Он — герой

      Нет ничего страшнее для любого человека, чем погрузиться в неизвестность. Кто-то может возразить на это высказывание, придумав кучу оправданий, в виде сокровенных страхов по типу: боязнь высоты или страх смерти. Но поверьте, для каждого существа всегда не так страшны будут кошмары, высота, темнота и даже смерть. Намного выше будет стоять страх неизвестности, которую они несут.       Представьте себе любую бытовую ситуацию из жизни: вы только-только проснулись в своей квартире, стоите на остановке в ожидании автобуса, играете с детьми в догонялки по коридору или прогуливаетесь по улице — неважно, и вдруг вам резко отключают все источники света. Нет больше ни зрения, ни ориентации в пространстве. Затем резко пропадают все звуки. Пропали все окружающие вас люди и предметы, находящиеся поблизости. Только вы, стоите на одном месте, тщетно пытаясь разглядеть во мраке хоть что-нибудь и боясь сделать шаг.       Проходит время, прежде, чем вы начинаете действовать, делать первые шаги и пытаться позвать кого-нибудь. Но никто не отзывается на ваш зов, рядом нет никого, и, осознавая это, в вас начинает пробуждаться паника. Вы делаете один шаг вперёд, потом второй, третий, разводя руками в разные стороны, и когда наконец-то понимаете, что ничего не мешает вам ускориться, начинаете бежать. Вы бежите вперёд, начиная кричать, звать на помощь, но в ответ слышите лишь свой голос и топот собственных ног, эхом разносящийся в огромном пространстве.       И вот, когда проходит ещё некоторое время, когда вы уже успели пробежать несколько километров, упасть, будучи обессиленным, и дать волю эмоциям, в виде криков и рыданий, на вас наконец-то полностью накатывает страх неизвестности. Он был с вами ещё в самом начале, но лишь сейчас возрос в полную силу. Признайтесь, что представляя себя во всём этом, становится страшно? Ну хоть немного?       Проходят дни, недели, месяцы, а вы всё ещё находитесь здесь, в полной темноте. Потребность в еде и сне пропала так же внезапно, как и всё вокруг. Лишь вы и ваши мысли. За это время вы успели перебрать много всего в своей голове. Здесь были и вопросы "Как? За что? Почему я? Сколько ещё это будет продолжаться? Что будет дальше? Что меня ждёт?", и отрицание всего происходящего, и много чего ещё, но в конце концов на смену всему этому приходит лишь отчаяние.       Так пришло отчаяние и к Третьему Рейху. Много лет скитаний во мраке сделали своё дело. Рейх уже давным-давно никуда не бежал, даже не шёл. Какой смысл? За всё года, проведённые здесь, он так и не смог найти выхода, так зачем теперь куда-то идти? Немец просто сидел, подогнув под себя ноги и смотря в никуда. Он прекрасно помнил всё, что произошло перед тем, как попасть сюда. Канцелярия, разговор с Союзом и русские солдаты. Он навсегда запомнил этот запах пороха, ударивший в нос, исходивший от пистолета, выстрелившего в собственный висок. Никак не мог нацист стереть из памяти это лицо, смотрящее на него перед тем, как оказаться здесь. Столько страха в нём было и было что-то ещё, не видное простому глазу, но заметное лишь в родном до боли лице. Неужели сожаление? Губы немца слегка дрогнули. Наверное показалось. Но лишь эта мысль, мысль о том, что он увидел сожаление в глазах коммуниста, не давала ему сгинуть столько лет. Правда... с самого начала он не помнил и этого.       Оказавшись здесь в первый раз, Рейх ничего не помнил. Ни имени, ни звания, ни прожитой жизни, лишь страх неизвестности. Но продлилось это всё не так уж и долго: со временем эта тьма окунула его в самый первый, уже когда-то прожитый кошмар. Там он и вспомнил себя, правда не полностью: он помнил своё имя, помнил службу и всё, что было до неё, но что было дальше... дошло до его памяти лишь со временем. Так всё и началось. Раз за разом, кошмар за кошмаром, Третий вспоминал всю свою жизнь до самого её конца. Все совершённые ошибки и страдания мучили его снова и снова, сменяясь друг другом, повторялись в бесконечном цикле. И казалось, что им не было конца.       