Для тебя роза цвела

Арсений меланхолично смотрит на лужу аккурат около стола и размышляет о том, что фантазии о жизни в старинном доме сильно отличаются от реальной жизни в старинном доме. Он с самого детства мечтал иметь свой дом. И не дачу в пригороде, не уютненький коттедж в горах, не бунгало у пляжа — а именно дом с историей. Желательно не с той историей, где пьяный дед Вася зарезал свою бабку кухонным ножом, а с историей красивой, с родословной. Чтобы в зале устраивались балы, чтобы в столовой проводились приемы, чтобы резные перила еще помнили тонкие девичьи ручки в шелковых перчатках. Чтобы одного взгляда на тяжелые портьеры или потускневший хрусталь хватало, чтобы понять: всё здесь живет прошлым. Не то чтобы Арсений считает себя графом или кем-то в этом роде, но ему нравится представлять себя таковым. Он вообще частенько фантазирует, что является каким-нибудь историческим персонажем, героем фильма или книги — но это характерная черта всех писателей. Всем, из-под чьего пера расползаются целые вселенные, не хватает одного мира. Арсению в своем существовании несколько тесно, хотя он и пытался разнообразить его путешествиями и экстремальным спортом (даже с парашютом прыгал — повторять не хочет). Но это всё не работает: возможно, потому что с ним никогда не случалось чего-то по-настоящему необычного, таинственного или поражающего воображение — и он по глупости надеялся, что покупка собственного дома что-то изменит. Изменила она лишь то, что теперь он наизусть помнит номера сантехника, сварщика, монтажника и в целом ремонтников всех областей, а мужей у него было больше, чем у черной вдовы — правда, на час. Всё в доме держится на соплях и изоленте, всё ломалось как минимум раз, а если и не ломалось, то обязательно сломается в ближайшее время. Неудивительно, что предыдущие владельцы отдали дом так дешево. Арсения с его гонорарами сложно назвать бедным, но подобный дом даже он в других обстоятельствах позволить бы себе не смог. А ведь ему говорили, что такая цена из-за живущего тут призрака. Арсений посмеялся тогда, что в двадцать первом веке кто-то верит в призраков — а его так надурили. Хотя его наивность, конечно, не объясняет, почему у дома за десять лет сменилось три владельца и двенадцать арендаторов. Это должно было насторожить, но Арсений был так пленен исполнением своей мечты, что наплевал на риски. «По ночам слышатся шаги! — твердила жившая тут раньше женщина. — Пропадают вещи! Еда исчезает из холодильника!» А ее муж вообще убеждал, что призрак разговаривает: такой вот прикол. Арсений тогда решил, что они чокнутые и списал всё на сложность отдаленной от цивилизации местности — рядом с домом только деревня, а ближайший город находится в двухстах километрах. Не так далеко, чтобы совсем глухомань, но и каждый день гонять туда-сюда не будешь. Арсений на своем опыте осознал всю боль такого расстояния: все городские мастера едут сюда три-четыре часа в лучшем случае, а после долгой работы им нужно еще и ночевку организовывать. Учитывая, что пока горничной у Арсения нет (Ира сможет приехать лишь через две недели, а это единственная кандидатка, которую Арсений одобрил — остальные собеседование по чату не прошли), ему со всем приходится справляться самому. Это кошмар для человека, который за всю жизнь совершил три хозяйственных подвига: пожарил (сжег) яичницу, косо прибил полку и помыл пол, вылив воду на паркет и поелозив шваброй, как на корабле. Кое-как вытерев лужу своим любимым полотенцем, Арсений ставит таз под предполагаемую прореху и устало садится на стул. Столовая с кухней — это прямо наказание, потому что эта часть дома выступает из фасада, и крыша здесь как из соломы. Из глубины дома опять слышен шум, напоминающий шаги — но Арсений не сумасшедший и понимает, что это просто гуляющий в щелях между этажами ветер. Дом