Он — герой

            До самого утра Союз лежал в одном положении, глядя в окно и не смыкая глаз. После недельного прихода в себя ему показалось, что спать он больше не захочет как минимум месяц, но где-то часам к восьми он почувствовал дрёму, однако, спать коммунист не спешил. Слишком много тревожило и без того больную голову. Что скажут дети и где сейчас находится Третий Рейх? Мысли с догадками толпились, притесняя злобу коммуниста на самого себя. Кошмары, появляющиеся уже почти каждую ночь, становились настолько реальными, что он перестал отличать настоящее от снов. Союзу было страшно снова заснуть и увидеть отца, Рейха или Федю.       За столько лет он до сих пор никак не мог привыкнуть к счастливому лицу Филатова, которое являлось ему в ночных кошмарах. Правда, счастливым оно выглядело ровно до тех пор, пока Союз не начинал как-либо контактировать с ним: стоило ему заговорить или едва коснуться командира, как Фёдор превращался в изломанный, но ходячий и, что ещё ужаснее, говорящий труп, который лишь произносил последние, сказанные главнокомандующему слова. Трудно было назвать это словами. Произношение мертвеца звучало скорее как хриплое бормотание, заставляющее тело коммуниста оцепенело дрожать, а волосы на его голове вставать дыбом.       С ночными кошмарами, в которых присутствовал Третий Рейх, всё складывалось иначе. Нацист редко появлялся во снах с простреленной головой, чаще являлся вполне живым и даже весёлым, таким, каким СССР запомнил его ещё в юности. Но если во снах с Фёдором коммунист до последнего не понимал, что это кошмар, то во снах с Рейхом он полностью осознавал, что спит. Почему его сны работали именно так, Союз не знал, но видя перед собой ещё молодого, не познавшего боли, ужаса, отчаяния и жажды войны друга, на душе у коммуниста скребли кошки, а грудь болезненно сдавливало.       Хоть в реальности, спустя столько лет, Союз видел Рейха и наконец-то мог поговорить с ним, это не отменяло того, что Рейх умер, умер у него на глазах и больше никогда не сможет вернуться к жизни, никогда не сможет прикоснуться к нему, как и сам СССР. И это стало главной причиной, по которой они с Рейхом никогда не скажут друг другу того, что так хотели сказать после поездки на кладбище и перепалки в квартире. И ведь это всё, происходящее между ними, началось ещё давным давно, но почему-то они либо не осознавали этого в то время, либо просто не понимали и никогда не говорили об этом друг другу. Сейчас же, после войны, самоубийства Рейха, спустя столько долгих лет, когда у них двоих уже выросли дети, а сам СССР находится на пороге смерти, это уже не имеет никакого смысла. Всё это нужно было говорить тогда, даже в той же канцелярии, пока Рейх был жив, но сейчас они уже ничего не смогут исправить и они оба наконец-то понимают это, как никто другой, понимают без слов.       Отец же в его кошмарах возникал всего лишь два раза, в прошлый раз его нахождения в больнице, но леденящий ужас от его появления и предсказания скорой смерти был таким же сильным, как ужас от вида мёртвого полковника. Наверное из-за того, что между Союзом и РИ всё было сказано в последнюю встречу, отец не одолевал его ночами, но пока Союз снова находится в больнице, нет никакой гарантии, что РИ не возникнет снова и не предскажет ему ещё одну скорую кончину.       Обессилив от слабого состояния организма и от собственных размышлений, СССР уже собрался встать и пройтись, сказав США, что он отправится на завтрак, но как оказалось, ему нельзя было подниматься с кровати в связи с трещинами на груди, которые могли пойти дальше даже из-за незначительных нагрузок, и еду ему принесут в палату. Эта новость только разозлила Союза с новой силой, однако, он этого не показал, а лишь опустился на кровать и снова уставился невидящим взглядом в окно.       