Но так только казалось. Однажды, спустя много лет, когда обессиленный и почти стёртый своим же страхом Рейх брёл по обшарпанному коридору одного из кошмаров, всё резко оборвалось. Его вдруг вырвали из этой цепочки. Все воспоминания, насильно привитые мраком, стёрлись, оставив лишь воспоминания из жизни и понимание того, как владеть собой и своей энергией, словно кто-то выжигал эти правила в его голове. Третий очнулся, стоя в просторном кабинете и глядя прямо на СССР, откинувшегося на спинку стула и разглядывающего вид за окном. Всех русских слов будет мало, чтобы описать ужас, который испытал в те минуты нацист, а сейчас над этим почему-то хочется лишь смеяться. Рейх очень долго стоял на одном месте и рассматривал коммуниста: Союз успел постареть, а это значит, что времена войны давно закончились. Потом взгляд немца упал на календарь, а на лице появилась едва заметная улыбка облегчения. С их последней встречи прошло уже сорок шесть долгих лет! Потом, час за часом нацист узнал, что жить русскому осталось не так уж и долго и что сам Третий не может далеко уйти от него, а ночью того же дня произошёл их первый разговор.       Много всего произошло потом, много хорошего и много плохого, но в итоге Третий снова оказался здесь. И как бы он ни старался забыть, нацист помнил всё. Рейх помнил всю свою жизнь и всё, что случилось после неё. Он помнил каждый день, прожитый под одной крышей с коммунистом, помнил все разговоры и прикосновения, он помнил мучительную смерть СССР и даже время, проведённое у его могилы, но самое мучительное, что он никогда не сможет забыть, что вспыхнуло с новой силой и теперь останется с ним до конца — это его чувства. То, в чём он никогда не смог бы признаться даже самому себе, теперь будет преследовать его, съедать заживо, даже мучительней, чем все кошмары, вместе взятые. Единственной надеждой было то, что Союз окажется рядом после своей смерти, но коммунист бесследно пропал, а найти его немец уже никогда не сможет, ведь он снова находится в своей личной тюрьме, из которой уже не будет выхода. Здесь некого звать и не на что надеяться, а единственным развлечением является переживание самых поганых моментов своей жизни. Он наконец-то научился контролировать их появление, но какой ценой? — Du hast es verdient, du hast es verdient, du hast es verdient! (Заслужил, заслужил, ты это заслужил!) — весело напевал нацисту тоненький голосок в голове. — Halt die Klappe! (Заткнись!) — вскакивая со своего места и хватаясь за голову, кричал в ответ разъярённый нацист. — Halt deinen Mund! (Закрой свой рот!) — Gib zu, dass deine Existenz immer wertlos war (Признайся, что твоё существование всегда было никчёмным), — так же весело произносил голос. — Niemand braucht dich. Sogar ihm. Er sucht nicht nach dir (Ты никому не нужен. Даже ему. Он не ищет тебя). — Schweige (Замолчи), — упал на колени Третий. — Warum bist du ihm? Ein erbärmlicher Verlierer. Er hat sich für einen anderen entschieden, und du wirst hier bei mir sitzen (Зачем ты ему? Жалкий неудачник. Он выбрал другого, а ты будешь вечно сидеть здесь, со мной). — ICH BITTE DICH, SEI STILL! (Я ПРОШУ ТЕБЯ, ЗАМОЛЧИ!) — срывая голос, орал в ответ Рейх.       В такие моменты он полностью погружал себя в свои кошмары. Ведь только в них Рейх не слышал этого голоса, только в них он пропадал с головой, желая стереть себя и своё существование, а самое важное: только в них нацист снова мог увидеть СССР. Пусть испуганного, пусть умирающего, но хотя бы так он снова был рядом.       И вот он снова видит очередной кошмар. Что это? Темнота, собственный плач... Ну конечно. Это служба! Снова открывается дверь, его хватают и ведут на полигон, он не контролирует действия, речь и движения своего юного тела, которое повторяет всё так, как оно было при жизни, поэтому приходиться лишь наблюдать. Но ведь он и не хочет сопротивляться. Зачем? Это ведь всяко лучше, чем сидеть во мраке. — Komm herein (Заходи), — грубо произнёс ему командир, указывая на огороженную стеной площадку, с которой раздавались выстрелы. — Ich flehe Sie an (Умоляю вас), — Рейх слышит свой собственный голос, а глаза его смотрят прямо на командира. «Nutzlos (Бесполезно), — мысленно вздыхая, говорит сам себе в голове нацист. — Unterwerfest (Подчиняйся)».       Немец слышит приказ, заходит на площадку, берёт в руки оружие, данное командиром и слышит ещё один приказ о том, чтобы встать на позицию. Но юное тело не двигается с места, пока его силой не разворачивают и не толкают вперёд. И он подчинился. Всё, осталось лишь встать на позицию и всё снова повторится, как повторялось всегда. На секунду нацисту захотелось вырваться из своего же воспоминания, но он остановил себя. Только так он сможет ещё раз увидеть СССР.       