Между третьей и пятой звёздными галактиками

      Они встречаются между третьей и пятой звёздными галактиками; Эд сверкает изумрудами и опалами, намертво впаянными в кожу. А Егор смотрит не на то, как девушка из четвёртой, расписанная палитрой под самое горло, пытается сразить присутствующих своими совершенно банальными силами, а на то, как через пару рядов от него в отблесках софитов поблёскивают чужие камни и светят в темноте неоном татуировки.       Эд кастует невольно кристаллы в своих руках, постоянно изменяя им форму и желая привести их к идеальному кубу. Это сложнее, чем щёлкать кубик Рубика, и Эд даже простую земную задачку решить не может, но на расслабоне старается довести до идеала малиновые многогранники меж ладоней, как будто на автомате: от нечего делать пытается решить самую нерешаемую задачку в истории Вселенной. Хотя самая нерешаемая задачка Вселенной далеко не она — такому учат в старших классах школы на его планете, но Эд прогуливал уроки, и вообще он не самый умный парень.       Самая сложная загадка, которую Эд не может разгадать, это почему ушастый нэко из второй галлактики так часто встречается ему на пути.       Он не первый раз видит его среди зрителей Арены; и всё время его взгляд прикован не к огненным львам и не к невероятным порой превращениям, а к самому Эду. Все знают, что люди-кристаллы неприступны и отстранённы; они живут дальше всех и редко идут на контакт. Их не увидеть ни на Арене, ни в межгаллактическом пространстве, поэтому на них смотрят с неприязнью и удивлением, но этот взгляд — Эд так отчётливо чувствует этот взгляд, — совсем непривычный. Эд, конечно, понимает, что выглядит далеко не так, как все привыкли представлять кристаллов. Да и сидеть на родной планете ему скучно, и на Арене не веселее, но ему уже много лет и мама не будет говорить не ходить играть на чью-то чужую родину.       И нэко ведь видел другие расы, этому тоже учат в школах, потому что в мире, где ты никогда не один, ничего нельзя бояться в силу незнания; поэтому чужие сверкающие глаза заставляют задаваться вопросами.       Перед глазами Эда вспархивает акварельная птица, переливающаяся всеми цветами радуги. Эд позволяет ей сесть на свою руку и молча начать свою песню — они не настоящие и петь не могут, но Эду нравится наблюдать за этим искренним, хоть и тщетным, порывом.       Он смотрит на последнее пустующее на руке место — остатки незабитой, непорочной кожи, хотя в принципе самого Эда едва ли можно назвать таким; у него была тяжёлая жизнь, но сегодня, почему-то так кажется, всё изменится. Он накрывает птицу ладонью ласково и ждёт пару секунд; она впитывается в кожу неподходящим совсем рисунком — будто птичка потерялась в терновых зарослях по пути от спящей красавицы с вестью. Но Эду нравится — акварельная магия особенная и, поговаривают, тому, кто смог запечатлеть её на себе, сулит удача.       Эд усмехается, когда пушистый получает клювом в бедро от сине-серой акварельной фламинго и снова принимается кастовать, но вдруг передумывает. Внутри полно решительности, а ещё скуки — Эд гасит свои татухи, чтобы они не резали чувствительному к свету человекоту глаза, а потом разворачивается и идёт между рядами ровных пластиковых кресел с замершему поодаль нэко.       В такое время на Арене мало людей, тем более, сегодня праздник, и все в первой галактике скучились, чтобы посмотреть, как загорается Сириус, поэтому он не спотыкается о ноги безумных фанатов стихийников или вечно тихих, пассивно-агрессивных полузверей. Нэко смотрит на него растерянно и немного испуганно даже, будто его застали за чем-то личным; этот божий одуван думал, что Эд не знает.       — Погнали отсюда? — спрашивает он, одним взмахом руки украсив ушки нэко розовыми и синими кристаллами, для пародии на Харли Квинн (это что-то из земной культуры, но Эду нравится).       Тот смотрит на него ошеломлённо, пытаясь рассмотреть блестяшки, но Эд быстро кастует неровное, многогранное зеркало, которое никогда не даёт правдивое отражение, и показывает этому до умиления эмоциональному коту своё творение.       — Если что, это не навсегда, не парься, киса, — фыркает Эд. — Но если понравится, могу и навсегда сделать, не вопрос. Так погнали?       Нэко, всё ещё немного ошеломлённый такой решительностью, заторможенно кивает.       — Всё равно акварельница выиграет, — улыбается он, наконец, ровным рядом идеально белых зубов с чуть выступающими клычками.       — Человеческих роботов трудно не отпиздить, они просто кусок железа, — говорит Эд и, быстро скастовав в руках кристальный острый шар, бросает его в робота, который в метрах тридцати от него пытается тщетно бороться с тем, кто намного его превосходит.       У того отваливается голова, а в спину уходящему Эду прилетает возмущённое «эй!», на что Выграновский улыбается и жмёт на ручку двери, чтобы вывалиться из этой затхлой коробки Арены.       — Меня, кстати, Эд зовут, — невзначай указывает Эд, когда они выходят, и достаёт сигареты; обычные, людские.       Такие — редкость за пределами первой галлактики, но он протягивает новому знакомому одну.       — Егор, — отвечает ему нэко с такой интонацией, будто он школьница на дискотеке, к которой подошёл парень её мечты и пригласил на танец.       Миры разные, но везде всё одинаковое - Эд за время своих тусовок на Земле многое понял; но всё равно остался немного дурачком. Впрочем, неважно, какой у тебя уровень интеллекта - это совсем не имеет значения. Главное - быть хорошим, и совсем неважно кем.       Они молча курят и смотрят в открытый космос через тонкий слой гравитации, в приятной, обволакивающей уши тишине наблюдая, как спутники и кометы пересекаются хвостами.       А потом Эд берет его за руку и, подойдя к ближайшему межгаллактическому порту, утягивает его за собой в бескрайнее пространство, где, наверное, ещё куча галлактик с такими, как они; но миру известно пока только пять.       Егор доверительно даёт ему вести себя.