Что ты делаешь здесь?

На самом деле, я не рассчитывал увидеть Ивана в ближайший год, а то и два, может быть и вовсе не увидеть, так как началась война и он был погружен в нее, но некая удача для меня и наоборот для Союза помогла мне встретиться с ним уже ближайший месяц. Собственно, удачей сей было ранение, которое получил Союз в собственном, Блять, доме. Я не знаю, насколько нужно быть невезучим Союзу, а возможно, умным и просвященным в это дело Рейху, что бы зарядить снарядом в дом Союза. Ну, или же около него, точно я не знаю, слава всем тем, в кого верят. Союз же не рассказывал в своем письме куда попал снаряд, да и описал в письме немножко другое: "Раннее раннее утро, я еще сплю, вот только-только заснул, потому что от нервов до этого заснуть не мог, как раздается резкий грохот. Сначала я даже глаза открыть не могу, будто попал в какой-то очень странный сон, где глаза мне зашили и смотреть через них уже не получается. В ушах звенит, но я не ощущаю толком ничего. Я уж подумал что все, поспал. На том свете одной ногой. Или половиной ноги? Через какое-то время прихожу в себя, медленно открываю глаза. Кухня горит, я валяюсь на полу ничком, какая-то часть одежды, похоже, тоже была не против пообниматься с огнем, по этому горела. Ничего не слышно, в ушах какой-то посторонний шум, я кое как выползаю из своего дома на землю, катаюсь по земле, пока не потухает огонь и, собственно, зову на помощь. Самое главное вроде кричу, а сам себя не слышу. Я уж думал, может я немым стал? Или все, оглох? Ору громче, я даже толком не знаю, получается ли у меня кричать, потому что не слышу, может быть я там хриплю и все, но попытки не оставляю, похоже, не зря. Что было дальше уже подробно не помню, но пока меня вели до больницы, я был чуть ли не мертвым. Вот ничего не слышу, видеть стал как-то мутно, открываю глаза раз в час. В итоге, проснулся в госпитале. Руки целы, половинка ноги, похоже, стала короче. Везде какие-то царапины, синяки, голова перебинтована, но письма спокойно могу писать, тут уже ничего не мешает. Когда дойдет - точно не знаю, но если выкрутишься и найдешь возможность приехать ко мне, то я тебя жду. С места не двигаюсь и не потому, что не могу, а потому что жду. Буду рад нашей встрече больше, чем похоронам отца когда-то. Люблю тебя." Приехать я был более чем рад, сначала даже начал собирать вещи, раздумывая о том, что одену на встречу с Союзом, что ему можно привезти, пока до моего отключенного из-за мечт о встрече слуха не донесся детский смех. Видимо, Союз, ударившись башкой, забыл про детей, когда предлагал мне приехать к нему. Или же рассчитывал на то, что я возьму их с собой? По моему им еще рановато, да и это огромный риск, а еще умирать от рук любимого не хочется. Это было бы очень романтично и подогревало мазохистскую часть меня, но если бы я хотел покончить с жизнью, я бы уже давно нашел способ получше, чем разгневать Союза. Наверное, для особо извращенных мазохистов подобный способ суицида был бы очень интересным и приятным, но я никак не относился к мазохистам в принципе. Возможно мне была приятна легкая боль, а может и подчинение, в каком-то роде, но любителем получения боли меня это все равно не делало. Хм, это что, я перед собой сейчас оправдываюсь, получается? Интересно, зачем мне понадобилось доказывать самому себе что я не мазохист и получать боль мне не нравится? Хм.. Может быть, я все таки ошибаюсь и боль мне на самом деле нравится, просто я не хочу это признавать? Звучит как пиздежь, да и слишком противно для правды, значит ею и не является. Так-так-так, что-то я отошел от темы. Речь изначально была про то, что поехать я не могу потому, что дети Союза остаются без присмотра, а оставлять их на кого-то я не хочу. Мужчина мой доверил их только мне, так что наверняка будет совсем не рад узнать, что я оставил детей на какого нибудь незнакомца солдата. Даже если он будет моим другом, другом семьи, другом детей, да хоть, блин, английским королем, недоверчивость Союза слишком велика, я это знаю по себе и по своим попыткам познакомить его со своим обществом. В этот раз мудрить и устраивать "приятные" сюрпризы социалисту я не собирался, лучше всего было бы с ним обо всем договориться, слава всем хорошим людям, обмен, письмами у нас происходил значительно быстрее, чем обычно. Пришлось попотеть, что бы устроить что-то такое, но мы устроили и теперь могли писать друг другу письма. Собственно, строчки с вопросом звучали так: "Но хорошо, сейчас не об этом." - Пишу я о том, что писал до этого, а до этого я рассказывал Союзу о его детях, докладывал, так сказать, чем они заняты и как себя ведут. - "Ты предлагал мне встретиться. Как ты понимаешь и понимаешь правильно, я не против, но ты ничего не сообщил мне по поводу детей. С ними то мне что делать? Оставить в Америке? Мне кажется, ты слишком нервный, для того что бы оставлять детей в другой стране. Правильно я мыслю? Так вот, пока я ничего