И тут вдруг произошло нечто странное: словно находясь под водой, до нациста дошло несколько странных звуков, похожих на обрывки фраз. Находящийся внутри самого себя Третий напрягся и замер, но ничего не услышал. Юный Рейх тем временем медленно шагал к своей позиции. — ПРИДИ В СЕБЯ! — вдруг совсем рядом раздался отчётливый крик.       Нациста, находящегося внутри, передёрнуло от испуга. Этот голос он узнает где угодно, ведь это был голос СССР! Что это ещё за шутки? Новые голоса? Уже слышатся даже в воспоминаниях? Но почему Союз? Наверное, потому что он хочет увидеть его. Рейх словно очнулся, прислушиваясь и пытаясь ещё хоть раз услышать этот голос. Как же он был рад слышать его, как до ужаса хотел снова услышать! Может быть, пока он ещё находится здесь, в этом воспоминании, он сможет услышать что-нибудь ещё? — Auf mein Kommando erschießen Sie (По моей команде ты выстрелишь), — послышался словно вдалеке тихий голос командира. «NEIN! (НЕТ!)» — мысленно закричал ему Рейх. Если он сейчас выстрелит, то воспоминание закончится и он больше не услышит Союза. Этого нельзя допустить! — Feuer! (Огонь!) — крикнул командир.       Если не сейчас, то никогда! Рейх напрягся и попытался зажмуриться, чтобы обрести контроль над своим же телом. Он не даст этому воспоминанию закончиться! И вдруг он ощутил себя, стоящего и держащего в руках оружие. Нацист открыл глаза и пришёл в дикий восторг! У него получилось! Как бы он ни старался, раньше такого ещё никогда не случалось! — Bist du taub? Feuer! (Ты что, глухой? Огонь!) — раздался ещё один крик командира. — Nein (Нет), — тихо произнёс нацист, повернувшись к нему и мысленно ликуя. Он может разговаривать! — Was hast du gesagt? (Что ты сказал?)       Командир внезапно угрожающе направился к нему, но Третий его не боялся. Этот урод причинил ему столько боли и сейчас Рейх не посмеет всему этому повториться! — Bist du taub? (Ты что, глухой?) — нацист бросил оружие на землю и сжал кулаки. — Ich sagte nein (Я сказал — нет).

***

      Союз прирос к одному месту, наблюдая за происходящим. Неужели Рейх отказался стрелять? Коммунист нахмурил брови. Это всё — часть воспоминания? — Wie kannst du es wagen, Welpe? (Да как ты смеешь, щенок?) — проревел командир, взяв немца за грудки.       Союз дёрнулся, двинувшись с места, но тут же снова застыл от изумления: — NENN MICH NICHT EINEN WELPEN, NISSE! (НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ЩЕНКОМ, ГНИДА!) — схватив командира за руки, прорычал Третий.       И тут, прямо на глазах Рейх вдруг стал вытягиваться. Тело приобретало более взрослый вид, а одежда сменилась на знакомую форму. Коммунист раскрыл рот, наблюдая за тем, как юный мальчик превратился в того Рейха, которого он видел в последний раз. — Ich bin dein Anführer, ich bin selbst das Dritte Reich, und du wirst es nicht wagen, mir Befehle zu erteilen! (Я твой лидер, я Третий Рейх, и ты не посмеешь приказывать мне!) — сбиваясь на крик и встряхивая до смерти напуганного мужчину, произнёс Третий. — Рейх... — вырвалось тихое у СССР.       Вдруг нацист посмотрел в его сторону и замер. Союз округлил глаза. Неужели услышал? Но Рейх не только услышал, он видел его! — Union? (Союз?) — выпустив командира, оцепенело произнёс немец. — Union! (Союз!)       Но не успел они сделать друг к другу навстречу и шага, как всё снова заволокло чёрным дымом. — НЕТ, — выкрикнул коммунист, двинувшись в ту сторону, где только-что находился нацист, но Рейх пропал, а чёрная дымка превратилась из полигона в огромных размеров тёмный подвал. — Нетнетнетнет...       Союз покрутился вокруг себя, ища глазами немца и одновременно пытаясь понять, где он оказался. Тёмный подвал оказался далеко не подвалом, а камерами заключения. Из-за тусклого освещения и минимума окон это помещение походило на подвал или склад. СССР перестал крутиться и остановился, рассматривая всё, что попадалось на глаза. Здесь имелось всего две камеры, огороженные стальными решётками, в которых было так темно, что разглядеть что-либо было невозможно. Наружу вела мощная, железная дверь с маленьким окошком. Это всё было совсем не похоже на концентрационный лагерь*. — Спокойно, — попытался успокоить себя коммунист. — Это же его воспоминания, значит он должен быть где-то здесь.       И точно! Только Союз озвучил свою мысль, как железная дверь распахнулась и в комнату вошли сразу несколько человек, загородив собой проход. СССР внимательно присмотрелся к ним: двое солдат, по всей видимости являющиеся охраной. На обоих была нацистская форма. — Lassen Sie uns allein (Оставьте нас одних), — раздался голос позади.       