Часам к десяти, когда солнце уже окончательно поднялось, а коммунист успел притронуться к еде, тыча ложкой в кашу и съев от силы ложки две, в палате появились Великобритания и Китай. Обе страны старательно не затрагивали тему болезни, лишь спросив про его самочувствие, и просто вводили главнокомандующего в курс дел, касающихся работы. СССР вяло кивал головой и что-то отвечал, смотря в окно и совершенно не заостряя своё внимание на них. Он прекрасно понимал, что они про всё знают и пришли проверить его состояние и то, способен ли он ещё хоть как-то работать, поэтому зачем тратить на них лишние нервы? В конце концов, сейчас его волновали только дети и Третий Рейх, а Совет теперь оставался где-то далеко, в тёмном уголке сознания.       Всю ночь, утро и почти полдня Америка провёл в палате СССР. Сначала Союз ничего не говорил, ведь его голову занимало много тревожных мыслей, но после ухода Великобритании и Китая общество американца уже откровенно начинало раздражать коммуниста. Он ведь уже очнулся и вполне способен позвать врача, если это будет нужно, он хотел остаться один и что важнее, хотел узнать, здесь Рейх или нет. Ему хотелось побыть с Рейхом наедине, пока это было возможным, увидеть его и убедиться, что он рядом, но США ошивался с больным в палате, не давая СССР возможности поговорить с приведением. И когда Союз решил открыто заявить о том, что хочет побыть один, Америка вдруг поднялся со стула, на котором сидел, и произнёс: — I guess there's no point in me sitting here anymore, since you've already come to your senses (Думаю, мне больше нет смысла сидеть здесь, раз ты уже пришёл в себя). — Да, — согласился главнокомандующий, с трудом садясь на кровать. — I'll let Russia know you're awake (Я сообщу России, что ты очнулся), — подошёл к двери США. — You rest.. and get as well as you can (А ты отдыхай.. и выздоравливай, насколько это вообще возможно). — Спасибо, — ответил Союз и американец скрылся за дверью.       Вздохнув с облегчением, коммунист мельком оглядел комнату и позвал приведение: — Рейх, ты здесь?       Но ему никто не ответил. — Рейх, — хмурясь, снова позвал СССР.       Но кроме него в палате никого не было. Никто не появился и не ответил ему, что начинало немного тревожить коммуниста. «Может быть снова гуляет по больнице?» — подумал, успокаивая себя, Союз и опустился обратно на кровать, решив подождать, пока нацист доберётся до его палаты. — «Наверное решил подождать, пока США уйдёт...»       Но Рейх не объявился и через час, и через два. Союз уже успел подняться и измерить шагами всю комнату, он даже выходил из палаты, гуляя по коридору и надеясь, что нацист увидит его или он сам увидит Рейха, лежащего на полу возле окна или наблюдающего за другими пациентами, но он так никого и не увидел. Когда Союз вернулся обратно в кровать, на смену беспокойству уже пришла лёгкая паника. Однако, не успел СССР полностью поддаться ей, как дверь палаты распахнулась и в комнату влетела целая орава во главе с Россией.       Старший сын, пока все толпились у входа, первым пересёк палату и сгрёб отца в объятия, присев на кровать. Союз издал тихий стон боли, чувствуя, как его и без того больную грудь сдавливают. — Не стискай так сильно! Йому ж боляче! (Не сжимай так сильно! Ему же больно!) — выкрикнул Украина, протискиваясь между братьями и сёстрами и присаживаясь рядом.       СССР почувствовал, что Россия ослабил хватку, но замер в одном положении, не выпуская отца и не решаясь поднять на него взгляд. — Як ти себе почуваєш? (Как ты себя чувствуешь?) — почему-то тихим голосом спросил Украина.       