бог дал — бог взял

Миша переворачивается на другой бок. — Господин Пестель, ваша собака снова погрызла соседского кота, — раздаётся с другого конца маленькой квартиры, в их крошечной студии даже голоса повышать не надо, чтобы быть услышанным. — Herr Pestel, можно подумать это не вы её на бедного котика натравили! — Мишель праздно валяется в постели посреди потемневших пятен от шампанского на бежевых простынях, сладко подтягивается и жмурится от утреннего солнца. Тёплый со сна, растрёпанный и зацелованный после ленивого утреннего секса, счастливый. Как будто и не было этих двух лет, чужой смерти, бесполезных метаний и отрицания. Только незаживающая ссадина на торчащей из-под одеяла ноге напоминает о том, что так – в однокомнатной квартире в Берлине, втроём и в невыносимом счастье – было не всегда. На часах почти десять утра. — Отнюдь. Он сам, по собственному желанию взял и погрыз. Немного, правда, погрыз. Но крику было – не дай бог каждому! Теперь фрау грозится вызвать на нас эмиграционную полицию. — Но у тебя же гражданство. — А у тебя его нет. — Паша, мы женаты. — Миша демонстративно трёт глаза, обращая внимание на кольцо на безымянном пальце – простое, гладкое, из розового золота. У Паши на пальце такое же – из белого. Паша думает, что тот факт, что он может спокойно спать по ночам, обняв обнажённое Мишино тело, закрывая своим телом от голодных чёрных теней, значит, что Муравьёв их благословил. — Неофициально. Так начинается каждое их утро. Паша понял, что будить Бестужева по утрам дохлый и откровенно опасный номер – можно было получить по лбу подушкой совершенно ни за что. Иногда он, конечно, специально доставал сонного, похожего на наркотический бред в мягком утреннем свете Мишаньку, чтобы напроситься на битву подушками, а потом доставать перья из волос и едва справляться с щемящей болью в сердце от этой невыносимой лёгкости. — Приготовишь завтрак? — Миша поднимается на локтях на кровати, отводит светлые волосы со лба и смотрит на Пестеля своими хитрыми, лукавыми глазами, против которых Паша бессилен. Если даже смерть не смогла погасить в его медовых глазах огонь, что может сделать обычный человек против них? Такого Мишу хочется бесконечно обнимать, целовать невесомо в обнажённые веснушчатые плечи и снимать на старый полароид, потому что более искренним его больше никто не увидит. Паша только улыбается и едва заметно кивает. — Тогда собаку моешь сам. Это его «конечно», это его «я для тебя — всё, что угодно», это его «я люблю тебя». — По рукам. Чувство, что он дома, возникает не от квадрата стен, обклеенных светлыми обоями, белого потолка с паутиной трещин, расходящихся от люстры, и красноречиво скрипящего стола на кухне. Миша пьёт свой кофе – больше не оставляет ни глотка в чашке, – а Пестель курит, выдыхая дым во влажный утренний воздух медленно просыпающегося Берлина. Паша неплохо зарабатывал на промальпе всё это время. Но тратить деньги ему было некуда. Лежали мёртвым грузом на банковском счету под процент с возможностью досрочного снятия. Почти половина ушла на жильё в Германии. — Делаем ставки, кому из нас первому прилетит по светлой голове куском штукатурки? — задрав вихрастую голову к потолку, Миша взглядом не меньше, чем оценщика антиквариата, осматривает трещину на потолке кухни их квартиры на ближайшие полгода. — Похуй, заделаем в счёт аренды. Зато здесь есть проигрыватель для пластинок, Синатра, Чет Бейкер, всё как ты любишь, — Паша возвращает Мише умиротворённый взгляд, щурясь от солнца, залившего кухню и запутавшегося у Миши в волосах, расцвечивая их золотом. Четверть остатка пошла на билеты и отдельное собачье место, остальные деньги они со спокойной душой вкусно проедали, пропивали – вино за два евро, Паш, ты когда-нибудь такое видел вообще? – и тратили на бренды во французских аутлетах. Мише чудовищно, катастрофически шёл Лоран. Они отметили новоселье одним круассаном на двоих, белым сухим за целых три евро – праздник всё-таки, – Миша в своей новой чёрной рубашке от Лоран и трусах сидел на деревянном паркете, пьяно привалившись боком к Апостолу и улыбался Паше напротив не вымученно и не через силу. Улыбался так, как хотел и раньше не мог.

//

У Паши проблемы с личным пространством. Но нет проблем с Мишей. Он легко лежит с ним на смятых простынях цвета шампанского, угадывает, сколько Мишиных тонких пальцев упирается ему в макушку и сколько губ прижимаются к колкой щеке. С новым Мишей – терпким и сладким, исполненным дерзости жить дальше – уже не страшно закрывать глаза. Он легко слушает с ним его старперскую олскульную музыку на проигрывателе, целуя в висок. Он легко спит с ним под одним одеялом, делит квартиру, сигарету, чашку кофе, свою жизнь. Чувство, что Паша Пестель наконец-то дома, обжило чужие худые руки с выцветшими на солнце прозрачными волосами и со следами солнечных поцелуев, татуировками, покрывающими их от плеча до кистей. — Паш, не кури в комнате. Высунувшийся в окно Пестель выбрасывает недокуренную сигарету и одной рукой притягивает Мишу к себе, зарываясь носом ему в мокрые после душа волосы. Миша впервые за долгое время думает только об одном. Как круто быть влюблённым. Как круто быть влюблённым в Пашу. Как круто быть.