Охранники мгновенно расступились и отдали честь. В двери стоял Третий. Главнокомандующий сощурил глаза. Рейх наверное должен был родиться в этой форме. Странное ощущение поймал в голове коммунист, будто он никогда и не видел немца без формы, но это было далеко не так. Мрачное лицо, ищущий взгляд и нахмуренные брови нациста выражали сердитость, правда если не приглядываться. Союз-то знал, что Рейх всегда делает такое выражение лица, когда пытается скрыть беспокойство. Стало ясно: немец чем-то встревожен. — Рейх, — позвал его коммунист, но Третий не услышал его.       Дождавшись, пока охрана выйдет и закроет дверь, нацист несколько раз сжал и разжал ладони, выдохнув и ослабив хмурый взгляд. Коммунист же уже был готов к новым происшествиям. Рейх снова не слышит его и надо бы постараться ещё раз достучаться до него, но интерес СССР к воспоминаниям немца одержал верх, поэтому русский лишь молча наблюдал за тем, как Третий нерешительно подходит к дальней камере и открывает замок решётки ключом. Вдруг из камеры раздался тихий кашель. Союз подошёл ближе, пытаясь разглядеть узника, но к сожалению ему на глаза попадались лишь нечёткие очертания мужского силуэта, сидящего на полу — настолько далеко уходила ничем не освещённая камера. Но кто находится в заточении? К кому решил пожаловать Рейх?       Пока коммунист топтался у решётки, нацист справился к замком и вошёл в камеру. Союз поспешил следом за ним. Любопытство сменялось тревогой и наоборот. — Ich werde täglich darüber informiert, dass du mich um ein Treffen bittest (Мне ежедневно докладывают о том, что ты просишь встречи со мной), — Третий остановился на середине камеры, сложив руки на груди. — Was willst du? (Чего ты хочешь?) — Kann ich meinen Sohn nicht einfach so sehen? Ohne Grund (Неужели я не могу увидеться со своим сыном просто так? Без причины), — раздался в камере сиплый смех.       От увиденного СССР передёрнуло: заросший, прикованный к стене толстыми цепями и одетый в грязную тюремную робу, в камере находился сам Германская Империя. Чего-чего, а такого зрелища коммунист совсем не ожидал. — Nein, das kannst nicht (Нет, не можешь), — нахмурился нацист. — Ich habe zu viel Arbeit, um nach jedem Anruf hierher zu kommen (У меня слишком много работы, чтобы таскаться сюда по каждому твоему зову). — Gut (Ладно), — обвёл глазами потолок империя. — Kommen wir zur Sache. Es gibt Gerüchte, dass Sie vor kurzem einen dreifachen Pakt zwischen Ihnen, YAI und dieser Italienerin geschlossen haben. Ist das wahr? Du hast Barbarosses Plan immer noch nicht aufgegeben? (Перейдём к делу. До меня доходят слухи, что недавно вы заключили тройственный пакт между тобой, ЯИ и этим итальяшкой. Это правда? Ты всё ещё не отказался от плана Барбаросса*?)       Третий Рейх медлил с ответом и явно раздражался: кулаки сжаты, а губы заметно кривят. Союз лишь мрачно смотрел на него, сразу определив год, в котором они оказались. Тысяча девятьсот сороковой. В то время СССР ещё свято верил в то, что Рейх будет соблюдать условия подписанного ими пакта о ненападении. — Ja, es ist wahr (Да, это правда), — вдруг заговорил нацист. — Oh Mein Gott (О Господи), — раздался на всю камеру стон разочарования. — Bist du verrückt geworden? (Ты сошёл с ума?) — Was überrascht dich so sehr? (Что тебя так удивляет?) — холодно отозвался Третий, подняв брови. — Habe ich gesagt, dass ich den Plan ablehnen würde? (Разве я говорил, что откажусь от плана?) — Ich bin überrascht... Nein! Ich bin erstaunt, dass du immer noch blind bei ihm bist! (Меня удивляет... Нет! Меня поражает то, что ты до сих пор слепо идёшь у него на поводу!) — повысил тон ГИ, дёрнув прикованными кистями рук. Цепи звонко отозвались. — Schau, in was du dich verwandelst! Polen, Frankreich... feste Kriege und Beschlagnahmen. Dein Weg ist auf Blut gebaut! Willst du alle versklaven? (Посмотри, во что ты превращаешься! Польша, Франция... сплошные войны и захваты. Твой путь построен на крови! Ты хочешь поработить всех?) — Das geht dich nichts an! (Это тебя не касается!) — выкрикнул взбешённый Рейх, опустив руки в порыве злости. СССР, стоявший рядом, дёрнулся. — Und wen betrifft das? (А кого же это касается?) — спокойно спросил ГИ. — Du und er? Reich, wach auf! Du warst verloren und er nutzte es, erzählte dir