soul of a soldier

Ричи выходит за ворота и останавливается, широко расставляя ноги. Он глубоко вздыхает, прикрывает глаза, вскидывает лицо навстречу лучам солнца. Губы сами собой расплываются в улыбке. Да-да, это тупо, он знает. В конце концов, позади него не тюрьма, а клиника, за которую, между прочим, пришлось отвалить неплохие бабки. Еще он знает, что сам добровольно задержался здесь на четыре месяца вместо рекомендованных трех – так, на всякий случай. По официальной версии. По неофициальной ему просто до усрачки страшно из-за зловеще-парализующего «а что дальше», но об этом осведомлен только он. И тем не менее… он ничего не может поделать. Ни с собой, ни с чертовой улыбкой. Пожалуй, эта зима – самая странная в его жизни. Даже учитывая ту далекую и забытую, когда он пытался осилить первую и последнюю экзаменационную сессию в местном колледже. Тогда жизнь тоже была подчинена определенному распорядку, который он не переваривал на органическом уровне и из-за которого все и закончилось. Но на этот раз он знает, на что идет. Он готов. Он исправно принимает все, что ему прописано. Исправно придерживается омерзительно здоровой диеты. Исправно посещает кабинет своего терапевта и исправно отсиживает еженедельные два часа на групповых собраниях. Это даже весело, потому что каждое из них начинается с неловкого молчания, будто все по привычке ждут, что кто-нибудь достанет из-за пазухи бутылку и произнесет первый тост. Еще он много спит и много ест, заполняя высвободившееся из-за отсутствия спиртного время и место в желудке. Он слегка набирает в весе – это первое, что отмечает Джастин во время февральского визита; вторым становится «боже, неужели теперь твои чертовы коленки не будут оставлять синяки на чужих бедрах», и Ричи лишь сконфуженно смеется, быстро меняя тему. Он много думает о неизбежности Того Самого разговора, раз за разом приходя к выводу о том, что он должен случиться не здесь. Здесь слишком… спокойно, что ли. Ричи все ждет момента, когда взвоет от скуки, но он все не настает и не настает, а Ричи все ест, и спит, и постепенно начинает чувствовать себя человеком. Это так странно. И приятно. В пропорции три к двум. Он даже пытается приобщиться к спорту – благо, вариантов предостаточно. Кажется, это тоже начинается в феврале, но Ричи ни за что не признался бы, что комментарий Джастин хоть как-то повлиял на его совершенно спонтанное решение. Ничего толкового, правда, не выходит – на пробежках его едва ли хватает на полмили, после которых он неизменно сворачивает в парковую зону и тихонько смолит под молодой секвойей, распластавшись в ее корнях и бездумно пялясь ввысь, на недосягаемую крону. Бассейн оказывается приятным открытием, но после него курить хочется сильнее. Сигареты кончаются быстрее. Стэн, навещающий его по выходным, не приходит в восторг и в отместку подсовывает в пакеты с передачками еще больше книг – по одной на каждые две пачки. Ричи ноет и стонет, но все равно проглатывает все, что ему дают, втайне получая от этого дикое удовольствие. Очень близкое к тому, от которого он отказался. Но не то. В этом его проблема. Каждый день он влачит свое размеренное бодрствование с одной единственной мыслью. С одним единственным желанием. Оно сильно – о, насколько же оно сильно; порой все это кажется ему бессмысленным и невыносимым, и он хочет сдаться чаще, чем готов признать. Временами бывает полегче. Во сне, под водой, в середине захватившего его романа или там, в корнях секвойи. Но бывает и по-другому. Бывает, что всего становится… сокрушительно много. Бывает, что он корчится на сбившихся простынях и кусает костяшки от жгучего Голода, съедающего изнутри; и Голод этот сильнее обычной жажды, сильнее чем что-либо, что ему доводилось испытывать, сильнее, чем он сам. И он пытается заткнуть его. Он читает, плавает, издевается над Стэном, решившим отпустить бороду, и над Биллом, побрившимся чуть ли не налысо. Он пишет свой материал и впервые за долгие годы не считает его отвратительно бездарным. Он нежится под солнцем и храпит лицом в подушку, стебется над пареньком, который назвал своего пса Бренди – и как ты собираешься жить с этим теперь, гений? – и неумело флиртует с явно запавшей на него медсестрой за дополнительную порцию снотворного. Иногда это помогает, иногда – нет. И тогда он вспоминает об Эдди. Он хватается непослушными скрученными судорогой пальцами за грудь и сипло шепчет: а теперь? Он шепчет: теперь ты со мной? Его кожу щекочет призрачное дыхание. Ему мерещится мягкое прикосновение к волосам, дразнящее скольжение по мурашкам на шее. Он засыпает. Ричи не рассказывает о той ночи ни одной живой душе. Даже Стэну, ввалившемуся в дом после звонка, растрепанному и взвинченному, с оттопырившимся воротником неправильно застегнутой рубашки. Стэн и не спрашивает, в общем-то. Он знает, что что-то произошло – что-то обязано было произойти, потому что Ричи, от которого он ушел, и Ричи, встретивший его на пороге через несколько часов – разные люди. И тем не менее, он не задает вопросов. Каким-то образом простого знания оказывается достаточно. Стэнли всегда был таким, и это всегда восхищало Ричи. Так что Ричи молчит. Он подозревает, что может отправиться из клиники в более специфическое место, если поведает кому-нибудь о своей беседе с Богом в теле среднестатистической разведенной американской домохозяйки образца девяносто-какого-то, но это не главная причина. Главная причина – его эгоизм и почти что животный ужас от одной мысли о том, чтобы разделить Эдди с кем-то еще. Словно от этого он может перестать быть реальным. Словно от этого он может превратиться в сон. Ричи часто думает о том, что это на самом деле могло ему присниться, но он все еще помнит рвоту на своем подбородке и футболке, все еще помнит ощущение, словно он вынырнул оттуда, откуда не выныривают, все еще помнит боль от чего-то нового, яркого, саднящего и обжигающего в груди. И оно не проходит. Оно все еще там, рядышком с Голодом, или внутри него, или вокруг. Возможно, они – одно целое. Ричи не знает. Ричи напуган и взбудоражен. А еще он идиот. Поэтому, не собираясь рассказывать об Эдди никому, он пишет о нем программу для целого шоу. Только первая шутка все не дается. Ричи сидит за столом, обложившись мятыми черновиками, и пялился на лист с кривоватыми печатными буквами по верхнему краю. Ситуация: вы