продувается со всех сторон, потому что стоит на холме, и тихо тут не бывает никогда. Здесь и трубы такие, что шум воды периодически мерещится, словно кто-то моется или воду в унитазе спускает — Арсений сначала чуть не пересрал, благо всё равно был у туалета. Хотя, если начистоту, ему даже хотелось бы, чтобы в доме и правда жил призрак, но об этом он никому не говорит. Больше никому не говорит, потому что разок уже пошутил об этом на прошлой неделе с сантехником, который чинил лопнувшую трубу, и тот положил ему на рабочий стол «Поворот винта» из домашней библиотеки — очень смешно. Тот убеждал, конечно, что ничего такого не делал, но кто еще? Не призрак же это, в самом деле. Арсений поднимается со стула и, захватив из холодильника кокосовый сырок (черт возьми, осталось всего три штуки, а ведь он два дня назад купил целую коробку — неужели всё сожрал?), идет в кабинет. Из-за поломок он вечно отвлекается от написания романа и такими темпами закончит его лет так через никогда, издатель уволит его, заберет аванс, Арсению придется съехать из дома и жить в какой-нибудь халупе. Впрочем, не такое уж и кошмарное будущее. Потом он напишет о своей нелегкой жизни книгу и всё равно прославится. Или нет, и умрет от голода бесславным и бородатым, потому что на бритву денег тоже не будет. — Как же меня всё это задрало, — в сердцах выдает он, заходя в кабинет. Свет по-прежнему горит, ноутбук еще не ушел в спящий режим, но что-то не так. И после беглого осмотра стола отгадка находится легко: на лежащем с краю блокноте выведено неровным почерком «Привет. Познакомимся?». Арсений роняет сырок. Он пару раз писал, как у персонажа «волосы на затылке встают дыбом», но с ним такого раньше не происходило — и вот происходит. Его бросает в холод, всё тело немеет, и он медленно сглатывает ставшую вязкой слюну. Так, этому, разумеется, есть адекватное объяснение. Не так давно Арсений говорил с Димой по телефону — а он во время телефонных разговоров частенько выводит на бумаге всякие закорючки. Ничего внятного он обычно не пишет, но мало ли что изменилось. Возможно, он просто стареет, и вот последствия! Скоро начнет на автомате писать рецепты пирогов. Внизу листа подрисована кривая стрелка — и Арсений дрожащей рукой переворачивает страницу. «Меня зовут Антон, я живу в этом доме десять лет. Я невидимый». Арсений нервно смеется: это не мистика, просто чья-то очередная шутка. То ли доставщик мебели прикололся, то ли электрик, который чинил в кабинете проводку, в любом случае — смешно (нет). Надо добавить это в сюжет, пусть над главным героем подшутит так какой-нибудь недалекий персонаж, которого Арсений пока не придумал. «Не уверен, что я призрак, потому что я не умирал. И я не бесплотный: меня можно потрогать, я ем, ссу и сру, как и все люди (извини за подробности)». Арсений закатывает глаза: можно было придумать и что-то более зловещее, и вновь переворачивает страницу. «Еще меня можно услышать (но я молчу), почувствовать запах (если я воняю). Тебя я тоже могу коснуться, если попросишь (не для слабонервных). Знаю, что это кажется бредом, но ты не сошел с ума. Я сам долго думал, что свихнулся, но факты говорят за себя». Классная вышла бы история про одинокого писателя и невидимку, который обитает в старинном доме. У Арсения в голове за секунды складывается сюжет, и это не к добру: ему еще роман дописывать, нельзя переключаться на что-то новое. «Ты пишешь всякие мистические штуки, и я подумал, вдруг ты мне поверишь. Все, с кем я выходил на контакт, либо считают меня призраком-убийцей, либо считают, что съехали с катушек». Арсений задумывается: а как бы он отреагировал, если бы это всё не было чьим-то розыгрышем? Испугался бы или засомневался в своей адекватности? Скорее второе, потому что, говоря начистоту, он никогда не был нормальным в привычном понимании этого