ein Märchen aus der Art der Fiktion! Er hat dir eine Gehirnwäsche gegeben. Seine Ideen sind krank, und aus irgendeinem Grund hast du sie mit einem toten Griff gefangen und zerstörst alles um dich herum! (Тебя и его? Рейх, очнись! Ты был потерян и он воспользовался этим, рассказал тебе сказку из рода фантастики! Он промыл тебе мозги. Его идеи больны, а ты почему-то вцепился в них мёртвой хваткой и разрушаешь всё вокруг себя!) — Halt den Mund! (Заткнись!) — воскликнул Третий. — Was versuchst du zu beweisen? (Что ты пытаешься доказать?) — так же спокойно продолжил империя. — Dass du eine große Nation bist? Dies sollte nicht durch einen solchen Preis bewiesen werden (Что ты — великая нация? Это не должно доказываться такой ценой). — Willst du mir von Werten erzählen? (Тебе ли говорить мне о ценностях?) — презрительно произнёс нацист. — Du, der mich durch die Hölle gebracht hat! Du hast mich so gemacht! (Тебе, который заставил меня пройти через ад! Это ты сделал меня таким!) — Nein, das Dritte Reich! (Нет, Третий Рейх!) — возразил ГИ. — Meine Erziehungsmaßnahmen mögen grausam gewesen sein, aber ich habe nie versucht, dich zu einem Monster zu machen. Er hat es in dir hervorgebracht und es verschlingt dich von innen! Schau mal! Es hat deinen Verstand schon beherrscht! (Пусть мои меры воспитания были жестокими, но я никогда не пытался сделать из тебя монстра. Он породил в тебе это и оно пожирает тебя изнутри! Посмотри! Оно уже овладело твоим разумом!) — Und immer nur Ausreden (И всегда одни отговорки), — уголок рта нациста странно дёрнулся. Во мраке камеры перекошенное от злости лицо Третьего выглядело особенно зловещим. — Du hörst nicht mal zu, was ich dir vermitteln will (Ты даже не слышишь того, что я пытаюсь донести до тебя), — глубоко вдохнул и отвёл взгляд империя. — Auf seinen Tipp hast du mich hierher gebracht, was ist mit der UdSSR? (По его наводке ты засадил меня сюда, а как же СССР?)       Увлечённый и одновременно потрясённый разговором отца с сыном, коммунист услышал собственное имя будто в вакууме. — Was kümmert es dich um die UdSSR? (Какое тебе дело до СССР?) — переменился в лице Рейх. — Du hast ihn immer gehasst (Ты всегда его ненавидел). — Und du? (А ты?) — приподнял брови ГИ. — Du zerstörst einfach jemanden, der dir mehr wert war als dein eigener Vater? Tötest du deinen besten Freund? (Неужели ты просто уничтожишь того, кто был тебе дороже, чем твой собственный отец? Убьёшь лучшего друга?)       Повисла напряжённая тишина. Рейх нервно сглотнул большой ком, метая взглядом, а прикованный к стене ГИ вместе с невидимым СССР внимательно ждали ответа. Коммуниста обуяло непонятное ощущение. Что это? Неужели страх? Страх услышать ответ на этот вопрос. Пусть война, ГИ и всё самое худшее уже позади, но слова Рейха всегда занимали большое внимание в мыслях СССР и могли ранить больше, чем чьи-либо. «Пожалуйста, я умоляю тебя, промолчи! — взмолился про себя коммунист. — Отвернись и промолчи. Я не хочу знать ответа, не хочу услышать этого...» — Unsere Straßen von der UdSSR sind seit langem getrennt, dank dir und dem Russischen Reich. Ich habe die UdSSR viele Male nach dem Dienst gesehen.. und von meinem Freund gab es nur eine geisterhafte Erinnerung (Наши с СССР дороги уже давно разошлись, благодаря тебе и Российской Империи. Я видел СССР много раз после службы.. и от моего друга там осталось лишь призрачное напоминание), — внезапно произнёс Третий Рейх. — Jetzt ist er für mich nur eine gefährliche Bedrohung, eine Infektion, die um jeden Preis zerstört, beseitigt, vernichtet werden muss. Er sollte nicht am Leben bleiben. Deshalb wird Barbarosses Plan bald in Kraft treten (Сейчас он является для меня лишь опасной угрозой, заразой, которую необходимо уничтожить, ликвидировать, истребить любой ценой. Он не должен остаться в живых. Именно поэтому план Барбаросса скоро придёт в действие).       