там не напридумывал, лучше скажи мне, куда девать детей, хорошо?" Закончив письмо, я уже отсылаю его Союзу и за не очень долгое время ко мне приходит ответ, который я сразу же сажусь читать, как только он попадает в мои скользкие ручонки. "Хм.. Действительно.. Я совсем не подумал.." - С этого начинаются строчки письма. - "Ну, я думаю, детей придется взять с собой. Это небезопасно, знаю, но особо другого выбора у нас нет. Я лучше доверю детей тебе и твоему выбору экипажа, но нет, не оставлю с кем-то из твоих, ни за что! А раз дети не остаются у тебя на родине, в Америке, значит они едут на свою родину, а именно - в СССР. Тут они родились, пусть тут и будут, надеюсь ты не переучил их на английский, потому что в отличии от тебя я его не знаю." Дальше разговор идет уже отнюдь не по этой теме, Союз рассказывает о своих буднях в больнице, вкладывает в письмо свою душу, потому его рассказы о жизни так интересно читать. Они наполнены эмоциями и вот именно его мировоззрением, которое выражено ясно и понятно. За это я обожаю письма Союза. Больше любых книг люблю. ... На следующее утро мы уже готовы. Я и огромная куча детей, которая бежит впереди меня к машине. Они толкаются, спорят, где кто будет сидеть, говорят водителю, что все на месте и пора отправляться, пока я разбираюсь с их багажом. Что же они туда набрали? Вроде с отцом их и моим будущим мужем едем пообщаться.. Но никак не таскать кирпичи в рюкзаках. На счет этого всего я, правда, молчу. В детстве тоже любил набрать множество никому не нужных вещей, но чем они были для меня! Настоящие сокровища, пусть и валялись на земле. Тогда, в то время, они были мне очень дороги. Я мог часами отмывать какую нибудь невзрачную для других пуговицу, потому что мне просто нравилось это делать. Укладывая все, что помещается, я пару раз окрикиваю детей, что бы она замолчали и не донимали водителя, которому и так придется провести в этом цирке пару часов, но они, естественно, не слушаются, а возможно что и не слышат в общем гуле, что я говорю, все таки их беседы очень громкие. Мои слова были услышаны только тогда, когда я сам сел в машину и еще раз им все разъяснил. Дальше мы ехали приблизительно молча, в любом случае дети разговаривали в разы меньше, что радовало, и тише, то есть говорили шепотом, никого не отвлекая и никого не раздражая. Водитель, я просто уверен, смог спокойно вздохнуть, когда огромное количество людей наконец-то затихло и разрешило ему послушать, как за окном машины слышится характерный гул от того, что машина, в принципе, едет. По лицу водителя было видно, что подобной тишиной он просто наслаждается, пока дети, не усмиренные ни стоп словом, не начали снова галдеть. Доехали мы все же без приключений, ну имеется ввиду конечно именно приключений, так-то все как всегда. Уже по пути к Союзу, я написал ему письмо о том, что его дети ведут себя ужасно в обществе и с этим надо будет что-то делать, потому что это просто уже неуважение по отношению ко всему экипажу и в целом к людям, которые это терпели. Надеюсь что это все оттого, что они просто маленькие. ... И вот, долгожданная палата. Первый день я хочу сходить один, без Детей, это было им своеобразным наказанием за То, как они вели себя в машине и не только там, а было это просто отвратительно. Будь я персоналом, повесился бы наверное, так что сегодня к Союзику иду только я. Мягко присев на его кровать, я кладу свою руку на его руку. Тот спал, но от подобных действий сразу открывает глаза, смотря на меня слегка удивленно, а после смеется и обнимает меня настолько, несколько это возможно. Конечно, это было очень немного, да и слабо, но двигаться тот явно пока что не рискует, мало ли что повредит себе, а ему еще воевать. - Ох, Аме, я уж думал все, не дождусь тебя. - Союз усмехается. - Ладно, ладно, я просто шучу. Я тебя очень ждал.. - Мужчина уже выглядит очень довольным, бить точно не будут, хотя вроде и не собирались. - И детей ждал. Кстати, где они? Я что-то их не вижу.. Не думаю, что эта беспокойная шайка может просто тихо стоять за дверью. Ты что, оставил их в Америке? Хотя нет, письмо то ты мне прислал когда двигался сюда.. - Я не собираюсь больше оставлять его в раздумьях и решаюсь ответить. - Они плохо себя вели, достали весь персонал, по этому я наказал их и пришел один. Хотя.. Почему же это наказание? - Хихикнув, я приближаюсь к губам социалиста и целую его в губы. Тот кладет свою руку мне на затылок и мы на время теряем нить разговора, мысли, увлекаясь сейчас только поцелуем, но как только тот отстраняется от моих губ, я вздыхаю и улыбаюсь. - Я рад, что могу провести время наедине с тобой. Как я и предполагал, все прошло просто прекрасно. Душевные разговоры, теплая атмосфера.. Это было как будто другой жизнью, в сравнении с той, которая была у меня до встречи с Союзом. То, что происходило сейчас казалось мне просто какой-то сказкой. Вечной, длинной сказкой, которая никогда не закончится.