Тем временем Беларусь, Казахстан, Латвия, Литва и Эстония встали напротив кровати, а Армения, Азербайджан, Грузия, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан пристроились позади. Все глаза были обращены на коммуниста. — Уже лучше, — слабо улыбнулся Союз, глядя на Украину и по-прежнему обнимая Россию. — Сіз бізді қатты қорқыттыңыз (Ты нас очень напугал), — приобняв Беларусь, сказал Казахстан. Девушка выглядела какой-то потерянной и бледной. — Простите, что заставил вас волноваться, — обратился к ним коммунист, разглядывая каждого. — За што ты прасіць прабачэння? (За что ты извиняешься?) — вдруг очнулась и вскрикнула бледная Беларусь.       СССР замер, разглядывая дочь: Казахстан слегка сжал свою ладонь на её плече и она замолчала, поджав губы, а потом уже спокойнее добавила: — Гэта мы павінны прасіць прабачэння... за тое, што... (Это мы должны извиняться... за то, что...)       И тут она снова замолчала, устремив взор в пол. — Selle eest, et ei märganud mingeid märke haigusest enne (За то, что не заметили признаков болезни раньше), — закончил за неё Эстония. — Так, — нахмурился Союз, — не смейте винить себя в этом! Это старость и с этим уже ничего не поделаешь... Рано или поздно это должно было произойти, — он обнял Россию покрепче и уставился на его макушку. — Я тоже хорош... узнал диагноз и не стал вам рассказывать, думал, что не стоит вас зря волновать. — Зря волновать? — вдруг грозно спросил Россия. РФ поднял голову и сердито посмотрел на отца. — О чём ты вообще думал, когда решил умолчать о болезни? — Росія (Россия), — взял его за руку Украина, но РФ стряхнул руку брата. — О том, что нам всё равно? Или ты снова подумал, что сам всё решишь и нам об этом рассказывать необязательно? — распалился старший сын. Все остальные молча наблюдали за ним и за реакцией отца. — Ни о чём таком я не думал, — спокойно ответил СССР. — Я не хотел вас волновать... — Нет, вы только послушайте! — вскочил с кровати Россия. — Он не хотел нас волновать! А то, что я вижу тебя в обмороке уже второй раз тоже не должно меня волновать? Не должно волновать ребят? — Росія!!! (Россия!!!) — выкрикнул Украина, тоже вскочив с кровати и загородив отца. — Припини себе так вести! Батькові і так зараз погано, ми повинні підтримати його, а не лаятися! (Прекрати себя так вести! Отцу и так сейчас плохо, мы должны поддержать его, а не ругаться!) — С ума сойти, — произнёс русский и отвернувшись, вышел из палаты. — Rusija! (Россия!) — Литва вместе с Латвией выбежали за братом. — Men ular bilan birga boraman (Пойду за ними), — сказал Узбекистан и вышел следом за ними.       Союз закрыл ладонями лицо и громко выдохнул. Чего-то такого он и ожидал от России. В любом случае, в своём нынешнем состоянии он не способен догнать его и успокоить, поэтому остаётся надеяться, что Россия успокоится и вернётся сам, чтобы нормально поговорить. Украина и Беларусь присели рядом. — Тільки не переживай (Только не переживай), — взяв отца за плечи, сказал Украина. — Просто він дуже переживає за тебе. Після того, як тебе привезли, Він один чергував поруч твого ліжка днями безперервно. Зараз заспокоїться і сам повернеться (Просто он слишком боится за тебя. После того, как тебя привезли, он один дежурил рядом с твоей кроватью днями напролёт. Сейчас успокоится и сам вернётся). — Безумоўна (Конечно), — поглаживая Союза по спине, сказала Беларусь. — Гэта ж Расея. Ён заўсёды так робіць (Это же Россия. Он всегда так делает).       Коммунист убрал руки от лица и с благодарностью посмотрел на них: Беларусь слабо улыбнулась ему и обняла.       