Словно оглушённый ударом по голове, Союз склонил голову, тупо глядя на каменный пол. Сказанное звенело в ушах, не желая уходить. О каком ненападении тогда вообще могла идти речь, если Рейх говорит такое, ещё даже не начав войну? — Hörst du überhaupt, was du sagst? Die einzige Infektion, die beseitigt werden muss, ist jetzt in dir (Ты хоть слышишь то, что говоришь? Единственная зараза, которую нужно устранить, находится сейчас в тебе), — ГИ снова дёрнул цепями. — Du willst ihn nur töten, um an alles zu glauben, was du gesagt hast, aber ich weiß, dass du nie so an ihn gedacht hast (Ты хочешь убить его лишь для того, чтобы самому поверить во всё, сказанное тобой, но я то знаю, что ты никогда так про него не думал). — Woher weißt du, was ich denke? (Тебе то откуда знать, о чём я думаю?) — прокричал Рейх, вскинув руками. — Du hast immer nur mein Leben ruiniert! Er hat mich perfekt gemacht und nie einen Sohn in mir gesehen! Sogar unsere Bekanntschaft mit der UdSSR hast du nur genehmigt, weil du auf die königliche Vereinigung gehofft hast! Und was dann? Dann hast du mir meinen einzigen Freund genommen! (Ты всегда только разрушал мою жизнь! Делал из меня совершенство и никогда не видел во мне сына! Даже наше знакомство с СССР ты одобрил лишь потому, что надеялся на царский союз! А что потом? Потом ты отнял у меня единственного друга!) — Reich... (Рейх...) — тихо произнёс ГИ, но нацист взахлёб продолжил, перебив его. — Mein ganzes Leben lang dachte ich, dass die Liebe meines Vaters verdient werden sollte! Aber was auch immer ich tat, du magst es nicht! Weder meine Hobbys, noch meine Erfolge, noch meine Freunde... alles, was mir lieb war, hast du nur in den Dreck getrieben (Всю свою жизнь я думал, что любовь отца нужно заслужить! Но что бы я не делал, тебе всё не нравилось! Ни мои увлечения, ни успехи, ни друзья... всё, что мне было дорого, ты просто втаптывал в грязь), — Рейх затих, разжав кулаки. — Und jetzt, wo ich das alles endlich losgeworden bin und in den Augen anderer aufgestiegen bin, als ich alle freundschaftlichen Bande zerrissen habe, als ich alle und alle, sogar die UdSSR, hasste, magst du wieder etwas an mir nicht. Ich habe schon lange zugegeben, dass du mich hasst. Ich fühle auch nichts Gutes für dich (И теперь, когда я наконец-то избавился от всего этого и поднялся в глазах других, когда я разорвал все дружественные узы, когда возненавидел всех и вся, даже СССР, тебе снова что-то во мне не нравится. Я уже давно признал то, что ты меня ненавидишь. Я тоже не чувствую к тебе ничего хорошего). — Und zu ihm? (А к нему?) — подозрительно сипло спросил ГИ. — Fühlst du nichts für ihn? (Неужели ты ничего к нему не чувствуешь?) — Haß (Ненависть), — глядя на отца пустыми глазами, ответил Третий. — Du hast mir einmal gesagt, dass es keine Freunde gibt — es gibt nur profitable Leute. Jetzt, nach so vielen Jahren, habe ich es voll und ganz erkannt und unsere langjährige Freundschaft mit ihm wird mir selbst Vorteile bringen (Когда-то ты сказал мне, что друзей не бывает — бывают только выгодные люди. Теперь, спустя столько лет я полностью осознал это и наша с ним давняя дружба сама принесёт мне выгоду). — Прекрати, остановись... — зажмурился и закрыл ладонями уши СССР, словно это был его личный кошмар. — Не говори так... я не верю в это! — Ich hoffe, er kann dich besiegen, deinen lieben Führer und das Ding, das dich beherrscht hat. Obwohl die beiden letzten meiner Meinung nach die gleichen sind (Надеюсь, что он сможет одолеть тебя, твоего дорогого фюрера и ту тварь, что овладела тобой. Хотя двое последних, на мой взгляд, одно и то же).       Рейх сжал кулаки до побелевших костяшек, поджал губы настолько сильно, насколько это возможно, и метнулся к выходу, но едва подойдя к решётке, остановился и замер: — Ich gehe, und du bleibst hier und da verrotten (Я ухожу, а ты останешься гнить здесь и дальше). — Ich denke, ich werde es für den Rest meiner Tage bereuen, dass ich dich getrennt habe und dich zu diesem verdammten Dienst geschickt habe (Наверное, я до конца своих дней буду сожалеть о том, что разлучил вас и отправил тебя на эту чертову службу).       Потрясённый и морально раздавленный, Союз не сразу пошёл за удаляющимся из камеры нацистом. От всего сказанного хотелось лезть на стены, а в голову закрадывались довольно паршивые мысли... Что, если Рейх до сих пор так думает? Что, если всё сказанное и сделанное им за этот год — лишь хорошо отрепетированный и безупречно сыгранный спектакль? А он, СССР, — наивный дурак, поверил ему и пошёл за ним даже после смерти... Коммунист схватился за голову. Ему не хотелось верить в это. Обида, словно яд, растекалась внутри, поражая собой всё тело и разум. Для чего бы Рейху понадобилось это делать? Как назло, в памяти возникла фраза нациста: *** — Ich muss mich irgendwie unterhalten. Du bist schrecklich langweilig (Нужно же мне как-то развлекаться. Ты до ужаса скучный).