встречаете Иисуса… нет, не под веществами. И не на комик-коне. Все взаправду. И вы не знаете, что это Иисус. То есть, он выглядит как ваш сосед снизу, который может прийти в девятом часу вечера и поджечь входную дверь за то, что музыка в ваших наушниках играет слишком громко. Так вот, вы, очевидно, без ума от этого парня. И у вас что-то типа свидания… – Кретин, – фыркает Ричи, комкая лист и швыряя его в угол комнаты. Он будто вновь дома. И похмельная мигрень тут как тут. Даже блядские секвойи не спасают. Он стягивает очки, упирается локтями в столешницу и раздраженно трет лицо. Из распахнутого окна доносится пение птиц и смех рассевшихся на лужайке соседей. Ричи смеется тоже – глухо и почти жалобно. Ричи думает: это было не свидание. В конце концов он уживается с этой вогнанной по самые кости занозой. Минус на минус, изжога на изжогу. Он думает об Эдди, когда ему хочется выпить. От мыслей об Эдди хочется выпить еще сильнее. Это его индивидуальный ад. Его крест из коллекции зима-весна. Он справляется. Он справится. Для этого он и вернулся, так ведь? Он открывает глаза, щурясь и выставляя ладонь козырьком, чтобы увидеть хоть что-то кроме вспышек бело-оранжевого. Сумка с немногочисленными пожитками слегка оттягивает плечо – спасибо Стэну, регулярно увозящему лишнее. Кстати о нем. – Супермэнли! – Ричи преодолевает расстояние от ворот до вольво Уриса за пару мгновений, ошалело улыбаясь и сграбастывая его в объятия. – Как же я скучал! – Мы виделись два дня назад, – пыхтит Стэн, хлопая Ричи по спине. Он улыбается тоже. Он вообще стал много улыбаться. – Садись давай. Тут парковка платная. – Приятно знать, что ты помнишь о своих корнях, – Тозиер уворачивается от подзатыльника и оставляет сумку в багажнике, запрыгивая на пассажирское сидение. В любое другое время он бы повоевал со Стэном за право вести, но это практически бесполезно, если речь идет о тачке Уриса, да и Ричи сейчас слишком… взведен. Он успел привыкнуть к монотонному образу жизни в этих стенах, но его настоящее не отстроит себя само. Это бесит. И пугает. В пропорции три к двум. Он высовывает руку в открытое окно, пропуская сквозь пальцы встречный ветер. Апрельское солнце подмигивает ему сквозь перистые кроны ползущих слева направо пальм. Он думает, что так выглядела их подростковая мечта. За ней они сбежали из плешивого Дерри, ради нее тряслись в эконом-классе с впивающимися в острые колени передними креслами. Вот она – теплая и обманчиво-доступная, прямо здесь. Только впусти. Только позволь ей сломать тебя. – Если честно, я был почти уверен, что в последний момент ты продлишь свой «отпуск» еще на месяц, – хмыкает Урис, проверяя зеркало заднего вида. Ричи морщится и чешет переносицу. – После того, как ты подсунул мне «Волшебную гору»? Прикалываешься? – Ты выторговал за нее целый блок сигарет! – В ней тысяча страниц, Стэнли! – Нытик. – Говнюк. Стэн включает радио, когда они выезжают на автостраду, и рассеянно усмехается первым гитарным аккордам. Тозиер вскидывает бровь, склоняя голову на сторону. – Прости, – спохватывается Урис. Он тянется к кнопке смены станции, но Ричи останавливает его, мягко шлепая по запястью. – Оставь, – он вновь отворачивается к окну и жмурится, подставляя лицо свету. – Мне нравится эта песня. Он слышит, как удивленно охает Стэн, и давит улыбку в зародыше. Сколько споров на тему Все Песни О Любви Дерьмо Собачье у них состоялось? Уже и не вспомнить. Да и не важно это. Вряд ли он был компетентен в этом вопросе. Стэна, в свою очередь, хватает лишь до середины первого куплета. Хокинс как раз разоряется о касаниях, когда он усиливает хватку на руле. Его ладони со скрипом проезжаются по кожаной обивке. Ричи слышит вздох и приоткрывает один глаз. – Мы с Биллом теперь вместе. – Че-… – он дергается так сильно, что ударяется затылком о раму окна и почти теряет очки. Требуется время на то, чтобы сморгнуть черные мушки и полностью забраться в салон, но Ричи слишком шокирован для того, чтобы обращать внимание на такие мелочи. – Чего?! Как давно? – Пару недель, – Стэн проводит языком по губам и пожимает плечами. Хмурится. Облизывает губы снова. – Пару пар недель… – Черт возьми, Стэнли, блядский месяц?! И ты молчал? – Ричи тычет его в бок – несильно, потому что попасть в аварию в начале Новой Жизни было бы неимоверно тупо даже для него. – Погоди, вы же оба как раз приезжали ко мне в середине марта. Неужели тогда… – Нет, нет… ну, – лицо Стэна сменяет несколько выражений быстрее, чем Ричи успевает выцепить хоть одно, – мы тогда поехали ко мне. То есть… я предложил Биллу поужинать, потому что после этих визитов мне всегда особенно… не знаю. Одиноко. Страшно. В общем, все было здорово, мы немного выпили и… кое-что произошло. А утром Билл чуть не впал в истерику, и он начал нести что-то про то, что не хотел пользоваться ситуацией, и что не понимает, как это произошло, и что не хочет, чтобы я разрывал наш контракт… – А ты что? Урис снова жмет плечами – на этот раз мягко, медленно. Его губы дергаются в улыбке. – Я сказал, что тоже этого не хочу. И что понимаю, как это произошло, потому что это то, как заканчиваются удачные свидания у нормальных людей. Но если он не сообразил, что это было оно, и если он хочет сделать все правильно, мы можем сходить еще на одно. Ну и как-то… пошло-поехало. Ричи неверяще качает головой, пялясь на Стэна, который теперь едва ли не сияет, бросая на него смущенные взгляды. – А я-то думал, ты радуешься за меня, – он пихает его в бедро, наигранно надувая губы, – а ты просто потрахался! – Не то чтобы единожды… и не то чтобы это тебя касалось, – Стэн выразительно приподнимает бровь, не отрываясь от дороги. – Засранец. Почему ты не сказал мне раньше? – Я хотел. Правда… просто ты казался таким счастливым. И ты наконец-то снова начал писать!.. Я… действительно рад за тебя, Рич. Я имею это в виду. И мне не хотелось как-то… мешать этому. – Каким, нахрен, образом эти новости могли мне помешать? – Ты пытаешься врезать мне уже в пятый раз. Думаю, меня спасает только то, что я за рулем. – То есть, ты поэтому сказал мне об этом сейчас? – Феноменально, Шерлок. Ричи фыркает, подпирая подбородок кулаком и закусывая ухмылку. Он злится. Немного. Но это дерьмо сильнее него. – Что насчет всей той херни по поводу субординации и рабочих отношений? Стэн вздыхает – немного расстроенно и как будто с