Он — герой

      Душный май сменился прохладным июнем, а июнь плавно перетекал в июль. Вся зелень уже давно расцвела, а в воздухе стоял приятный душистый аромат. Прошло две недели с тех пор, как случилась эта история с террористами.       Вернувшись на работу после выходных, СССР в срочном порядке приказал проверить всех рабочих и стран на принадлежность к какой-либо потусторонней организации. К счастью, в этом плане все оказались чисты. После проверки рабочих, началась доскональная проверка документации. Несчастному Польше пришлось перебрать все архивы и проверять, всё ли лежит на своих местах. У подвала появилась новая охранная система: теперь дверь охранялась отдельно двумя сторожевыми, а ключи от всех камер имелись только у самого СССР.       Россия стал навещать отца намного чаще, интересуясь всей этой историей про приведение. Союз мало помалу рассказал сыну, с чего всё началось и как обустроено их общение с Третьим Рейхом. — Nun gerade nackt ausziehen (Ну прямо догола раздеваешь), — возмутился нацист, когда СССР рассказывал сыну про способности приведения. — Можно подумать, — оглядел его с ног до головы коммунист, — что я рассказываю что-то личное. — Он здесь? — оглядел кабинет Россия. — Да он всегда здесь, — поднял глаза к потолку СССР. — Eigentlich ja (Вообще-то да), — фыркнул Рейх. — Ага, — отмахнулся от него Союз.       К слову, после той истории со спасением сыновей, отношения СССР с Третьим Рейхом вышли на новый уровень. В целом всё было так же, но упрёков и ругани стало меньше, появилось больше спокойных разговоров, а иногда, к примеру на Совете, когда кто-нибудь из стран предлагал уж совсем ерунду, двое давних врагов переглядывались с полным замешательством на лице, совсем как в старые времена.       За эти несколько месяцев Союз уже привык к тому, что рядом с ним постоянно находится неугомонный, призрачный, заклятый враг. Коммунист перестал мучить себя мыслями о том, что контактировать с тем, кто когда-то воткнул тебе нож в спину, — неправильно, и просто смирился с тем, что им теперь приходится существовать друг с другом. Точно так же, как и сам Третий Рейх. Все моральные принципы были оставлены ещё в самом начале появления Рейха. Они просто избегали того факта, что между ними была пятилетняя война и вели себя так, словно сердитые соседи одной комнаты. А ведь иногда разговоры с заклятым врагом были намного продуктивнее разговоров с союзниками.       После того, как Германия узнал, что его спас собственный отец, он не разговаривал с СССР больше пяти минут. Говорил немец только по работе, а потом сразу же удалялся к себе в кабинет, не заводя разговоров про отца. Сначала нацист радовался, когда приходил Германия. Он был уверен, что сейчас сын наконец-то поговорит с ним, но тот лишь приносил и уносил документы. Со временем Третий перестал радоваться появлению сына и, когда Германия появлялся на пороге, либо с мрачным видом смотрел на него, либо сразу же исчезал.       Конечно же СССР видел, что происходит, но не считал нужным встревать в отношения отца и сына. Тем более, что Рейх не просил его об этом, а новых конфликтов с нацистом ему не хотелось. Между ними многое изменилось, так же, как и они сами, но коммунист знал характер Третьего наизусть и он точно знал, что Рейх слишком велик гордыней, чтобы попросить о помощи, но если вмешаться в его дела без его согласия, то нацист закатит такую истерику, что его скорее всего услышат и остальные смертные. Поэтому Союз спокойно сидел на месте и заполнял бумаги, наблюдая за всей этой картиной уже в сотый раз. Правда, так было до того, как нацист неожиданно пропал.       