слова. Впрочем, как и все хорошие писатели — Арсению хочется в это верить. «Если ты мне веришь, я могу с тобой поговорить (ненавижу писать, писать — хуйня). Ты можешь спросить меня о чем угодно, НО будь готов, что я отвечу. Если обосрешься, я за тобой подтирать не буду :)». Арсений тяжело вздыхает, выдыхает и снова набирает воздуха в легкие. Он не какой-нибудь там дурачок деревенский (хотя, фактически, это поместье относится к деревне), но всё равно чуть-чуть, совсем капельку, готовится к ответу. В конце концов, он же ничего не теряет. Если в комнате никого нет, то никто и не узнает о его позоре, а если есть, то он в ментальном всеоружии. — Реформы, ребусы или рябина? — выдает он первый бред, который приходит ему в голову. — Так и думал, что ты ку-ку, — отвечают ему со стороны книжного шкафа в углу комнаты. Арсений не подскакивает, не отлетает к стене, не вопит истошно — ничего, что обычно делают его испуганные персонажи. Он просто замирает и в ужасе смотрит туда, откуда вроде как шел звук. — Реакция у тебя нормас вроде, — продолжает мужской голос из ниоткуда: вполне себе приятный, кстати. — Из всех, с кем я общался вживую, ты пока самый адекватный. В отличие от других писателей, Арсений не принимает галлюциногены — ему и своей фантазии достаточно. Так что это определенно не эффект наркотиков. Но что тогда? Ответ прост: он пизданулся. А ведь вчера еще сидел во дворе на травке, смотрел на небо и думал, что это такое там вдалеке летит: самолет или птица? А это не самолет и не птица — это его кукуха! — Я могу доказать, что ты не псих! Спроси меня о чем-нибудь, чего ты не знаешь, а я отвечу, — просит парень, которого сбрендившее сознание Арсения окрестило Антоном. Впрочем, ему всегда нравилось это имя. Никаких вопросов ему с ходу не идет. Не то чтобы он знает всё: он, конечно, довольно начитанный, но не всезнайка. Просто сложно подумать о чем-то, что ты не знаешь — гораздо проще вспомнить какие-то неожиданные факты, известные немногим. — Самая быстрая птица? — наконец спрашивает Арсений и вспоминает, что это сапсан — отсюда и Сапсан, собственно. — Нет, лучше какой первый фильм Гая Ричи? — Блин, — произносит Антон после небольшой паузы. — Да хрен его знает. «Карты, деньги, два ствола»? Или «Большой куш»? — Не знаю, я фанат Тарантино. Ладно, в чем ты разбираешься? Что у тебя можно спросить такого, что я не знаю? Арсений представляет, как наверняка глупо выглядит, разговаривая с самим собой. Имеет ли смысл звонить психиатру среди ночи или стоит подождать до утра? Черт, он уже десять лет исправно ведет сеансы с психологом для поддержания внутренней гармонии, но, очевидно, этого оказалось мало. Метафорические весы его психики склонились в сторону «ты ебанулся». — Честно говоря, я не особо-то шарю в чем-то. Например, ты вот в курсе, что вомбаты какают кубиками? — весело так, задорно. — Причем анус у них не квадратный, это строение кишков такое. Арсений поднимает бровь: определенно, у него очень странное подсознание. — Я мог видеть этот факт в какой-нибудь подборке с Адме, которую читал лет пять назад. — Ему стыдно признаваться, что он вообще читал Адме, но перед самим собой, так и быть, можно. — Как насчет формулы вычисления скорости? — Ебать. Это же в школе проходят? Братан, я школу закончил, получается, одиннадцать лет назад. В жизни такое говно не вспомню, хотя не факт, что я и в школе знал — учился я погано. Но если ты от компа отойдешь, то гляну. — В смысле? — Трусы отвисли. В интернете, говорю, посмотрю эту формулу и тебе скажу. Но это так себе способ: ты же наверняка сам ее в школе учил. Арсений медленно, бочком, отходит от своего рабочего стола. Даже если он позвонит в дурку сейчас, за ним же никто не поедет: он живет один, максимум себе навредит — а за это никто беспокоиться не будет. Лучше самому сесть в машину и поехать в