Прошло несколько часов с тех пор, как в палате появились дети СССР. Россия так и не вернулся, выйдя из больницы и игнорируя двух сестёр и брата, пытающихся его образумить. Когда Литва, Латвия и Узбекистан вернулись обратно, все замерли, ожидая, что и Россия вот-вот появится в дверях, но Узбекистан лишь тихо и сердито произнёс: — Ketdi (Ушёл).       Из Союза словно разом вышел весь воздух, но он сразу же постарался скрыть своё состояние от детей.       Почти час они сидели в палате и разговаривали обо всём, что только приходило в голову. Обсуждали и Совет, и поступок России, и ужасный персонал больницы. Это никак не успокаивало коммуниста, ведь он прекрасно понимал, что ребята, как и он сам, просто стараются избежать главного, делая вид, что собрались здесь за обычной беседой. Постепенно, за разговорами, Союз всё же немного расслабился и в душе уже надеялся на то, что больше никто не затронет причину его нахождения здесь, но вдруг Украина, посмотрев на отца, произнёс то, от чего всё тело коммуниста снова напряглось, словно натянутая струна: — І що тепер? Ти весь час будеш перебувати тут? (И что теперь? Ты всё время будешь находиться здесь?)       После этих слов обстановка в комнате резко изменилась. Ребята перестали улыбаться и большинство одарило украинца таким взглядом, словно собираясь его сжечь. — Не треба на мене так дивитись! (Не нужно на меня так коситься!) — рявкнул Украина, поочерёдно глядя на братьев и сестёр, а потом снова посмотрел на отца. — Вибач, але я не хочу робити вигляд, що у нас все добре. Я хочу знати все про твій діагноз і чи зможеш ти піднятися на ноги. І будь ласка, не потрібно нам брехати. Ми маємо право знати (Прости, но я не хочу делать вид, что у нас всё хорошо. Я хочу знать всё о твоем диагнозе и сможешь ли ты подняться на ноги. И пожалуйста, не нужно нам лгать. Мы имеем право знать).       Союз вздохнул и тепло улыбнулся сыну, на что Украина заметно растерялся, но постарался скрыть это. И если бы СССР не был его отцом, то не заметил бы этой растерянности. — Ты абсолютно прав, — произнёс коммунист. — Вы имеете право знать и моей ошибкой было умолчать о болезни, но поймите меня правильно: я как и любой отец, не хотел обременять вас этим как можно дольше. Порой из-за проблем, которые у меня накопились, я забываю о том, что вы уже выросли и стали сильнее. Для меня вы всегда есть и будете моими маленькими детьми...       Как и сказал Рейх, нужные слова вдруг сами появились в голове СССР. Союз удивлялся каждому слову, которое сходило с его губ. Ребята замерли, слушая отца и всё ещё косясь на брата. — Я знаю, что врач рассказал вам о болезни и могу только подтвердить его слова, — Союз набрал в себя побольше воздуха. В палате воцарилась мёртвая тишина. — Мой организм уже почти год медленно умирает и это нельзя исправить или вылечить. Теперь вы все знаете, что меня скоро не станет.       Коммунист замолчал и уставился в окно. Кто-то из девочек громко всхлипнул, кто-то тяжело вздохнул, но все продолжали молчать. — Я не хотел, чтобы вы и весь Совет узнали об этом вот так, от кого-то другого, но жизнь распорядилась иначе, — невесело усмехнулся СССР. — Невже зовсім нічого не можна зробити? (Неужели совсем ничего нельзя сделать?) — тихо спросил Украина. Союз посмотрел на него: украинец сидел на краю кровати, потеряно бегая глазами по полу. — Це ж можна якось вилікувати... нехай пропишуть тобі якісь таблетки! Зрештою провести дослідження, дізнатися в чому причина хвороби і усунути її! (Это же можно как-то вылечить... пусть пропишут тебе какие-нибудь таблетки! В конце концов провести исследование, узнать в чём причина болезни и устранить её!) — Украина, — произнёс Союз, — таблетки здесь не помогут, а если начать искать причину болезни, то пока её обнаружат, меня уже не станет. — Але не можна ж просто сидіти і покірно чекати смерті! Треба щось робити! (Но нельзя же просто сидеть и покорно ждать смерти! Надо что-то делать!) — не сдавался украинец. Со всех сторон раздались одобрительные голоса. — Что здесь можно сделать по-твоему? — тепло улыбаясь, спросил коммунист.       