сожалением. – Я много думал об этом. Не год и не два. Еще и ты подначивал… а потом случилось… ты… – он часто моргает и откашливается. Тозиер аккуратно сжимает его предплечье. – Я ведь так и не понял, что тогда произошло, но все так резко изменилось и… твоя смелость меня вдохновила. Будто я прозрел. Ну, знаешь, живем лишь однажды и все такое… и я решил: пошло оно в зад. Как-нибудь разберемся. Ричи таращится на собственные колени. Ричи думает: о, Стэнли. – О, так значит это твое «Спасибо, Ричи»? Он подмигивает и машет пальцами-пистолетами. Стэн закатывает глаза, но все равно смеется. – Точно. Спасибо, Ричи. К тому же, ты был прав. Пока что это… работает. Ричи скалится и подается ближе, почти утыкаясь носом в его ухо. – Потому что ты веришь в штуку под названием любо-о-овь, – голосит он вслед за надрывающимся в магнитоле Хокинсом. Стэн отпихивает его локтем и цокает, растягивая губы. – Придурок. Урис открывает дверь дома ключом Ричи, одергивая себя уже в прихожей. Он виновато улыбается, возвращая связку владельцу, и кивает. – Наверное, ты хотел сделать это сам… – Плевать. Успею еще, – Ричи с деланным безразличием позволяет сумке шлепнуться на пол, но все его нутро сжимается и вибрирует от нарастающего волнения. Он открывает выдвижной ящик комода и жмурится на секунду, готовясь к худшему. – Кстати об этом… Он разворачивается, и Стэн удивленно таращится на свой бывший комплект ключей. – Прости за брелок. Я его где-то… посеял. Все равно он был отстойным, – Ричи неловко переступает с ноги на ногу и потирает шею, чтобы скрыть дрожь в ладони. Но Стэн все равно ее чувствует – не может не почувствовать. Не тогда, когда их руки соприкасаются. Он забирает ключи. Он улыбается. – Ну и мудила же ты. Ладно. Я тебя тоже… обчистил. Ричи уже знает, о чем он говорит. Они как раз входят на кухню, и пустой шкаф для спиртного бросается в глаза почти сразу. Тозиер вздыхает, не пытаясь замаскировать облегчение. – О дивный новый мир… Отличная работа. Когда успел? – На следующий день после того, как ты отправился в клинику. Он замирает, тупо моргая в направлении невозмутимо достающего свежие овощи из холодильника Стэнли. – Но я ведь передал тебе свои ключи только через неделю… – Когда от той одежды, в которой ты был, начало вонять, да, я помню, – Урис ловко уклоняется от тычка в бок, включая воду. – Стоило дождаться, знаю. Но я был… так растерян. И зол. Не на тебя. На… это. Он слабо кивает в сторону опустевшего шкафа. Ричи кивает. – Так что я связался с Джастин и попросил ее помочь. – И она согласилась? Я думал, вы друг друга не перевариваете. Стэн понуро сутулится, закручивая кран. Вытирает руки о полотенце. Медленно разворачивается и поднимает голову. – Я не имею ничего против самой Джастин. Мне просто… не нравится то, чем вы занимаетесь. Или занимались. Но это твое дело, и я стараюсь в него не лезть. И конечно, она согласилась – черт возьми, вы ведь друзья. Что-то в его взгляде и в том, как он произносит это, больно бьет прямо в центр грудной клетки. Ричи сглатывает ком желчи, опираясь о стол. – Не думал, что этого… достаточно. Стэн закатывает глаза, возвращаясь к овощам. Его челюсть напрягается. – О, ну, еще она забрала половину добычи, так что… – Я ведь так и не извинился перед тобой как следует. За то, что сказал тогда. Перед тем, как я… перед тем, как ты ушел. Нож вздрагивает в руке Стэна. Он опускает веки медленно выдыхает, откладывая его в сторону. Когда он смотрит на Ричи снова, на его щеке вырисовывается неглубокая ямка. – Принято. Я ведь забрал вторую половину, – он хлопает его по спине и усмехается, встряхивая кудрями. – Можешь считать, что мы в расчете. Ричи кажется, что его вот-вот разорвет изнутри. Ему так горячо, и плохо, и хорошо в собственном теле, здесь, сейчас; он отвык чувствовать столько всего, но как же это здорово. – Почти, – бросает он перед тем, как решительно двинуться в гостиную. Диванные подушки летят в сторону, и Тозиер застывает, недоуменно хмурясь. Он оборачивается на кашель Стэна, помешивающего свежезаваренный чай. – Я отдавал его в химчистку для мебели. От него воняло, – он морщит нос и подхватывает две кружки, огибая стойку. – Там… нашли твою заначку. – Странно, что ты предпочел химчистку помойке. И… кому досталась она? – Работникам. Потому что – ну, воняло нехило. Стэн дергает плечом, подходя ближе и протягивая ему чашку. У Ричи трясутся руки. Он обходит его, мотая головой в ответ на удивленный взгляд, сдвигает стеклянную дверь и шагает на задний двор. Урис следует за ним и пристраивается за столиком. Он недоуменно вздергивает бровь, наблюдая за тем, как Ричи присаживается у вазона с бутией, выдергивает воткнутый штык и начинает рыть им землю. – Честное слово, я уже успел забыть, насколько ты хаотичен, когда трезв. Тозиер скалится, останавливаясь и отбрасывая деревяшку в сторону, когда среди комьев грязи показывается полупрозрачный пластик. Он дергает за него и выуживает наружу замотанную в пакет бутылку текилы, с гордым «ха!» опуская ее на стол. Стэн шарахается в сторону, смахивая с брюк несуществующие крошки. – А я-то думаю, чего она завя-… – Жалеешь? Ричи закусывает щеку, хватаясь за край горшка. Бутия с тихим шелестом проседает из-за освободившегося пространства. Стэн осоловело моргает, переводя взор с бутылки на него, пока его губы не трогает улыбка – небольшая, но самая любимая для Ричи, потому что она – в глазах. – Никогда.