Это случилось после очередного визита Германии в кабинет СССР. Рейх одарил сына мрачным взглядом и исчез, на что Союз как всегда отреагировал спокойно. Вернее, вообще не отреагировал, зная, что после этого приведение вернётся. Но Третий не вернулся. Его не было весь рабочий день и по дороге домой он тоже не объявился. Стоит ли говорить, что он не появился и дома? Не предавая этому особого значения, Союз лёг спать в тот вечер. Но когда нацист не появился и через несколько дней, коммуниста начали одолевать сомнения. — Может быть он наконец-то упокоился и оставил тебя в покое? — убирая чашки, в которых ещё минут десять назад был горячий чай, предположил Россия.       После этих слов Союз как-то странно смутился: — Думаешь? — Ну а почему нет? — надевая на себя пиджак, спросил старший сын. — Он и так достаточно подпортил тебе жизнь. Наверное решил, что с тебя хватит терпеть его.       Союз молча уставился на стол. Упокоился? Так просто? Даже без едких комментариев напоследок? Да быть такого не может. А может он и сам не понял, как покинул этот мир? — Ладно, я пойду, — отвлекая коммуниста от мыслей, произнёс Россия. — А то обед уже заканчивается. — Да-да, иди, — сделав вид, что он что-то пишет, отозвался Союз.       Как только за Россией закрылась дверь, СССР перестал черкать на бумаге и мельком осмотрел комнату. — Эй, — позвал коммунист, — ты здесь или правда уже упокоился?       Ему никто не ответил. Неужели нацист серьёзно исчез и оставил его? Союз поднялся из-за стола. Вдруг на несколько секунд у него потемнело в глазах. Закрыв руками лицо и потирая пальцами веки, коммунист зажмурился. Тут всё резко прекратилось. Сославшись на усталость, коммунист прошёлся по кабинету и посмотрел на часы: 13:45. Пора бы прекращать так много работать. И как раз он ещё успевает немного побездельничать. Открыв первый настольный ящик и достав оттуда связку ключей, СССР вышел из кабинета и отправился на первый этаж. На этажах было почти пусто, ведь сейчас шло время обеда. Пройдя через сторожевых и закрыв за собой подвальную дверь, коммунист направился в самый дальний коридор. Он не знал, почему именно туда, но ему хотелось снова увидеть ту самую старую камеру, в которой когда-то любил прятаться Третий Рейх.       Открыв незапертую дверь, Союз вошёл и включил свет. Тусклый свет ламп осветил камеру: тот же стол, та же доска и та же надпись. Коммунист подошёл к столу и присел на корточки, разглядывая самодельное название. Проведя пальцем по первой букве, Союз улыбнулся, но через секунду его улыбка сменилась сожалением. Неужели всё закончится вот так? И этот неугомонный идиот просто ушёл? — Was machst du? (Что ты делаешь?)       От неожиданности Союз вскрикнул и повалился на пол. Подняв испуганные глаза к верху, он увидел нациста, сидящего на столе и с любопытством смотрящего на него. — Какого чёрта? Ты разве ещё не упокоился? — поднимаясь с пола, сердито спросил коммунист. — Ruhst? (Упокоился?) — нахмурился немец. — Warum plötzlich? (С чего вдруг?) — Может с того, что ты уже несколько дней не появляешься, — развёл руками СССР. — Где тебя носило? И почему, когда я тебя позвал, ты даже не отозвался? — Warum sollte ich nach deinem Ruf erscheinen? (Разве я обязан появляться по твоему зову?) — возмутился нацист. — Und überhaupt! Wann hast du mich gerufen? (И вообще! Когда это ты меня звал?) — Да минут десять назад, в кабинете, — раздражённо ответил Союз. — Wie soll ich dich von hier hören? (И как я тебя отсюда услышу?) — скрестил руки и положил ногу на ногу Рейх. — Что ты вообще тут опять делаешь? — поинтересовался СССР.       Нацист открыл рот, но застыл. *** — Я тебя по всем этажам ищу! Что ты тут опять делаешь? Мы собрание пропустим! Ещё и забрёл в самый дальний коридор!

