Агония

Бетонная поверхность содрогается, а позвоночник Грейнджер, кажется, почти трещит, когда Драко едва ли не со злостью швыряет её к стенке. Он наваливается на неё всем своим телом и обеими руками с силой сжимает бедра девушки, безумно желая оставить от себя на ней хоть что-то, пусть даже и болезненную синеву пятен на нежной коже. Напрасно, ведь утром она их сведет по щелчку пальцев. Своих прекрасных, тонких пальцев, которые он прямо вот сейчас будто в агонии сожмет своей рукой, а затем с какой-то испорченной нежностью поднесет к губам, прося и умоляя полюбить его, Драко. Полюбить так же сильно, как он любит её. Он хочет быть желанным ею, хочет, чтобы Гермионе было нужно все, что Драко стремится отдать ей, и пусть она делает с этим «всем» что угодно: бережно хранит или рвёт кровавыми кусками, лишь бы только приняла его жертву. Лишь бы захотела принять. Одна рука уже скользит по её талии, вдоль и поперек исследованной им давным давно, пока другая медленно задирает край темно-синего платья, норовя обжечь Гермиону своими быстрыми и едва ощутимыми касаниями. Несколько секунд — пальцы уже грубо сдвигают влажную ткань трусов вбок, и Драко приступает к своей любимой части их прелюдии. Его губы опускаются на её шею, кусая и тут же зализывая невидимую «ранку», когда пальцы совершают почти заученные наизусть движения там, внизу. И первый тихий стон бьет его оглушительным и таким знакомым чувством триумфа вперемешку с легким оттенком гордости: ей нравится. Ей нравится, и она, чувствуя свою власть над несчастным, резко дергает светлый шелк волос, оттягивает его голову назад и бешено впивается в шею Драко, словно желая попробовать на вкус его кровь. Только вот она и так выпила Малфоя до дна. Гермиона уже сама насаживается на пальцы, наконец отрывается от его шеи и подставляет ему свою, как бы разрешая Драко вновь целовать её. Как бы снисходя до него. — Хочу тебя в ванной, — повелительно шепчет она, и Драко мгновенно подчиняется, аппарируя домой. * * * Ему почти больно кончать в нее сейчас, ведь он знает: Грейнджер уйдет, как только все прекратится. Убежит, снова оставит его один на один со своей потребностью в ней. От их резких движений горячая вода волнами расходится по ванне, обжигая и без того непослушные тела, со звоном переливаясь за белоснежные края прямо на плитку пола. Стоны Грейнджер мешаются с плеском воды, превращаясь в по-настоящему прекрасную музыку. Музыку, которую он готов слушать вечно. — Драко, — снова этот её шепот. Малфой, наверное, будет слышать его до самой смерти в кошмарах и затем просыпаться в поту и слезах, изнывая от желания чувствовать её губы, с которых вот так, почти беззвучно слетает его имя. Гермиона отталкивается от него и, пытаясь отдышаться, придвигается к краю ванны. Её грудь ритмично вздымается над водой и вновь погружается под неё; свет из окна идеально ложится на слегка бледную кожу, на которой каждая капля сияет россыпью крохотных алмазов. И в эту минуту каждый чертов сантиметр её тела идеален в воспаленном болезненными чувствами разуме Малфоя; в его голове Гермиона — шедевр, величие и красота которого затуманивают рассудок. Больная, отвратительная, отмеченная бордовыми пятнами на его внутренностях любовь. Грейнджер почти не обращает внимания на пожирающего её взглядом Драко, и в карих глазах уже виднеется скука. А он кричит внутри, кричит так громко, что оглушает самого себя, и просто удивительно, что она не слышит его надрывы. Удивительно, насколько она охладела к нему, что не может рассмотреть эти ошметки, на которые распадается Драко, перекручиваясь в мясорубке привязанности и боли. Удивительно, что она не замечает его мольбы и остается глуха к стонам. Непробиваемая. Непробиваемая, ведь она больше не чувствует. — Вода остыла, — бросает так равнодушно, что у него аж в глотке горько. Едва слышный плеск, тихие шаги по влажной плитке — и Малфой уже один. Вода остыла.