***

Ричи добирается до нового терапевта. Его ебанца проявляется в чрезмерной любви к кошкам и непоколебимой уверенности в том, что они способны помочь не хуже специалистов. Возможно, он… ну, не неправ. Ричи сложно судить, но когда он обнаруживается себя придавленным к креслу упитанным желтоглазым британцем, капитуляция кажется самой разумной альтернативой. Он неуверенно чешет его за пушистым ухом, и кот урчит, жмурясь, и Ричи думает: о боже, надеюсь, он должен издавать именно такие звуки, и я ничего не сломал. Он совсем не следит за тем, что говорит, но говорит много, потому что в какой-то момент голос подводит его, и нет, это не связано ни с какой другой причиной. Через месяц по совету врача Ричи впервые попадает на встречу Анонимных Алкоголиков. Все проходит… неплохо. Он заявляется туда преисполненным скептицизма и недоверчивости и падает на место в заднем ряду. Разве что не закуривает. В результате его вечер все же заканчивается внеплановой сигаретой в малиновых сумерках на заднем дворе у медленно оживающей бутии; он вспоминает услышанные им истории людей, переживших куда большее дерьмо, чем он сам, но нашедших в себе силы принять это и двинуться дальше; он думает о том, как это, должно быть, страшно, и жутко, и тяжело, и… освобождающе. Он решает перестать косить под Марлу и принять свою истинную затраханную жизнью сущность. Он приходит снова. Он отсиживается в углу у двери, но под конец знакомится с организатором, который, оказывается, никакой не организатор, а такой же член, просто давний. Тот спрашивает, нужен ли ему куратор, и прежде, чем Ричи успевает ответить, зовет кого-то с другого конца зала. Тозиер оборачивается и замирает, хватаясь за грудь. – О-оу… Надеюсь, это не любовь с первого взгляда, – приятный смех заставляет волоски на его загривке встать дыбом, – хотя ты ничего. Так Ричи встречает Беверли Марш. Она становится первым и единственным человеком, которому он рассказывает все. То есть, сначала он пытается оправдать свое странное поведение обрывочными упоминаниями «рыженькой в коридоре», но почти сразу понимает, насколько бредово это звучит, так что вываливает остальное как есть. Бев слушает внимательно и вдумчиво, изредка задавая уточняющие вопросы и тихо сербая молочным коктейлем, потому что сидят они в блядском макдоналдсе, оказавшемся единственным не специализирующимся на алкоголе заведением поблизости от центра собраний АА. Ричи тараторит, сбивается, скачет с мысли на мысль и обсессивно-методично, долька за долькой, разламывает напополам заказанную им картошку фри. У него рвет крышу, потому что прямо перед ним сидит живое подтверждение тому, что это все-таки не было сном или галлюцинацией. Ну или он гребаный медиум и может делать на этом неплохие бабки. По конец Бев лишь единожды уточняет, не является ли эта байка изощренным способом подкатить, и тогда Ричи говорит: ты что, совсем меня не слушала? Ричи говорит: я гей. Ричи говорит: гей, который сохнет по Иисусу. И Бев подмигивает ему – точно, как тогда, в коридоре, – стирая молочную пенку над верхней губой. Бев говорит: – Да шучу я, расслабься. И еще: – Но твоя история – полный пиздец. У Ричи сердце сжимается от того, как сильно он хочет ее обнять. Он не понимает, что происходит. Он видит ее впервые в жизни, он не знает о ней ничего, кроме имени и того, что не пьет она уже пять лет, с самого развода – мелочи, которые она успела поведать ему до этого, пока он тащил ее сюда. Так ничтожно мало. Так недостаточно. Он хочет выяснить больше, хочет выяснить все, хочет привязать ее к себе, потому что внезапно боится проснуться на следующее утро и узнать, что нет никакой Беверли Марш, а значит, и Эдди нет тоже. Но она есть. Ей и ее крутым шмоткам посвящена целая статья в википедии, а еще они обмениваются номерами и переписываются почти постоянно, и что-то просто… щелкает. Они совпадают – так, как он в последний раз совпадал с Биллом, а до него со Стэном, но всё равно по-другому. По-особенному. И хотя все его признания в день их встречи являются чистым спонтанным выплеском эмоций, он не жалеет о них – особенно когда на одном из собраний АА во время обсуждения программы шагов они оба силятся сдержать смех и наступают друг другу на ноги, пока Энтони Два Года разглагольствует на тему соприкосновения с Богом. Ричи невероятно забавляет формулировка «…каким мы Его поняли»; он сразу вспоминает кресло, плед, пыльный телек и халат в уродливый цветочек, думая о том, что все это скорее смахивает на какой-то всратый кинк. Он вообще находит в этих встречах много забавного – по привычке, и чтобы не свихнуться от осознания жестокости и слабости человеческой натуры. Иногда Бев смеется вместе с ним, иногда смотрит так, словно прожила уже тысячу жизней. В такие моменты она пугает его. В такие моменты он тянется к ней, и она всегда принимает его как есть, улыбаясь и напоминая о четвертом шаге. – Глубоко и бесстрашно, Ричи, – шепчет она, мягко перебирая его волосы. Они курят на балконе Марш, и Тозиер почти засыпает у нее на коленях. Луна над ними невозможно огромная и холодная. – Глубоко и бесстрашно. Ричи фыркает, но про себя повторяет за ней. Снова и снова. День за днем. – У меня что-то на лице? Джастин неуверенно трет щеку, и Ричи моргает, отводя взгляд. Он вертит в руках стакан сока. Она тоже – исключительно из вежливой солидарности. – Твой диван больше не воняет. Это круто… – Нам больше не стоит спать. Вместе. – Господи боже… – Джастин сгибается пополам и шумно вздыхает. Она бормочет что-то в ткань джинсов, и Ричи различает: наконец-то. – Что? – Говорю, что навело тебя на эту светлую мысль? Ричи закрывает глаза. Ричи думает: глубоко и бесстрашно. – Ты. Когда сказала, что это не то, что мне нужно. Видишь, какой я тормоз? Джастин смеется. Она отставляет стакан на стол и обнимает его так крепко, что у Ричи болят ребра. Хотя, может, причина в другом. Так проходит его лето. Он пишет материал, ходит на встречи АА, гладит облюбовавшего его ноги британца в кабинете терапевта и зависает с Биллом, Беверли, Стэном или Джастин. Иногда компания разрастается; последние двое продолжают избегать друг друга, всячески отрицая существование какой-либо неприязни, зато Бев и Урис сходятся моментально – сначала на почве любви к старому кино, затем для оттачивания навыков доведения Ричи до ручки. Ну, это он так считает. Потому что – видит бог, эти ребята вместе просто невыносимы. Куда проще выдерживать девичники с Джастин и Марш – эдакие пилюли от его недоразвитой токсичной мускулинности. Они часто засиживаются допоздна, а потом Тозиер просто отрубается на диване, неизменно просыпаясь под заботливо подоткнутым по бокам покрывалом и с какой-нибудь омерзительно милой запиской на столе – вроде «доброе утро, засранец» или «не подавись своими таблетками, дорогой». Он, кажется, действительно справляется. Его Голод все так же силен, а он все так же слаб, но Ричи учится не бояться этого, потому что принятие страха – первый шаг к победе над ним. Черт бы побрал эти дебильные шаги. Новое, яркое и саднящее продолжает жечь его грудь. Теперь он думает об Эдди как о ком-то, кто действительно существует, как Бев. Он не надеется встретить его – он не настолько везуч, да и снаряд дважды в одну воронку, бла-бла-бла. Он думает о том, что знания, возможно, будет достаточно.