ближайший психдиспансер. Тем временем по комнате раздаются тихие шаги, а затем стул отодвигается от стола, и указатель мышки на экране двигается — а потом кнопки нажимаются на клавиатуре, безошибочно набирая его пароль. — Извини, — говорит Антон. — У меня есть свой ноут, но пока ты вафлю не провел, приходилось с твоего сидеть. Подсмотрел пароль. У Арсения кружится голова, а тело ощущается каким-то нетвердым, как наполненный водой полиэтиленовый пакет. Стоит ли вести машину в таком состоянии? А если ему померещится яма на дороге? Или дерево, или какой-нибудь выбежавший из леса лось? И он свернет, и угодит в кювет, и переломает себе все кости, а после будет долго и мучительно умирать. — Арсений? — зовет Антон. — Откуда ты знаешь мое имя? — собственный голос слышится глухо, словно сквозь десять слоев картона и тюк ваты. — Потому что все рабочие, когда приходят, уточняют, Арсений ли ты Попов — я же не совсем дебил. А еще у тебя на компе постоянно открыта вкладка ВэКа. Классная фотка, кстати, таким умным выглядишь. Арсений не верит, что он создал это. Не может быть. Нет, он бы нафантазировал призрак графа, которого отравила собственная жена и который теперь жаждет отомстить. Или призрак леди, которая не выдержала мук невзаимной любви и умерла от разрыва сердца — прямо во время бала, где кавалер ее отверг. Но не это. Точно не это. — Эс равно вэ тэ — вот формула скорости, — довольно сообщает Антон, а Арсений смутно припоминает, что S — расстояние, а не скорость. — Сука, ты не представляешь, как я рад с кем-то поговорить. Ну то есть переписываюсь я с кем-то часто, по телефону иногда болтаю, но чтобы в жизни… Ко мне как-то чувак приезжал, познакомились в интернете. Он мне верил, и мы общались через окно, но позапрошлая хозяйка выгнала его ссаными тряпками. И еще всякие оккультисты были, ритуалы проводили около дома... — Ритуалы? — Арсений разговаривает на автомате, потому что голова кружится сильнее и дышать тяжело, а во рту кислый привкус. — Ой, такая хуйня, но в моем положении выбирать не приходится. Головы крысам откручивали, костры жгли. Но я сразу сказал, что это не поможет, я в свое время всю библиотеку обшарил по части мистики, а потом и интернет — не работает эта хрень, — тараторит Антон и вдруг обеспокоенно уточняет: — Эй, ты в порядке? Нет, Арсений не в порядке. Ноги становятся ватными, а тело — легким, как перо, а в следующий момент всё затягивает черным. *** Арсений просыпается в собственной постели и видит собственный же потолок с лепниной. Через прореху между плотными портьерами выливается полоска света, отражаясь в старинном зеркале, за окном слышится пение птиц — всё привычно, так же, как и всегда. И можно подумать, что «вчерашнее» про человека-невидимку Антона было просто сном, но Арсений точно знает: это не сон. Во-первых, ему в принципе редко что-то снится — то есть сны он видит, конечно, как и все люди, но забывает их еще до пробуждения. Во-вторых, если сон и запоминается, то он обычно похож на бред: летающие швабры, говорящие чайники, люди размером с огурец — всё нелогично и нереалистично, а происходящее вчера, хоть и напоминало сюжет ромкома с элементами фантастики, таким не было. И, в-третьих, Арсений не помнит, чтобы он вчера ложился в кровать — он вырубился посреди своего кабинета, это точно. Обморок объясняется недосыпом, усталостью и голодом: накануне он кучу времени не спал, занимаясь романом, и почти не ел. Но как объяснить то, что он очнулся не на полу, а в своей постели? Дошел, пребывая в энергичных глюках? Он привстает на локтях и осматривает себя: на нем вчерашняя одежда. Странно как то, что он вообще в кровати, так и то, что одежда вчерашняя — Арсений не на помойке себя нашел, чтобы ходить несколько дней подряд в одном и том же. Но, впрочем, с учетом уехавшей крыши, нарушение гардеробных привычек — не самое