ приподнимаются, а в глазах блещет нечто тёплое.       Одного этого, столь ему не свойственного взгляда хватает, чтобы перестать ощущать приставучий холод, а настроение резко переходит из стадии «хорошо» в «волшебно».       Оставшуюся дорогу до корпуса мы шли под звук одиноких капель, разбивающихся о темный зонт. Нам и не нужно было говорить, молчать в унисон — что-то новое, странное, бесконечно мягкое. Мысли обретают легкость, путаясь друг с другом так, что ничего стройного не выходит.       — До встречи, мисс О’Нил, — придерживая дверь для меня, произносит он, испаряясь в следующее мгновение.       Верчу полупрозрачную ручку, через клип которой сквозь жалюзи пробивается одинокий лучик света. Спектр еле заметной радугой отображается на деревянной поверхности, скрашивая фанеру в выученный с ранних лет порядок. Красный, оранжевый, желтый…       — Ну вот и все. Если у вас есть вопросы, — голос преподавателя смешивается со звуком закрытия тетрадей, ноутбуков, громким перешептыванием, утопая в гуле различных звуков.       Прогибаюсь в спине в попытке отогнать сонливость и прийти в новую аудиторию бодрой. Вряд ли, конечно, получится, но все же стоит попытать судьбу. Неспешно собираю вещи и, продираясь сквозь дебри собственного желания лечь и не вставать ближайшие часов пять, покидаю аудиторию.       Со всех сторон голоса обсуждают семинары, предстоящую защиту курсовых, темы проектов, отработку, словом, все что угодно. Все, что их окружает, неизбежно станет темой обсуждения.       Прохожу мимо группы, что явно не должна была пройти ни на одну из программ университета, но вот они стоят в коридоре, выставляя напоказ лейблы вещей, невзначай подчёркивая их ценность, треплются о последней презентации Тима Кука и скольки?.. четырёх камерах нового девайса. Зуб даю, что сразу после выхода у них первых появятся столь заветные кирпичики.       Майкл, ранее бывший активным участником дискуссии на тему того, почему у Энтони Картье сменились на Тиссот, жестом прощается со всей своей шайкой и разворачивается. Неужто…       — Доброе утро, не больно было с небес падать, ангелок? — если бы не слипающиеся глаза, я б их закатила.       — Чего тебе, Майки? — знаю, что он ненавидит, когда его так зовут, но парень пропускает дерзость мимо ушей. Мельком бросаю взгляд на часы и понимаю, что начинаю опаздывать. Снова. Но теперь уже на лекцию мистера Хилла. А делать этого категорически не хочется. Особенно после…       Не узнав ответ, направляюсь к дверям из корпуса, но на нас надвигается ещё кучка первокурсников, ищущих нужный им 2315, и тут мой одногруппник произносит нечто, выбивающее почву из-под ног.       — Ну давай же, О’Нил, не ломайся!       Застываю как вкопанная и медленно разворачиваюсь к говорившему.       — Повтори, — наклоняю голову чуть в сторону, пытаясь угадать, послышалось ли.       — Не ломайся и согласись на свидание, — все настаивает Тернер, стреляя изумрудами глаз.       Сон проносится перед глазами. Воспоминания ярче и красочнее пресловутой реальности, а потому улыбка расцветает на моих устах, и я, расслабившись и чуть ли не смеясь в голос от всей абсурдности ситуации, говорю:       — Хорошо, но у меня есть одно условие.