***

Адриан Меллон ему уже не нравится. Заочно. То есть, они еще ни разу не встречались, но он на десяток лет моложе Ричи, его фамилия похожа на сраную дыню, а еще, по словам Стэна, он «большой фанат» его ранних работ. Полный набор, короче. Однако, по словам того же Стэна, Ричи нуждается в новом агенте: Джейсон был послан далеко и надолго еще до клиники, стоило ему завести свою шарманку на тему прикрытия от папарацци и убытков из-за отмененных шоу, а свежий материал сам себя не продаст. Поэтому Ричи соглашается. Ладно, на самом деле Ричи даже не спрашивают. Стэнли просто зовет его на ланч, в середине которого к ним присоединяется незнакомый, но тем не менее нагловатый и убийственно уверенный в каждом своем жесте и слове мужчина, и – что ж. Ричи давненько так не ошибался. Адриан и правда моложе, а еще злее – по отношению ко всем, кроме Ричи. Он буквально с порога заявляет о роспуске его «палаты авторов», зарабатывая сразу восемь очков из десяти. Еще два Тозиер добавляет, когда Адриан советует ему забить на журналистов, потому что он все равно не делает ничего такого, за что ему должно быть по-настоящему стыдно, и вообще те прошлогодние статьи про гей-бары? приятель, ты и правда динозавр… кстати, мой муж занимается активизмом, надо бы вас познакомить – так, для общего развития… и надеюсь, ты свернешь эти променады со своей бородой – поверь, на это купится только слепой или безмозглый. Он говорит, что лучшая защита – молчание, потому что их мир до сих пор живет согласно принципу презумпции гетеросексуальности; тогда Ричи присылает ему черновики новых шуток, и Адриан отвечает: о, ясно, ты уже все решил. Понял. Поздравляю. Бронируем даты? И еще: поверить не могу, что Джейсон нанял каких-то бездарей, когда в тебе сидело ЭТО. гребаный лошара. И еще: все супер, но с первой про Иисуса что-то не так. Так Меллон зарабатывает бонусное очко за честность, а Ричи – головную боль. Он пялится в буквы на мониторе, гоняя их перед глазами вновь и вновь, пока слова, в которые они складываются, не теряют всякий смысл. …Так вот, вы, очевидно, без ума от этого парня. Вы собираетесь позвать его на свидание, чтобы все было по-христиански, понимаете? И вы спрашиваете… – Пиздеж, – стонет Ричи, стирая строчку за строчкой и откидываясь на спинку стула. – Никуда ты его не позвал. Он пишет Адриану: я работаю над этим, дынька, получает привычное иди на хер двоеточие-звездочка и со спокойной душой впадает в экзистенциальный кризис. В таком состоянии его и находит Бев. Она заявляется к нему вечером после собрания, которое он благополучно пропускает, предпочтя провести весь день на пижамной фиесте по случаю осознания собственной ничтожности и трусости. Марш выглядит шикарно, как и всегда – он замечает это, едва открыв дверь, – но как только они располагаются на кухне, он слышит тихий звон. Ричи приглядывается снова, и его глаза расширяются в момент узнавания. – Это… твои жетоны? – Что?.. А. Да, – Беверли рассеянно улыбается, перебирая в пальцах длинные концы скрепленных друг с другом в виде пояса монет. Каждая из них чуть больше дюйма в диаметре. У Ричи тоже есть несколько – за шесть, семь, восемь и девять месяцев трезвости, за первые три шага. Последнюю он считает незаслуженной – концепт перепоручения воли и жизни Богу кажется ему весьма спорным, и вообще, не об этом ли они говорили с Эдди? Ричи моргает и прочищает горло, поддевая очки. – Здесь… все? – Нет. Не смогла найти за пару шагов и два года. И за сутки. Черт его знает, куда делся этот… он был мне дорог. Марш вздыхает и пожимает плечами, возвращаясь к чаю. Ричи сглатывает. У него холодеют ладони. – Сутки? Ты была там… с самого начала? Бев всегда готова поделиться опытом – и она делится, когда он задает ей вопросы, потому что именно в этом, вроде как, заключается работа куратора. Вот только он редко о чем-то спрашивает. Он думает, что сначала должен сам разобраться со своим дерьмом, но по сути лишь буксует на месте, увязая все глубже и глубже. Поэтому теперь, когда Ричи все же делает это, Беверли смотрит на него с облегчением и чем-то вроде гордости. Она отставляет кружку и медленно кивает, сплетая ладони на столе. – Мне было хреново, и я была одна. Тогда мне казалось, что Анонимные Алкоголики – мой единственный выход. Позже я поняла, что были и другие – гораздо, гораздо более ужасные. Это был лучший выбор из всех возможных. Возможно, лучший в моей жизни. – После развода, – бубнит Ричи в чай, и Марш смеется, качая головой. – После развода. Я даже… не ждала, что мне помогут. Не питала никаких надежд. Мне просто хотелось оказаться среди тех, кто пережил нечто похожее и не станет судить. Но это место дало мне куда больше. Оно помогло мне увидеть мир, увидеть других и себя, найти свою Силу… ты понимаешь, о чем я? Ричи понимает. Ричи думает: я попал в секту. Ричи думает: тут неплохо. Он коротко мычит в знак согласия, не отрывая глаз от всплывающих на поверхность чаинок в чашке Бев. – Но зачем ты их таскаешь? – А чего им пылиться? – она подмигивает ему и дефилирует от стойки до дивана, эффектно замирая и взмахивая болтающимися завязками. Тозиер ухмыляется против воли, завороженно наблюдая за тем, как она плывет обратно, и испытывая ставшую привычной боль меж ребер. – Разумно, но… я имел в виду другое. Ты носишь их… напоказ. Так, что каждый может увидеть и понять, и… – Ты хочешь спросить, почему я не стыжусь этого? Ричи и правда хотел спросить именно это, но теперь, будучи озвученным Беверли, вопрос впечатывается в него, как пощечина. Жар приливает к лицу. Ладони становятся влажными. Он тянется за сигаретами. – Ты думаешь, что это клеймо. Печать слабости, признак ущербности, – она подходит к стеклянной двери и распахивает ее, закуривая прямо на пороге из-за накрапывающего дождя снаружи. Ричи присоединяется к ней, но остается чуть позади. Он не видит ее лица, но голос Марш звучит твердо и почти холодно. – Что ж, это так. Потому что я слаба, и потому что каждый день на протяжении последних пяти с лишним лет мне хочется выпить. Это желание – часть меня, но знаешь, что? Бев тихо усмехается и стряхивает пепел на бетон. Она шагает вперед, подставляясь под редкие теплые капли. Жетоны позвякивают от каждого ее движения. – Я борюсь с ним. Каждый день, вне зависимости от того, хороший он или плохой. И это… – Марш поддевает один из болтающихся концов пояса, позволяя ему слегка взметнуться в воздухе, – это – свидетельство моей борьбы. Доказательство того, что у меня есть силы вести ее. Что я не проигрываю эту битву. Это медаль за уязвимость, на обратной стороне которой – мужество. А еще это напоминание о том, что я не одна, и никогда не буду одна, пока продолжаю бороться. Так почему я должна этого стыдиться? Ричи рвано вздыхает, и Беверли разворачивается к нему с мягкой улыбкой. Ее брови взлетают вверх, ладонь невесомо ложиться на его локоть. – Черт бы тебя побрал, Бев, – Ричи запрокидывает голову, часто моргая в темнеющее небо и пытаясь успокоиться. – Ты мой кумир, ты в курсе? – Ну и трепло же ты, – она смеется, опуская голову на его плечо. Он фыркает в огненную макушку и жмурится, невольно вдыхая запах ее шампуня. – Я предельно честен, между прочим. Я бы сделал тебе предложение прямо сейчас, если бы не понимал, насколько это усилит ваш со Стэнли союз. Он обнимает Марш и мычит, когда она хихикает в его грудь. Ее волосы щекочут шею. Ричи морщится, не желая шевелиться. – Приятно знать, но в любом случае вынуждена отказаться. Я вроде как… встретила кое-кого. Беверли затихает и будто становится меньше, одновременно с этим расслабляясь в его руках. Грудь Ричи горит. Он делает затяжку, прикрывая веки и прижимаясь губами к ее затылку. – Хороший парень? – Мхм. Любит стихи и здания. И меня, кажется. – Странноватый наборчик, но, думаю, с этим можно работать. Она снова смеется, лениво пихая его в бок. Ричи рассеянно обводит кончиками пальцев контур одного из жетонов на ее поясе. Ричи думает: уязвимость и мужество. Ричи думает: стоит попытаться. Он решает начать с малого. – Привет. Меня зовут Ричи, и я алкоголик. – Привет, Ричи. Тозиер щурится, бегло осматривая присутствующих и стараясь не задерживаться ни на ком из них. Он поджимает губы и переводит взгляд на новый жетон в своей руке. – Сегодня я отмечаю десять месяцев трезвости… Они хлопают ему, и Ричи думает: стойте. Ричи думает: я не закончил. Ричи думает: это не всё. Ричи думает: глубоко и бесстрашно. Он сжимает монету в кулак и берет дрожь под контроль. – … а еще я гей. То есть, это я не отмечаю… а хотя, ну его на хер. Да. И это тоже. Аплодисменты повторяются – более жидкие, чем в первый раз, но лишь из-за недоуменного и что? на лицах собравшихся. Кто-то издает неуверенное «ю-ху!», кто-то кашляет в ладонь, но Ричи не обращает на это внимания. Единственное, что имеет значение – оглушительный свист Бев, перекрывающий все остальные звуки, и то, как она потрясает кулаком в воздухе, подпрыгивая на стуле в переднем ряду. Ее глаза сверкают, и Ричи улыбается. Перед его внутренним взором – ямка на впалой щеке и лучики морщинок, смешные брови и изогнутый росчерк рта. В груди слегка саднит, и он привычно вздыхает, чтобы отвлечься от этого. Он справляется.