страшное. Для романа он как-то изучал особенности восприятия мира сумасшедшими. В остром психозе, для которого характерны подобные галлюцинации, у человека отсутствует критическое мышление — и он не осознает ни нереальность происходящего, ни собственное сумасшествие. Арсений такой вариант допускает, но исключает ли это психоз? Или то, что он его исключает, и есть симптом психоза? — Ты здесь? — на пробу произносит Арсений, оглядываясь, но ничего подозрительного вокруг не замечает. Никаких Антонов ему не отвечает. Что ж, галлюцинации могут быть и приходящими, так что расслабляться нельзя. Голова немного гудит, ужасно тянет плечо, в животе сосущая пустота, но в целом он чувствует себя весьма неплохо. Для начала стоит поесть, чтобы снова не грохнуться в голодный обморок, а затем позвонить сначала Кате, его психологу, а после Диме — он всё-таки врач. Стоматолог, конечно, но стоматологи тоже врачи, у всех них были какие-никакие психиатрические основы. Арсений встает и, не переодеваясь, идет в прилежащую к спальне ванную. Из зеркала на него смотрит бледное осунувшееся лицо с яркими голубыми глазами, под которыми красуются здоровенные мешки — это он и привык там видеть: всё свое, ничего нового. Надо бы помыть голову и вообще помыться, но это потом — сначала хорошо бы съесть что-нибудь питательнее сырков. Он выходит из ванной и видит, мягко говоря, странность: та полоска света, что упиралась в гладь зеркала, теперь будто натыкается на невидимое препятствие, которое ее преломляет. И это препятствие — определенно человеческое тело. — Блядь, — красноречиво реагирует Арсений. — Вот мы и пролетели над гнездом кукушки. — Ой, — полоска света тут же исчезает, видимо, Антон отошел, — извини, я просто хотел тебя проведать. А ты очнулся. Класс. Имеет ли смысл вести диалог со своей галлюцинацией или куда полезнее ее игнорировать? Арсений прежде не задумывался о таких вещах, но, поразмыслив секунду, выбирает первый вариант. В конце концов, это его плод воображения, а значит тот отражает его подсознательные страхи и желания. Возможно, так он познает свое истинное Я. Головка от хуя. — Что вчера произошло? — спокойно спрашивает Арсений. Он уже не паникует, как вчера. Наоборот, при свете дня (пусть в комнате и полумрак, как в пещере), проблема не кажется такой страшной. Многие творческие люди сталкиваются с подобными осложнениями, а психиатрия достигла высокого уровня — это лечится. — Ты шарахнулся в обморок, просто бам — и всё. Я думал, такое только в фильмах бывает. Ну, или в книжках твоих. Не знал, что делать, — он хихикает? — поэтому дал тебе понюхать коньяка из серванта. Ты не очухался, поэтому я перетащил тебя в кровать. Вопрос, как ты в процессе не проснулся, я ж твоей башкой все косяки собрал… — Прошу прощения? — Извини, но ты та еще конина, это ж как здоровенный кусок мяса тащить. Арсений верит, что его подсознание не слишком-то им восхищается — он и в сознании часто себя хуесосит. — И сколько я проспал? — Немного, часов пять. Я вообще боялся, что ты в коме, думал уже вызывать скорую. — Ясно, — соглашается он и меланхолично перечисляет: — Что расскажешь про себя? Сколько тебе лет, вернее, на сколько лет ты себя чувствуешь? Как ты тут оказался? Какие у тебя страхи, желания, чего тебе не хватает в жизни? Есть подозрение, что он рановато начал допрос своего галюна, но это же галюн: никогда не знаешь, как и на что он отреагирует. — Мне двадцать девять, — охотно начинает Антон, но Арсений его перебивает: — Двадцать девять — с учетом десяти лет пребывания здесь? Или ты считаешь до момента, как стал невидимкой? — С учетом! — тон Антона неожиданно радостный, словно он счастлив от самого факта разговора с кем-то. — Девятнадцать мне было, когда это произошло. Я приехал сюда на лето, чтобы помогать с садом одной бабке. Не моей бабке, бабка чужая. Это