***

— Ау, — заглянул ему в глаза СССР. — Ich will nicht dorthin gehen (Не хочу идти туда), — подогнув под себя колени, отвёл хмурый взгляд Третий.       И после этих слов немец до такого стал похож на себя юного, что коммунист не смог ничего сказать и не мог отвести от него взгляда. Поймав себя на том, что он смотрит слишком долго, Союз часто заморгал и усилием воли посмотрел на стену, а потом снова на приведение. Понимая, что немец не собирается продолжать говорить, СССР вздохнул и опустился на пол, рядом со столом. Рейх проводил его удивлённым взглядом. — Что-то случилось? — не глядя на собеседника, спросил коммунист. — Wieso glaubst du, dass mir etwas passiert ist? (С чего ты взял, что у меня что-то случилось?) — фыркнул Рейх. — Всё такой же упрямый, — с усмешкой цокнул Союз. — Говори давай! — Bist du ein idiot? Mir ist nichts passiert! (Ты идиот? Ничего у меня не случилось!) — смотря на своего собеседника, как на сумасшедшего, отозвался Третий. — Geh schon zu deinem Job (Иди уже на свою работу). — Ага, а то я не вижу, — посмотрел на него СССР. — Ну? А то я так могу весь день сидеть. — Ja setz dich auf die Gesundheit (Да сиди на здоровье), — вскочил со стола Рейх, направившись к двери. — Und ich ging (А я пошёл). — И оставишь меня здесь? Совесть то не замучает? — азартно улыбнулся коммунист.       Третий замер у самой двери. Этот проклятый коммунист решил поиздеваться? Медленно обернувшись к Союзу, призрак сделал шаг вперёд. — Bist du krank (Ты больной). — Не отрицаю, — подперев рукой голову, ответил Союз. — В любом случае, пока я здесь, дальше этого здания ты не выйдешь. А если умру, и вовсе останемся тут навечно. Подвальная дверь заперта и найдут меня нескоро. — Anormal (Ненормальный), — тихо произнёс Рейх, с опаской косясь на него. — Ну? Расскажешь в чём дело или нет? — спросил СССР.       Немец смотрел на него во все глаза, пытаясь понять, издевается над ним СССР или нет. Что это за шутки? И шутки ли вообще? Решил детство вспомнить? Рейху конечно нравилась эта камера. Не смотря на то, что он, будучи живым, уже давно не появлялся тут, что-то в ней было родное. Но оставаться в ней навечно он не хотел. А зная Союза, тот мог вытворить всё, что ему взбредёт в голову. — Zum Teufel (К чёрту), — нацист опустился на пол, подогнув под себя колени. Выждав небольшую паузу, он произнёс: — Mein Sohn scheint Angst vor mir zu haben (Кажется, мой сын боится меня). — Я так и думал, что ты это скажешь, — вздохнул Союз. — Ты поэтому больше не появляешься? — Ja (Да) — ответил Рейх. — Ich will nicht mehr zusehen, wie er verängstigt in dein Büro kommt und wegläuft, nachdem du ihm einen neuen Stapel Papiere gegeben hast (Не хочу больше смотреть на то, как он испуганно заходит к тебе в кабинет и убегает после того, как ты выдашь ему новую стопку бумажек). — С чего ты взял, что он боится? — Ich sehe nicht, wie vorsichtig er sich umsieht, wenn er reinkommt (А то я не вижу, как опасливо он оглядывается по сторонам, когда заходит), — огрызнулся Третий. — Ты ведь понимаешь, что ему трудно сразу принять такое? — изогнув брови, взглянул на него СССР. — Если бы мне в его годы сказали, что мой отец — живое приведение, я бы тоже от страха на стены полез. Только мой отец был тиран по отношению к собственному сыну, а ты... — сощурил глаза Союз, — ...вроде как его любишь. — Irgendwie? (Вроде как?) — сердито переспросил Третий. — Ну, если не считать, что ты растил его, как яйцо в инкубаторе. — Sehr lustig (Очень смешно). — А я и не смеюсь, — ответил СССР и Рейх отвернулся от него. Вид у нациста стал мрачнее, чем обычно. — До того, как ты вытащил нас из передряги, я вообще сомневался, что ты любишь что-нибудь кроме себя, власти и стремления к уничтожению всего живого. Просто дай ему время... — Du verarschen? (Ты издеваешься?) — вдруг напустился на него Рейх. — Ein Monat ist vergangen, Union. Monat! Er wird nicht mit mir reden! (Уже месяц прошёл, Союз. Месяц! Он не будет разговаривать со мной!) — Дело времени, — спокойно отмахнулся СССР. — Если даже я захотел разговаривать с тобой, то он точно заговорит. Главное, чтобы он решился на это не через год, — улыбнулся Союз.       