***

– Жаль, что ты не смог прийти, – бормочет Билл. Он хмурится и рассеянно колупает расслоившийся уголок заламинированного меню. Стэн, бездумно крутящий кольцо на пальце, замирает и смотрит на Ричи. Ричи моргает, отворачиваясь и делая вид, что наблюдает за прохожими. – Да уж, мне тоже жаль, что я съел ту хрень в новой забегаловке за углом и провел незабываемые выходные в сортире, – хмыкает он, неспешно потягивая кофе. Он чувствует на себе пронзительный взгляд Уриса и давит раздраженный вздох. Он знает: стоит ему поддаться – и Стэн поймет, что не было никакой забегаловки и никакого отравления, зато была его гостиная, куча вредной еды, какое-то тупое шоу на фоне и провальный побег от мыслей о том, какой он слабак, ссыкло и гондон. – Было весело, – Стэнли пожимает плечом, с улыбкой накрывая ладонь Билла своей. – Беверли понравилось, кажется. Ричи в курсе. Бев писала ему на протяжении всего вечера – в основном вещи в духе «жаль, что ты не здесь», «Билл и Стэн скучают по тебе» и «надеюсь, тебе лучше», и это и правда помогало. По крайней мере, первое время, потому что после полуночи сообщения перешли в разряд «Адриан танцует на столе, боже, ты должен был это видеть», «у Билла слишком большой гардероб для кого-то, кто едва ли куда-то выходит, я имею в виду, он ОГРОМНЫЙ», «пьяный Стэн такой уморительно сентиментальный» и «Адриан упал со стола, пока я была в уборной, мне срочно нужен маховик времени», и – ну, Ричи тоже начал жалеть о принятом решении. – Сомневаюсь, что мне было бы весело весь вечер попивать водичку и любоваться своим сшибающим мебель агентом, – осторожно замечает он. Стэн напрягается. Ричи испытывает укол вины и растягивает губы в ухмылке, – к тому же, это всего лишь вечерника по случаю помолвки. Кто знает, сколько еще таких будет у каждого из вас!.. – Ну спасибо, мудила, – Билл пинает его под столом – достаточно ощутимо для того, чтобы он чуть не подавился кофе. – Надеюсь, ты хоть на свадьбу придешь. Ричи думает: я тоже. – Ты же знаешь, что мы можем… исключить алкоголь из меню, – начинает Стэн, и от показной небрежности в его тоне по предплечьям Ричи бегут неприятные мурашки, – вряд ли это станет большой проблемой… – Ну уж нетушки. Я приду на свадьбу – но только в том случае, если мне не придется весь вечер смотреть на ваши унылые трезвые лица. Конечно, Стэн догадался. Будто он мог не догадаться. Они знакомы дольше, чем Ричи собирался топтать эту землю, и то, что за все эти годы он не выбесил Уриса в достаточной степени для того, чтобы тот наконец-то послал его ко всем чертям, о чем-то говорит. А сейчас они с Биллом так спокойно рассуждают об этом вместо того, чтобы злиться на друга, пропустившего их Важный День – и это, наверное, говорит о чем-то тоже. И, может, это что-то не так уж сложно принять. То, что он не одинок. То, что есть в мире люди, которые по какой-то необъяснимой причине его любят. Билл смотрит на Стэна и переплетает их пальцы. Стэн смотрит на него в ответ, и его лицо преображается так неуловимо, и в то же время так очевидно, что Ричи едва удерживается от того, чтобы закатить глаза, и прикрывается кружкой. Он думает: невероятно. Он думает: если однажды я захлебнусь рвотой снова, это точно будет на их совести. – Хорошо, – Билл кивает Стэну, и тот улыбается, разворачиваясь к Ричи. – Тебе лучше и правда прийти. Иначе я рискую остаться без шафера. Тозиер все-таки давится кофе. Он отставляет чашку на столик и долго кашляет в кулак, жмурясь и радуясь возможности списать на это предательски увлажнившиеся ресницы. – Ну и засранец же ты, Стэнни, – гнусавит он, совсем неизящно поддевая кончик носа тыльной стороной запястья и шмыгая сквозь неловкий смех. Урис усмехается тоже – широко и довольно. Он сжимает его плечо и вскидывает бровь. – Что ж, у меня был хороший учитель. И именно в этот момент Ричи как никогда уверен в том, что справится. В том, что сможет побороть страх и принять свою слабость, чтобы однажды гордиться мужеством, позволившим ему сделать это. Ради Стэна, ради Билла, ради Бев, ради Джастин и всех, кто в него верит, но в первую очередь – ради себя. Ричи думает: глубоко и бесстрашно. Ричи нащупывает связку ключей в кармане куртки, цепляется за дебильный брелок с фениксом и пристегнутый к нему жетон, обводит большим пальцем рельефное «один год». – А ты уже выбрал себе шафера, Большой Билл? – сипит он, кряхтя и пару раз моргая, чтобы выровнять дыхание. Денбро вздрагивает, отрываясь от блокнота. Ричи думает: ну и задрот. Ричи думает: Богу он бы понравился. – О, да! Только он еще не в курсе, – Билл усмехается и почесывает ручкой бровь. – Это продюсер того фильма, над которым я сейчас работаю. Мы не так давно знакомы, но подружились мгновенно. Он… что-то с чем-то. – Под стать тебе, – Стэн подмигивает Ричи и проверяет часы. – Кстати, скоро познакомитесь. У нас с ним здесь деловая встреча через три минуты. Значит, он будет через одну… – Поверить не могу, – Тозиер выпучивает глаза и пинает Билла в отместку, отчего тот подскакивает на месте и почти роняет стакан воды на землю. – Думал, меня позвали на приватную вечеринку для тех, кто не смог попасть на основную, а я, оказывается, просто потакаю твоей сраной многозадачности!.. – Справедливости ради – его там тоже не было, – виновато скалится Денбро, однако через мгновение он смотрит куда-то за спину Ричи и расплывается в улыбке. – Кстати о дьяволе… – Простите, чуть не опоздал. Чертовы пробки, еще и ехать пришлось в автобусе… Так. Кажется, Ричи галлюцинирует. Он читал об этом в самом начале своего трезвого пути – что-то вроде отложенной памяти и спонтанных реакций организма, – правда, обычно такое происходит в первые месяцы после отказа от… да какого черта. Он не галлюцинирует. Он не спит. Он не корчится в своей кровати, прокручивая раз за разом въевшиеся в подкорки разума обрывки диалога. Он сидит в блядском уличном кафе в блядском центре блядского Лос-Анджелеса, с бьющимся в горле сердцем, отнявшимися ногами и потными ладонями. Будто кто-то выключил весь остальной мир, оставив лишь Один Голос и Одно Лицо. – … эти ужасные поручни… мне срочно нужно вымыть руки. Билл кашляет. Ричи моргает. Стэн озабоченно хмурится, бросая на него косые взгляды. – Так это… хм, з-знакомьтесь. Ричи Тозиер, – Денбро криво улыбается, указывая