***

— Наверное так и есть, — издал гневный смешок СССР. Злость и обида нарастали с новой силой, отбрасывая разумные мысли в сторону. — Неужели ты решил таким способом избавить себя от кошмаров? Надеешься, что я помогу тебе выбраться?       Вдруг всё вокруг начало терять чёткие очертания. Коммунист неспешно вышел из камеры, напоследок взглянув на ГИ: империя сидел на одном месте, хмуро вглядываясь в стену. Этот разговор стал для СССР одним из самых запоминающихся моментов, когда отец Третьего упомянул коммуниста в хорошем свете и даже попытался образумить своего сына. Или этот разговор — тоже ловкий трюк? ГИ тоже надеялся выбраться из своей тюрьмы, пытаясь надавить Рейху на жалость? Главнокомандующий усмехнулся: никакой жалости там никогда и не существовало. Но! Такое ему теперь точно никогда не забыть. Главное, что он больше не увидит никого из этой больной семейки.       Миновав железную дверь, он снова встретил охрану, дежурившую у входа и бурно что-то обсуждающую на немецком. Слов Союз не расслышал, может быть из-за того, что они говорили шёпотом, а может из-за того, что не хотел слышать. Сейчас ему хотелось лишь выбраться отсюда, чтобы больше ничего не видеть и не слышать. Но как это сделать? Как убраться из кошмаров нациста и больше никогда в них не появляться?       Впереди показалась знакомая макушка. СССР прибавил шаг, нагнав немца: Рейх петлял среди коридоров, избегая прохожих солдат и офицеров. Коммунист шёл за ним. Только посмотреть в глаза. Больше ему ничего не нужно. Пусть Рейх его не увидит — не страшно: глаза всегда говорят намного лучше, чем слова. Третий снова свернул и оказался в тупике. Здесь не было ни дверей, ни продолжения коридора, ни людей. Рейх прислонился к стене и убедившись, что вокруг никого нет, вдруг резко съехал по ней вниз, скинув с головы фуражку и взъерошив волосы. Союз замер, притупив беспорядочный поток мыслей. Что происходит? Немного постояв, коммунист неуверенно подошёл к нему и опустился, садясь напротив и заглядывая ему в глаза: Третий казался напуганным и загнанным. — Если всё сказанное тобой было правдой, то о чём же ты тогда печалишься? — отрешённо произнёс Союз, заглядывая в голубые глаза. Почему-то смотря на них, вся злость внезапно утихла. — Nein (Нет), — вдруг тихо произнёс Третий Рейх.       СССР удивлённо поднял брови. Неужели он снова может слышать его? — Ты меня слышишь? — вскочил на ноги русский. — Nein (Нет), — повторил нацист, сжав пальцы на голове. — Nein-nein-nein-nein... NEIN! (Нет-нет-нет-нет... НЕТ!)       Рейх безостановочно водил руками по голове, не переставая бормотать. Союз испуганно наблюдал за ним. — Hör auf.. Du bist es nicht. Nicht du! (Прекрати.. Это не ты. Не ты!) — всё громче выкрикивал немец. Внезапно он стал плакать. — Рейх, — мгновенно склонился над ним перепуганный СССР.       От этого зрелища в голове снова всё перевернулось. И как он только мог подумать о том, что нацист пользуется им? Он ведь даже не помнил того, что находился здесь. Союз потёр глаза ребром ладони: он совсем забыл об этом... Да и о каком притворстве могла идти речь, если весь этот разговор тоже являлся для Третьего кошмаром? Кажется, обида на сказанные много лет назад Рейхом слова выбила из коммуниста весь здравый рассудок. СССР ударил кулаком по стене: Какой же он идиот! Им нужно срочно выбираться отсюда! — Рейх, — присел на колени перед содрогающимся в рыданиях немцем Союз. — Рейх! Услышь меня! Тебе нужно выбраться отсюда! Ну же, очнись!       Но вот ещё одна секунда, и коридор с нацистом снова погрузились во мрак. — ДЬЯВОЛ! — рявкнул в ярости русский.       