Рейх глядел на него, не отрываясь и в его взгляде одновременно читался шок и недовольство. — Ладно, — поднимаясь на ноги, сказал СССР, — работа ждёт.       Рейх проводил его угрюмым взглядом до двери. — Идёшь? — открыв дверь, вдруг спросил Союз. — Или так и будешь тут сидеть? Я ведь выключу свет. — Auch mir, Zentrum der Welt (Тоже мне, пуп земли), — усмехнулся нацист. — Что-что? — делая вид, что не расслышал, оглянулся Союз. — Ja nichts (Да ничего), — бодро отмахнулся Рейх, поднимаясь с пола. — Geh schon (Иди уже).       Вскоре Германия и правда объявился, но не в кабинете Союза и даже не в квартире. Немец настиг коммуниста на улице.       В этот день СССР как и обычно был в кабинете. Уже несколько дней его мучили головные боли и работа не задалась с самого утра. Тупая боль в висках и небольшое потемнение в глазах возникали неожиданно, минут на десять. Потом резко прекращались на несколько часов и появлялась снова. Сославшись на летнюю жару и переутомление, коммунист оставил часть работы на завтрашний день и отправился домой чуть раньше обычного. — DIE UDSSR (СССР), — Союз обернулся и увидел перед собой Германию. Немец выглядел каким-то хмурым и заметно нервничал. — О, Германия, — Союз протянул ему руку. — Здравствуй. — Guten Tag (Здравствуйте), — он пожал коммунисту руку. — Ich würde gerne mit Ihnen reden. Stimmt.. wenn Sie nicht beschäftigt sind (Я бы хотел поговорить с вами. Правда... если вы не заняты).       Союз оглянулся и одарил быстрым взглядом арку в свой квартал. Головная боль заметно стихла. — Не занят, — повернулся к нему коммунист. — Слушаю. — Und noch... (И ещё...) — немец как-то странно замялся и отвёл нервный взгляд к цветочной клумбе, стоящей неподалёку. — Ist mein Vater jetzt hier? (Мой отец сейчас здесь?) — Нет, — СССР осмотрелся по сторонам и снова посмотрел на Германию. — Во всяком случае я его не вижу. — Fu-f (Фу-ф), — облегчённо выдохнул Германия. — Ты хотел поговорить с ним? — удивлённый такой реакцией, спросил СССР. — Ich wollte mit Ihnen reden (Я хотел поговорить с вами), — Германия выждал небольшую паузу и продолжил. — Im Allgemeinen.. ich nicht... ich weiß nicht, wie ich es sagen soll.. (В общем.. я не... я не знаю, как сказать..)       Союз смотрел на него, не отрываясь. Хоть Германия ещё ничего толкового не сказал, но коммунисту уже было понятно, что немец хочет до него донести. Бегающий взгляд, крайне взволнованный тон и не находящие себе место руки говорили за него. — Говори так, как оно есть, — вздохнул Союз. — Ты не хочешь разговаривать со своим отцом. — Wie Sie... (Как вы...) — Я не первый день живу, Германия, — перебил его СССР, вытащив из кармана сигареты. — И, как ты заметил, вырастил не только Россию. — Entschuldigung (Простите), — с облегчением и крайней неловкостью выдал немец. — За что ты извиняешься? — быстро прикурив, спросил коммунист. — Говорить с ним или не говорить — это твой выбор. Я тебя не осуждаю. Но мне интересно, почему ты вдруг передумал? — Ich fürchte, er wird mich nicht verstehen (Я боюсь, что он не поймёт меня), — вдруг помрачнел Германия. — Das Letzte mal haben wir uns nicht gut getrennt.. Er hat mich gerettet. Ich fühle mich schuldig, aber ich kann mich nicht dazu bringen, mit ihm zu reden (В последний раз мы с ним не очень хорошо расстались.. Но он ведь спас меня. Я чувствую себя виноватым перед отцом, но не могу заставить себя поговорить с ним). — Может и так, — выпуская дым, сказал Союз. — Зная то, каким вспыльчивым может быть твой отец, сначала.. он конечно не поймёт... но в конце концов всё осмыслит и успокоится. Он далеко не хороший человек, но как-никак он — отец. Не переживай по этому поводу. — Danke (Спасибо), — ответил немец. — Не за что, — улыбнувшись уголками губ, произнёс коммунист.       