СССР не мог понять, почему у него на душе вдруг стало очень спокойно. Впервые за столько времени коммунисту хотелось улыбаться. Словно барьер, который уже несколько месяцев сдавливал ему грудную клетку при одной только мысли о смерти, обвалился и позволил Союзу дышать в полную грудь. Это было очень даже забавно, учитывая то, что дышать ему приходилось с трудом. Ребята смотрели на отца в полном недоумении: кто-то раздумывал над его словами, кто-то просто смотрел на него, не понимая, почему отец так спокоен. Но дело в том, что коммунист и сам себе не мог объяснить, что с ним происходит. Он просто улыбался, глядя на Украину, который метал взгляд от пола, до своих, сцепленных в замок, рук. — Я не знаю, — вдруг честно выдал украинец. — И я не знаю, — произнёс коммунист. — Поэтому остаётся только ждать. — Сіз неге тынышсыз? (Почему ты так спокоен?) — решился спросить Казахстан. — Не знаю, — пожал плечами СССР. — А зачем зря сотрясать воздух? К тому же... волноваться мне нельзя.       На секунду в комнате снова воцарилась гнетущая тишина, которую тут же нарушил глава семейства: — У меня будет к вам просьба, — внимательно оглядев детей, произнёс Союз. — Не нужно хоронить меня раньше времени, ладно? Я не хочу, чтобы со мной возились как с инвалидом и бросали в мою сторону несчастные взгляды. Я ожидаю такой расклад от стран на Совете, но никак не от своих детей. Договорились?       Только он договорил, как со всех сторон в него полетели обиженные возгласы, кричащие о том, что никогда даже не думали об этом и думать не собираются.       Стоило Союзу остаться в палате одному, как его приподнятое настроение стремительно улетучилось. Пропавший Рейх и ушедший из больницы Россия неустанно будоражили голову коммуниста, затмевая все остальные мысли и не давая покоя. Бессчётное количество раз СССР пытался позвать приведение, но Рейх не объявлялся. Сначала Союз сердился на Третьего и ходил по больнице с мыслями «Где этот идиот?», но когда нацист не объявился и вечером, паника снова настигла коммуниста.       Придя в больницу, Украина и Беларусь всучили СССР мобильный для того, чтобы узнавать как у отца продвигается лечение. Много раз Союз испытывал дикое желание позвонить старшему сыну, но тут же подавлял его, давая России возможность побыть наедине с собой и успокоиться.       До последнего надеясь, что призрак вот-вот объявится, коммунист уснул ближе к утру, так и не дождавшись пропавшего. Кошмары его не беспокоили и в целом отдых проходил довольно спокойно, пока он не почувствовал на себе чей-то взгляд сквозь сон и не проснулся. Раскрыв глаза, Союз сощурился от яркого солнца, светившего на него через стекло, и попытался разглядеть непонятный силуэт, стоящий напротив окна, рядом с его кроватью. — Рейх? — тихо спросил коммунист, разглядев знакомые черты и закрыв глаза рукой. — Ähm.. (Гм..) — раздался явно растерянный голос, — ...nicht ganz. Ich bin sein Sohn (Не совсем. Я его сын). — Германия? — удивился СССР, уже начиная раздражаться от света, мешающего ему разглядеть немца. — Что ты здесь делаешь?       