Резво поднявшись на ноги и метая взгляд по сторонам, СССР сжал кулаки до хруста в пальцах. Темнота медленно приобретала очертания, вокруг становилось всё светлее и светлее, пока пространство не превратилось в небольшой рабочий кабинет. Первое, что попалось на глаза щурившемуся от света Союзу, была огромного вида свастика, висевшая на стене возле письменного стола. Коммунист оробело смотрел на неё с приподнятыми бровями, пока сзади не раздался детский голосок. — Отпустите нас пожалуйста! — Только не это! — охваченный страхом, СССР развернулся, во все глаза смотря на источник звука. — Россия!       Напуганный не меньше, чем невидимый отец, маленький Россия сидел на небольшой табуретке, одетый в непонятный костюм, охраняемый немецким командиром, стоящим поблизости, и пристёгнутый наручниками. — Прошу вас... — снова подал голос мальчик. — Wenn du nicht sofort still bist, schicke ich dich zurück! (Если ты сейчас же не замолчишь, то я отправлю тебя обратно!) — Союз напугано отскочил в сторону: рядом с ним, у окна стоял Рейх, раздражённо сверля взглядом подоконник. Из-за России коммунист не заметил его сразу. — Я не хочу обратно, — воскликнул Россия. — Dann verhalte dich ruhig und beantworte die Fragen, die ich dir stelle! (Тогда веди себя тихо и отвечай на вопросы, которые я тебе задаю!) — повернулся к нему Третий. — Gut? (Хорошо?) — Гуд, гуд, — буркнул мальчик.       Рейх изумлённо вылупился на него, заморгав, а СССР подавил нервный смешок. — Wie kannst du es wagen, Junge? (Да как ты смеешь, детёныш?) — вдруг сдвинулся с места неподвижный командир и с ненавистью посмотрел в его сторону.       Все трое стран разом уставились на него. Обстановка стремительно накалялась. Союз сдвинулся с места в сторону сына: хоть это и было всего лишь воспоминанием, он должен хотя бы попытаться защитить своего ребёнка! Замахнувшись, командир уже почти коснулся лица России, как его кисть внезапно перехватили. Отец с сыном и командир разом замерли на своих местах. — Aufhören (Прекратить), — выпустил руку солдата Третий. — Wenn du dich nicht in deinen Händen halten kannst, warte vor der Tür! (Если не можешь держать себя в руках, то жди за дверью!) — Jawohl! (Так точно!) — тут же подчинился командир и скрылся в коридоре. — Знаете... — проводив его взглядом, вдруг спокойно произнёс Россия. — Ja? (Да?) — устало посмотрел на него нацист. — Для папиного врага вы совсем не годитесь, — потирая пальцами наручники, сказал мальчик. — Слишком вы жухлый какой-то... — WAS? (ЧТО?) — округлил глаза Рейх. — Но если бы вы не были злым, то наверное подружились бы с ним, — пожал плечами русский. — Папа тоже не любит, когда меня или моего брата обижают. Он вообще не любит, когда обижают маленьких. И я тоже. — Warum siehst du ihm so ähnlich? (Почему ты так на него похож?) — закрыв глаза, опустошённо произнёс Третий. — А разве это плохо? — удивился Россия. — Он же мой отец. Вот у вас есть сын? Неужели вы бы не хотели, чтобы ваш сын был похож на вас? — Nein (Нет), — Рейх открыл глаза и задумчиво посмотрел на него. — Weißt du, ich würde wahrscheinlich nicht wollen, dass mein Sohn wie ich ist (Знаешь, наверное я бы не хотел, чтобы мой сын был похож на меня). — Ну конечно, — воскликнул юный собеседник. — Вы же плохой! Кто захочет быть плохим?       Несколько минут нацист молча смотрел на него, но было заметно, что его мысли были где-то далеко. Россия тоже замолчал, разглядывая настенную карту и не решаясь больше заговорить, а Союз устало уселся на пол, закрыв руками лицо и рассматривая свои ноги сквозь пальцы — сколько ещё подобных воспоминаний ему придётся повидать?