Вернувшись домой, Союз совсем перестал чувствовать головную боль и, стянув с себя обувь, отправился переодеваться, в надежде наконец-то передохнуть. Но видно судьба всё решила за него: войдя в спальню, он застал там нациста, сидящего на полу и вжавшегося в спинку кровати. Третий сидел молча, подогнув под себя колени и опустив на них голову. — Ты будто бутылок пять осушил, — пройдя к кровати и положив на тумбу пистолет, сказал СССР.       Рейх ему не ответил. Союз обошёл его и сел на кровать. — Что случилось на этот раз?       Но Рейх упорно молчал. — Эй, умер что-ли?       Тут нацист поднял голову и перевёл на него яростный взгляд. — Was für eine blöde Frage? (Что ещё за дебильный вопрос?) — Ну прости, — рассмеялся коммунист, наблюдая за реакцией приведения. — По-другому ты не отзывался. — Nicht reagiert (Не отзывался), — сердито передразнил его нацист, устремляя взгляд перед собой. — Что произошло то? Ты сегодня даже мрачнее, чем обычно, — поинтересовался СССР. — Ich habe Ihr Gespräch mit Deutschland gehört (Я слышал ваш разговор с Германией). — А-а, — перестал улыбаться Союз. — Так вот оно что. Ну с этим я помочь не могу. — Was bist du? Hast du ihm nicht gesagt, dass er sich keine sorgen machen soll? (Да что ты? А не ты ли ему сказал, чтобы он не переживал?) — посмотрел на него Рейх и продолжил передразнивать собеседника: — Gib ihm Zeit... er wird mit dir reden... (Дай ему время... Он с тобой поговорит...) — Разве я сказал что-то плохое? — удивился Союз. — Неужели для тебя было бы лучше, если бы он чувствовал себя виноватым и его мучила совесть из-за того, что он не готов к разговору с тобой? — Für mich wäre es besser, wenn er in seinem Vater keinen Feind gesehen hätte (Для меня было бы лучше, если бы он не видел в своём отце врага), — отвернулся от него Рейх. — Ну уж извини, — ответил СССР. — Ты сам заработал себе такую репутацию. — Was weißt du? (Да что ты знаешь?) — горько усмехнулся нацист. — Я знаю, что ты натворил столько всего, что даже твой сын не решается с тобой поговорить. И знаю, что у вас что-то случилось в последнюю вашу встречу. — Ich habe versucht, ihn zu beschützen (Я старался защитить его), — вдруг сказал Третий. — От чего? — Von allem (От всего), — сурово нахмурил брови немец, глядя в пространство перед собой. — Diese Welt... so verrottet. Ich wollte nicht, dass er in einer tiergesellschaft aufwächst, in der einer versucht, den anderen zu zerstören, um aufzusteigen (Этот мир... такой прогнивший. Я не хотел, чтобы он вырос в животном обществе, где один старается уничтожить другого, чтобы подняться) — Какой ты все-таки интересный, — холодным тоном отозвался СССР. — Говоришь одно, а делаешь совсем другое. — Wovon redest du? (О чём ты?) — Разве ты не пытался уничтожить целые расы, чтобы подняться? — Ich hatte keinen anderen Ausweg (У меня не было другого выхода), — сжал кулаки Рейх. — Ich wollte ein großes Imperium aufbauen, in dem alles anders wäre (Я хотел создать великую империю, где всё было бы по-другому). — Как «по-другому», Рейх? — не выдержал СССР. — Никогда мир не будет подстраиваться под тебя! Никогда! Вы убивали тех, кого считали низшей расой! Убивали всех, кто сопротивлялся вам! Да о чём тут говорить, если ты даже меня стремился стереть с лица земли? — в потоке эмоций, Союз махал руками, смотря на приведение с неистовой злостью, которая возникла в нём так же неожиданно, как однажды Рейх появился в его спальне. — Просто признай, что власть вскружила тебе голову и ты перестал различать, что хорошо, а что плохо! — Halt den Mund! (Закрой рот!) — в ярости вскочил на ноги нацист. — Не собираюсь я замолкать! — СССР тоже встал напротив него. В висках пульсировало от злости. — И даже после всего, когда я наконец-то добрался до тебя, чтобы получить ответы на свои вопросы, за что ты так поступил со мной, что ты сделал, Рейх? А? — крикнул на него СССР. Нацист замер с перекошенным от ярости лицом. — Что ты сделал? ТЫ УМЕР!       