Германия понял, в чём было дело, и развернулся к окну, чтобы закрыть жалюзи. — Ich bin hier, um Sie zu sehen (Я пришёл проведать вас), — закрыв жалюзи и усевшись на стул, на котором ещё не так давно сидел Америка, произнёс немец. Союз, наконец-то полностью раскрыв глаза, стал разглядывать Германию. — Ich habe gehört, was Ihnen passiert ist, und ich weiß von Ihrer Diagnose (Я слышал, что с вами случилось, и знаю о вашем диагнозе). — Только не говори, что пришёл пожалеть меня, — нахмурил брови СССР. — Nein-nein-nein, was sind Sie? Nein, es tut mir natürlich Leid, dass es so gekommen ist, aber ich würde es nie tun... das heißt.. (Нет-нет-нет, что вы? Нет, мне конечно жаль, что всё так вышло, но я никогда бы не стал... то есть..) — стал оправдываться сын Третьего. — Германия, — остановил его главнокомандующий. — Я понял. — Entschuldigung (Простите), — произнёс немец и, виновато поджав губы, замолчал. — Так зачем ты здесь? — Ich wollte mit Ihnen reden (Я хотел поговорить с вами). — Поговорить? Со мной? — снова удивился коммунист. — О чём? Тебя интересует ещё что-то про твоего отца? — Ich interessiere mich sowohl für meinen Vater als auch für Sie (Я интересуюсь как моим отцом, так и вами), — произнося это, Германия избавился от виноватого вида, поправил очки и принял рассудительный взгляд, такой, какой обычно делают, когда собираются поведать о чём-то важном. — Интересуешься? Мной? — недоверчиво свёл брови СССР. — Как это понимать? — Haben Sie sich jemals gefragt, warum der Geist meines Vaters hier ist? (Неужели за всё время пребывания призрака моего отца здесь, вы ни разу не задумывались, почему его видите только вы?) — Спросишь тоже, — усмехнулся русский. — Да я с первого дня его появления в моём доме только об этом и думаю. Но что ты ждёшь услышать от меня? Я уже говорил, что понятия не имею, почему вижу твоего отца. — Wenn ich es richtig verstanden habe, werden deine Worte nur meine Vermutung bestätigen (Если я всё правильно понял, то ваши слова только подтвердят мою догадку), — ещё раз поправив очки, произнёс немец. — Russland sagte, als Sie wieder hierher kamen, wussten Sie schon von der Diagnose, richtig? (Россия говорил, что на момент вашего повторного попадания сюда, вы уже знали про диагноз, так?) — Так, — кивнув, подтвердил коммунист. — Können Sie sich erinnern, Wann Sie genau von Ihrer Diagnose erfahren haben? (Вы можете вспомнить, когда точно узнали про свой диагноз?)       СССР на секунду задумался, а потом ответил: — Это было в апреле. — Im April.. (В апреле..) — тихо повторил Германия, устремив задумчивый взгляд в пол. — Und jetzt versuchen Sie sich daran zu erinnern, an welchem Tag im April Sie von der Diagnose erfahren haben und Wann Sie meinen Vater zum ersten mal gesehen haben (А теперь попытайтесь вспомнить, в какой именно день апреля вы узнали про диагноз и когда первый раз увидели моего отца). — Он... — Союз запнулся и замолчал, оживлённо глядя на немца. Его вдруг осенило. — Он появился ночью того же дня!       Германия удивлённо уставился на него: — Sind Sie sicher? (Вы уверены?) — Да, — кивнул СССР. — Я вернулся домой с больницы, лёг спать и вдруг... — коммунист снова запнулся, решив умолчать о кошмарах. — ...проснулся от звонка России. Когда я взял трубку, Рейх уже стоял в комнате.       Союз замолчал и в палате воцарилась тишина. Германия неподвижно сидел на стуле, о чём-то раздумывая, а главнокомандующий смотрел на него, ожидая продолжения разговора. — Finden Sie es nicht seltsam, dass Vater am selben Tag auftauchte, als Sie von Ihrer Diagnose erfuhren? (Вам не кажется странным тот факт, что отец появился в тот день, когда вы узнали о своём диагнозе?) — Пока ты не завёл этот разговор, я об этом даже не задумывался, — признался СССР.       