на него, будто он не единственный новый для только что присоединившегося человек за столом, – мой друг и… эм, друг Стэна. Комик. А это мой друг и продюсер, Эдди Каспбрак. Ричи пялится на протянутую ладонь, медленно скользя от нее к локтю, шее, лицу. Эдди выглядит точно так же, каким он его помнит. Только лучше. Живее. И он смотрит на него в ответ – растерянно и задумчиво. Его смешные брови сходятся к переносице. Ричи видит складку между ними. Ричи кажется, что он сейчас умрет. Снова. Он неловко жмет протянутую руку. Теплая. Сухая. Прямой росчерк рта напротив дает трещину. – Мы раньше не встречались? – неуверенно уточняет Эдди, и Ричи хочется рассмеяться. И зарыдать. В пропорции три к двум. – Очень вряд ли, – бормочет он, и внезапно его ладони, все еще зажатой в ладони Эдди, становится щекотно. Он опускает глаза. По их соединенным рукам ползет ленивая зимняя муха. – Мерзость, – морщится Эдди, мягко разрывая контакт и опуская сумку на свободный стул. – Так. Я в уборную. Стэнли, закажешь мне как обычно? – Куриный салат с ананасами и орехами без ананасов и орехов? – невозмутимо откликается Урис, разглядывая меню. Ричи думает, что не слышал ничего бредовее. Ричи думает: почему бы просто не заказать сраную курицу? Ричи думает, что это очень в духе Эдди. – Всё верно, – Каспбрак кивает и исчезает быстрее, чем он успевает добавить хоть что-то. Но что он собирается добавлять? Знаешь, может, мы и встречались, если ты веришь в прогулки по пространственно-временным тоннелям? Или кстати, однажды я напился до такой степени, что, вроде как, отдал концы, и там, куда я попал, Иисус выглядел в точности как ты? Или еще лучше – эй, понимаю, мы только что встретились, но я думаю о тебе уже год, каждый гребаный день, особенно когда мне плохо, потому что в такие моменты только эти мысли помогают мне жить? Но с другой стороны – блядский боже. Это Эдди. Реальный Эдди. И он встретил его, потому что вселенная дала сбой со всей этой херней про снаряды и воронки, и – он здесь. Они оба здесь. Он что, позволит ему просто уйти? – Эй, друг, – он дергается, когда Стэн касается его плеча, но смотрит на Билла, потому что говорит именно он, – ты в порядке? Эти двое действуют как единое целое, хотя они еще даже не поженились, черт бы их побрал, и это так бесит, но еще так… вдохновляет. Он кивает – немного рвано и слишком часто. Стэн щурится. Ричи решает рвать когти, пока не поздно. – Да, я просто… мне нужно… видимо, последствия отравления, – он вымученно скалится, и Билл хмыкает с пониманием, но Стэнли – Стэнли явно не ведется на это дерьмо. – Пардон. Я быстро. Ричи вскакивает и охает, на мгновение ослепленный головокружением. Его ведет в сторону, и он спотыкается о свободный стул за соседним столом, тут же цепляясь за спинку и удерживая его на месте. Он минует вход в кафе и в каком-то тумане добирается до уборной. Отстраненно отмечает плеск воды за дверью. Толкает ее – должно быть, слишком сильно, потому что она с грохотом ударяется о стену, – и замирает, перешагнув порог. – Ебаный Иисус! – Эдди подскакивает и вскидывает лицо, таращась на Ричи через зеркало. Его глаза огромные и темные. И немного грустные. Но сейчас больше возмущенные. И удивленные. Тозиер сжимает руки в кулаки. – Нет, ты. Эдди моргает. Его брови ползут вверх. – Что? – Ничего. Я… Ричи замолкает. Что дальше? Что он должен сказать? Чего он хочет вообще? Черт возьми, врываться сюда без какого-то плана было сущим дебилизмом, но там, снаружи, когда он смотрел на то, как Эдди, которого он видел лишь однажды, год назад, во сне-или-чем-там-оно-было, уходит от него снова, он не думал об этом. Он вообще ни о чем не думал. Его мозг в принципе забыл, как это делается. Все, что волнует Ричи – кто перед ним. Насколько Этот Эдди похож на Того Эдди. Насколько новое, яркое, саднящее, жгучее, крепко обосновавшееся меж его ребер может относиться к тому, с кем столкнула его жизнь. Какой Эдди на самом деле. Глубоко и бесстрашно, Ричи. – Что бы ты спросил у бога, если бы у тебя была лишь одна попытка? Эдди застывает и пялится на отражение Ричи. Его рот приоткрывается – лишь на пару секунд, пока он не приходит в себя и не выключает воду, стряхивая брызги с рук в раковину. – Как тебя зовут? Ричи округляет губы, растерянно хмурясь. – Ричи. – Да не тебя, идиот. Это я и с первого раза запомнил, – Эдди опускает лицо и отворачивается от зеркала, и его профиль окрашивается румянцем – но, может, это всего лишь дефект освещения. – Я бы спросил у бога, как его зовут. Потому что, ну, «Бог» – это странно. Похоже, скорее, на профессию, но в то же время на «эй, я слишком крут для тебя!», так что вряд ли это его настоящее имя и… ты чего ржешь? Тозиер мотает головой, прикрывая глаза ладонью и давясь смехом. Этот Эдди тоже явно не страдает любовью к микробам и говорит быстрее обычного, но еще он немного более дерганный, резкий и острый, от мимики до соскакивающих с языка слов, с выкрученными на максимум настройками. И тем не менее, каким-то образом Ричи знает: это он. Это его Эдди. Он поправляет очки и смотрит на него, шаркая ботинком по полу. Эдди кажется заинтригованным. И готовым врезать. В пропорции три к двум. Что дальше? Что он должен сказать? Чего он хочет? Он хочет танцевать с ним на собственной кухне. Хочет завести с ним кота – или собаку – но лучше все-таки кота. Хочет приготовить ему спагетти на ужин и отпустить с дюжину идиотских шуток про каннибализм. Хочет подойти ближе и разгладить эту складку меж его бровей. Хочет ткнуть в ямку на щеке. Хочет коснуться шрама. Он и правда подходит ближе, но не переступает границу личного пространства. Его потряхивает от восторга. Даже если Эдди врежет ему, это будет того стоить. Это будет стоить всего. – Я… – голос подводит его, и Ричи жмурится, криво усмехаясь и прижимая подрагивающие ладони к бедрам. – Я так сильно хочу тебя поцеловать. Глаза Эдди распахиваются. В следующий момент по помещению прокатывается звук смыва. Одна из кабинок открывается, и к раковинам подходит лысый мужчина преклонных лет. Он косится на них через зеркало. Эдди давит сконфуженную улыбку и смотрит на Ричи. Ричи даже не дергается. Ричи плевать на все, кроме этой ямки на его щеке. Эдди склоняет голову набок. Вглядывается в него, будто пытается найти что-то. Будто