Нацист окончательно потерял дар речи. Коммунист схватился за голову и истерично рассмеялся, начав расхаживать по комнате. Если бы кто-то из живых увидел его сейчас, то без лишних разговоров вызвал бы санитаров. — Да-а, — безумно оскалившись, подошёл к окну СССР. — Это же так легко! Раз и нет! Ты умудрился сбежать от всех проблем разом! О чём же ты теперь печалишься, а? Рейх? — опираясь руками на подоконник, посмотрел на него Союз. — Ты вообще жалеешь хоть о чём-нибудь?       Нацист смотрел на него, не отрываясь. На его лице было что-то нечитаемое, но он ничего не говорил. — Ну? Великий Третий Рейх способен на жалость? — рывком отойдя от подоконника и обойдя приведение, спросил СССР. — Как же, — коммунист отвернулся от него и тут его безумный оскал резко пропал. — По своему опыту знаю, что ни на что благое ты не способен. Жестокость порождает жестокость. А ты, своими действиями, теперь олицетворяешь всю жестокость, какая только существует в этом мире. Да, люди запомнят тебя, но они никогда не признают тебя.       Союза сильно трясло, а внутри всё горело так, что казалось, будто все его внутренние органы вот-вот сварятся. Нацист молчал, а значит всё, что СССР сказал, было правдой. Вдруг у него снова потемнело в глазах. Часто заморгав, СССР снова потёр веки, но в этот раз это почему-то не помогало. И тут комната поплыла перед глазами, а его ноги стали такими ватными, что коммунист не смог удержаться на них. Опираясь руками на дверь, Союз рухнул на колени, и теряя сознание, упал на пол. — Hey (Эй), — ещё не понимая, что стряслось, вдруг обрёл дар речи Рейх. — Was ist Los mit dir? (Что с тобой?) Но СССР не ответил. Нацист ошарашенно подбежал к нему и опустился на колени, разглядывая лежавшего: — Hey! Warum bist du abgeschaltet? (Эй! Ты чего вырубился?) Третий попытался взять его за плечо, но рука прошла сквозь коммуниста. — Fluch! (Проклятье!) — ударил кулаком в пол взбешённый призрак. — Und was soll ich tun? (И что мне делать?)       Рейх вскочил и уставился на валяющееся тело. Мысли нациста бешено путались в голове, не давая соображать. Взявшись за голову, немец осмотрел комнату и тут его привлёк домашний телефон, лежащий на тумбе возле кровати. Метнувшись к нему, призрак потянулся к трубке, но вдруг замер. Почему он должен это делать? Они враги. И всегда ими будут. Рейх ведь не способен на жалость! СССР сам высказался по этому поводу ещё буквально минуту назад. Ярая обида не давала нацисту сделать решающий шаг. Рейх обернулся и ещё раз посмотрел на коммуниста. Ему хватило одного взгляда, чтобы начать действовать. Нацист провёл рукой по телефону и на экране высветилось:

«вызов Россия»

— Да, пап? — спустя несколько секунд ответил русский. — Lauf hierher. Dein Vater könnte bald nicht mehr sein (Беги сюда уже. Твоего папы скоро может не стать), — выкрикнул нацист, но было без толку. Россия его не слышал. — Алло? — неуверенно произнёс русский. — Отец??       Секунда и Россия повесил трубку. — Gut Klasse (Ну класс), — опустился на кровать Рейх. Его взгляд упал на лежащего на полу коммуниста. — Und was jetzt? (И что теперь?)       Тут экран телефона снова засветился и в квартире раздался противный звук. Третий подскочил и провёл ладонью по экрану: телефон принял звонок. — Отец? Алло, — снова раздался голос России. — Ты чего молчишь?       