В тот вечер Рейх так напугал его своим появлением, что коммунист даже думать забыл про больницу. А потом цепочка этих событий просто отложилась в памяти. Союз не считал её чем-то важным. — Überraschend (Удивительно), — произнёс немец. — Aber das bestätigt nur meine Theorie (Но это только подтверждает мою теорию). — О чём ты? — спросил СССР. — Versteh mich nicht falsch (Не поймите меня неправильно), — посмотрел на него немец, — aber ich glaube, mein Vater ist hinter dir her (но мне кажется, что мой отец пришёл за вами). — Что? — не понял коммунист. — Er ist gekommen, um sie mitzunehmen (Он пришёл, чтобы забрать вас с собой), — вздохнул Германия. — Er ist so etwas wie ein Bote des Todes. Nachdem ich von Ihrer Diagnose erfahren habe, habe ich viel über Sie gelesen. Sie erscheinen in verschiedenen Formen, die eine Person vor dem frühen Tod warnen. In Ihrem Fall ist der Bote des Todes mein Vater. Deshalb sehen ihn nur Sie und so kann er nicht weit von Ihnen Weg (Он - что-то вроде вестника смерти. После того, как я узнал про ваш диагноз, я много чего прочитал про них. Они появляются в разных обличьях, предупреждая человека о скорой кончине. В вашем случае, вестник смерти - мой отец. Поэтому его видите только вы и поэтому он не может уйти далеко от вас).       Да. Чего-то такого Союз и ожидал. Если бы не Рейх, то коммунист и вовсе подумал бы, что Германия просто перечитал фантастики, но всё же было очевидно, правда? — Stimmt... ich verstehe nicht ganz, warum mein Vater es war (Правда... я не совсем понимаю, почему именно мой отец).       Но Союз понимал, в чём было дело. Лучшие друзья, заклятые враги, две жертвы обстоятельств - кем только не являлись они друг другу, но никогда жизнь не ставила их так, как они того хотели. Кто ещё должен был прийти за ним, если не Рейх? — Aber ich könnte mich irren (Но я могу ошибаться), — поспешно произнёс Германия, глядя на потерянного СССР. — Und meine Worte sind nur Zufall (И мои слова - всего лишь совпадение). — Не думаю, что это правда, — вдруг смутился и ответил коммунист. — Даже если всё так как ты сказал, то у меня самый тупой вестник смерти за всю историю. Ведь Рейх сам не знает, почему он находится здесь. К тому же, когда он появился, я уже знал о болезни, да и появился Рейх как-то рановато для вестника, аж в апреле. Я ведь всё ещё жив. — Boten sind in der Lage, sowohl zu warnen als auch von Ereignissen abzuhalten, die zum Tod führen (Вестники способны, как предупредить, так и отвадить от событий, приводящих к смерти), — почесав подбородок, сказал Германия. — Хочешь сказать, что Рейх здесь для того, чтобы помочь мне остаться живым? — приподнявшись на локтях, спросил СССР. — Ich weiß nicht (Я не знаю), — пожал плечами немец. — Es ist nur eine Vermutung, aber das kann durchaus sein (Это ведь просто предположение, но такое вполне может быть). — Ну да, — игнорируя боль в груди, рассмеялся главнокомандующий. — Чем тут можно помочь? Я ведь уже умираю. Даже если он и сможет каким-то образом помочь мне, во что я не верю, то что потом? Так и пробудет со мной остаток жизни? — Danach verschwindet der Bote in der Regel und erscheint nicht mehr (После помощи, как правило, вестник исчезает и больше не появляется), — задумчиво произнёс Германия.       Вдруг, от этих слов у русского внутри всё резко похолодело. Коммунист сжал одеяло с такой силой, будто у него в руках была чья-то шея. Рейх ведь и правда несколько раз спасал ему жизнь. И если всё так, как говорит Германия, то.. — Sollten wir ihn Fragen? (Может нам спросить у него самого?) — предложил Германия. — Боюсь, — тяжело вздохнул Союз, — что мы не сможем его спросить. — Was meinst du damit? (В каком смысле?) — нахмурился немец. — Дело в том, — напряжённо посмотрел на него главнокомандующий, — что я перестал видеть его с тех пор, как очнулся.