пытается вспомнить. Или узнать. Эдди говорит: – Ты пиздецки странный, Ричи. И это звучит именно так, как должно. Как гребаный комплимент. И Ричи бесстыдно краснеет, и Эдди, глядя на это, улыбается шире. – Так это твое «хорошо»? – Это мое «не раньше, чем ты позовешь меня на свидание», – невозмутимо откликается он, заметно расслабляясь, когда невольный свидетель их нелепой беседы покидает уборную. Эдди выдергивает бумажные полотенца из автомата и оборачивается к Ричи, закатывая глаза. – И ради всего святого, вымой руки. Тозиер удивленно пялится на свои пальцы, но не спорит. Он включает воду и выдавливает немного мыла из дозатора, стараясь дышать ровно. В ушах стучит: свидание свидание свидание о господи о мать твою свидание. Он трет ладони так тщательно, что пена брызгает на его очки, но Ричи не замечает этого. Он вообще ничерта не замечает. Он надеется не грохнуться на пол, потому что это пол в туалете, а значит, Эдди не подойдет к нему ближе, чем на милю. – Ладушки. Ты занят после невероятно деловой встречи с мистером Бильбо Бэггинсом? – он закрывает кран и надеется, что дрожь в его руках не так очевидна, как ему кажется. – Я могу подобрать тебя и… Он замолкает, когда понимает, что не видит Эдди из-за заляпанных линз. Зато он слышит его неинтерпретируемый вздох, звук рвущейся бумаги и шаги. Эдди стягивает с него очки и протирает их полотенцем. Ричи моргает и щурится, но не может различить ничего, кроме его движений и сведенных к носу темных бровей. Он потерян и сбит с толку, но почему-то на этот раз это не пугает. – Вот, – бормочет Каспбрак, водружая очки обратно. Ричи думает, что он, вообще-то, мог просто сунуть их ему в руки. А затем осознает, насколько он близко, и не думает ни о чем – просто тянется вперед и мягко надавливает большим пальцем на складку над переносицей Эдди. Эдди замирает. Он по-прежнему держится за дужки его очков. Он по-прежнему близко, и его глаза такие огромные, и он больше не хмурится. Прямой росчерк рта нерешительно изгибается вверх, но прежде, чем Ричи успевает полюбоваться ямкой на щеке, Эдди привстает на мыски ботинок и целует его – коротко, но крепко и многообещающе. У Ричи подкашиваются колени. Теперь он дрожит всем телом. Он чувствует это. Он чувствует так много. Он чувствует все. – А как же свидание? – тупо бормочет он, когда Каспбрак отстраняется, довольно хмыкая и проводя языком по губам. – Ну, я сказал «позовешь», а не «сводишь». И я должен был знать, на что соглашаюсь, – он пожимает плечами и отворачивается, чтобы выкинуть полотенца в ведро. – Мы заканчиваем через час. Полтора максимум. Билл звал меня к себе вечером, но, наверное, я… смогу что-нибудь придумать. – Хорошо, – кивает Ричи, силой удерживая себя на месте. – Смоги. Эдди фыркает. Ричи сдается. Он делает шаг вперед и целует его снова. Этот поцелуй дольше и осмысленнее; он кладет ладони на его шею, и Эдди жарко выдыхает ему в рот; его пальцы касаются груди Ричи, и она горит огнем как никогда прежде. Вкус, давление, температура, трение, клацанье зубов, нетерпеливые звуки – все реально. Все здесь, откликается в каждом нервном окончании, щекочет и вибрирует где-то глубоко внутри. Он чувствует. И это восхитительно. В чистом виде. Без блядских пропорций. – Ладно, мне… нам правда пора… пока наши друзья не подумали о чём-то… неприемлемом, – Эдди слегка задыхается, и его зрачки до усрачки широкие, и Ричи думает, что это судьба, потому что они только что целовались в сортире, и потому что какой-то тест на БаззФид определил, что ему пятнадцать. – О чём-то, чем мы действительно занимались? Эдди гудит и упирается затылком в автомат с полотенцами. Ричи, как завороженный, таращится на яростно пульсирующий участок кожи чуть пониже челюсти. Он не может ничего с этим поделать. Он припадает к нему закрытым ртом с робким, почти благоговейным отчаянием, и Эдди тихо растерянно стонет над ним, и Ричи жмурится до ярких звезд. Это здесь. Прямо под его губами. Жизнь. – Зная Билла, может дойти и до расчленёнки. Ричи смеется, опуская голову на плечо Эдди. Веки трепещут, когда теплые пальцы вплетаются в волосы на его затылке. – Тушé. Просто дай мне… минутку. И Каспбрак дает. Он перебирает вихры Ричи, и Ричи думает, что это – его новейший Хороший Момент. Он надеется, что таких – с Эдди – станет больше. Ради которых жить и умирать. Но лучше жить. Тоже – с Эдди. – Эй, – едва слышно шепчет тот, проводя ладонью по его лопатке, – вообще-то я не занимаюсь подобным с… новыми знакомыми. Просто чтобы ты знал. Но если тебе от этого станет легче… мне не хочется уходить. Это прозвучит дико, но я… мы будто уже… – Я знаю. Я тоже, – Ричи обнимает его крепче, смыкая руки над поясницей. Он понимает, как тяжело говорить об этом. Он не думает, что сейчас правильное время. Но оно наступит. Однажды наступит. Эдди цепляется за него тоже. Остальное не важно. – Но это не значит, что нам не пора возвращаться. – Ну, я сказал им, что отошел посрать… – … и ты только что облегчил задачу свалить, – Эдди усмехается, шутливо отпихивая его прочь, но напоследок мимолетно прижимаясь губами к подбородку – то ли промазав, то ли специально, Ричи, если честно, все равно. Он готов растечься чертовой лужей даже от этого. – Встреть меня в шесть. – Будет сделано, Эдс, – Тозиер салютует ему двумя пальцами, хмыкая в ответ на гримасу, сквозь которую пробивается упрямая улыбка. – Ужасно. Никогда больше так меня не зови. – Прости, это один из пунктов брачного контракта. – Тогда мне придется подумать над твоим предложением. Каспбрак дергает уголком рта. Его глаза больше не кажутся такими грустными. Он кивает Ричи перед тем, как толкнуть дверь и скрыться в коридоре. Ричи остается один. Он долго смотрит Эдди вслед, и на задворках его сознания бьется запертое в клетке дежавю, но на этот раз ему не страшно. На этот раз он знает, что они увидятся снова. Всего лишь через час. Полтора максимум. Ричи умывается, но глупая улыбка никуда не девается. Ричи думает: и черт с ней. Ричи закрывает глаза.

***

…Так вот, вы встречаете Иисуса, который не выглядит, как Иисус. И вы, очевидно, без ума от этого парня. И вы зовете его на свидание. Как думаете, что он ответит? Я вот понятия не имею. Но можете быть уверены в одном: что бы он ни сказал, он заставит вас очистить ваши руки.