Рейх посмотрел по сторонам и увидел на соседней тумбе стакан, в котором была налита вода. Думать долго не пришлось. Нацист поднял руку вверх, не отводя взгляда от посуды: вдруг стакан метнулся в стену и с громким звуком разбился. — Да что происходит? — недовольно спросил русский на другом конце трубки. — Что это был за звук? Алло!       Нацист снова осмотрелся. Больше ничего бьющегося в комнате не было. — Teufel! (Чёрт!) — выругался Рейх. И тут он посмотрел на пистолет, лежащий рядом с телефоном. Сосредоточившись, призрак накрыл руками пистолет и зажмурился. Вдруг оружие выстрелило, разбив пулей окно. — Komm schon! Du idiot! (Ну же! Придурок!) — опустившись на пол, крикнул Третий. — Твою мать! Отец! — и тут Россия повесил трубку. — Agrh (Агрх), — сквозь сжатые зубы, вырвалось у приведения.       Немец посмотрел на свои ладони: они начали исчезать. Он медленно подполз к коммунисту. — Warum bist du so?.. solcher... (Ну почему ты такой... такой...) — взбешённо подавился воздухом Рейх. У него не находилось подходящего слова, чтобы описать СССР. — Ich hasse dich! Ich hasse deine Mätzchen! Ich hasse es! Aber warum helfe ich dir, anstatt dich sterben zu lassen? (Я ненавижу тебя! Ненавижу твои выходки! Ненавижу! Но почему вместо того, чтобы оставить тебя умирать, я помогаю тебе?)       Рейх наклонился к нему и прислушался. Союз тяжело дышал, но дышал. Сколько ему ещё придётся пролежать здесь? Он умрёт без помощи. Но что нацист мог? Ничего. Он сделал всё, что было в его силах. Третий прислонился к стене, сняв с себя фуражку и подняв глаза к потолку. Одно дело — умереть быстро, но совсем другое — умирать вот так, мучаясь. Как же дерьмово видеть подобное, но понимать, что от тебя здесь ничего не зависит. Что ты ничего не можешь. И остаётся только смотреть на это, без возможности что-либо предпринять.       Вдруг он услышал, как хлопнула входная дверь. Нацист рывком поднялся и уставился на дверь. Неужели сработало? — Отец? — раздался голос старшего сына СССР из коридора.       Тут дверь стала открываться, но не открылась до конца: ей мешали ноги Союза. На пороге показался встревоженный Россия. — Отец! Что с тобой? — увидев лежащего отца, Россия ловко протиснулся в комнату и опустился рядом с СССР.       Рейх сел на кровать, наблюдая за происходящим. Наклонившись к нему и положив ладонь на спину коммуниста, русский понял, что отец дышит. Достав из кармана телефон, Россия быстро набрал номер и стоило на том конце ответить, как он судорожно произнёс: — Алло? Скорая? Моему отцу плохо. Он лежит без сознания. Тут он замолчал, слушая, что говорят на другом конце трубки. — Ваш главнокомандующий, СССР, — выкрикнул Россия. — Можно побыстрее? Адрес ×, подъезд ×, квартира ×. Жду.       Убрав телефон, Россия осмотрел комнату: на полу лежали стёкла и была разлита вода, на стенах потёки, а окно пробито пулей от пистолета, лежащего на тумбе, рядом с телефоном, до которого СССР явно не дотянулся бы. А значит звонил ему не отец. — Так это ты мне позвонил? — вдруг спросил Россия.       Рейх удивлённо посмотрел на него. Он не думал, что сын Союза вообще догадается, что тут произошло, не то, что заговорит с ним. — Я знаю, что ты здесь, — придерживая голову отца и, не переставая осматриваться, продолжил Россия.       Рейх хмыкнул и уставился на выключатель. В комнате зажёгся свет. Россия поднял глаза к лампе. — Так и знал, — опустил голову русский.       Взглянув на свои ладони, Рейх тихо выругался: его уже почти не было видно. — Ich würde noch mit dir reden, aber leider (Я бы с тобой ещё поболтал, но увы), — сказал Третий, зная, что Россия всё равно его не услышит. — Ich hoffe, dass du ohne mich weiterkommst (Надеюсь, что дальше и без меня справишься). И Рейх исчез, оставив лежащего без сознания коммуниста с сыном.