было после первого курса, и я хотел подзаработать. — И что бабка? Как отреагировала на соседство с невидимкой? — Решила, что свихнулась. Хотя она и была сумасшедшая, если по чесноку. И, предупреждая твои вопросы: окружающие люди, прислуга там ее, думала то же самое. Что у них коллективный глюк, что в доме какая-то плесень или грибок — в общем, всё бесполезно было. Я и по-хорошему с ними говорил, и вещами бросался — и ничего. А ведь они меня знали! — И никто тебе не поверил? — хмыкает Арсений: что ж, вот и проеб его галлюцинации. Невозможно, чтобы за десять лет ни один человек не поверил в существование невидимки, особенно когда тот прямо ему об этом заявляет. Если уж в гороскопы верят миллионы людей, то тут-то и доказательства имеются повесомее, чем «я Рак и поэтому люблю вставать раком». — Ну как сказать, — вздыхает Антон. — Кто-то верил, но это была такая вера, типа как «я верю, но ты лучше свали отсюда куда подальше». Поэтому первый год я активно старался что-то делать, а теперь уже похуй как-то. Живу как живу. Привык. Антон произносит это с такой смиренной горечью, что Арсения колет виной: он-то его вообще галлюцинацией считает. И сразу после этой мысли он встряхивает головой: что за бред, это же есть его галлюцинация. — А интернет? — Да там столько ебанутых, что я среди них своим выгляжу. Я как-то даже видео снял, прикинь, где телефон держу, а он как будто в воздухе летает. Мне после этого куча людей написали, что хуйня и леску видно, а там камера такая, что телефон с трудом можно рассмотреть, какая леска вообще. Арсений не выдерживает и прыскает: вот это реально похоже на правду. Они как-то с другим писателем одновременно написали рассказ про двух школьников, которые попадают в параллельный мир — и пол-интернета спорили, кто у кого слизал, хотя никакого плагиата и в помине не было. Люди верят в то, что им хочется. — Не смешно, — обиженно говорит Антон. — Но я их понимаю: до всего этого я сам хуй бы поверил в мистику и прочее. Хотя я вот думаю, а мистика ли? Любая мистика — это просто явления, не изученные наукой, мне так в Твиттере сказали. Раньше вон считали, что молния — это когда Зевс в бубен бьет. — Не в бубен, — цокает Арсений: ну и тупое же у него подсознание. — Перун Зевса изображается как стрелы, но однозначного мнения по этому поводу нет. — Ебать, — присвистывает Антон, — вот это ты зануда. Арсений и раньше подозревал (ну, как подозревал — он ходит к психологу по этому поводу), что у него проблемы с внутренней гармонией, но на практике всё еще хуже, чем ему представлялось. — И как ты стал невидимым? — В меня молния шарахнула. Вот Зевс ублюдок, да? Ничего себе: Арсений мимолетно поражается, как его подсознание выбрало именно такой вариант — сознание никогда бы не додумалось. Отсюда вопрос, с хуя ж тогда это подсознание не чешется придумывать ему обоснуй для переезда главного героя в романе? — Молния, значит? — хмыкает Арсений. — То есть она ударила и сделала тебя невидимым? — Да, и я, вообще-то, твой скепсис не только слышу, но и вижу. Если бы хотел соврать, придумал бы что-то пооригинальнее, например, что нашел древний ацтекский оберег или прочитал заклинание из пыльной книги в библиотеке — но мы же не в «Гарри Поттере». — Ты и «Гарри Поттера» читал? — Арсений, мне двадцать девять, а не двести двадцать девять. Я его читал еще до невидимости! А если бы не читал, то прочитал бы: я же не в лесной норе живу, у меня есть интернет. — А про Билли Айлиш знаешь? В ответ ему — молчание. Может быть, «Билли Айлиш» — это стоп-слово для его психики, которое выключает все помутнения? — Ты не видишь, но я поднял брови, — отвечает наконец Антон. — Сука, к этому невозможно привыкнуть — к тому, что тебя никто не видит. Так почему именно Билли Айлиш? — Просто я мало знаком с современной культурой. Она первой пришла в голову. — Понял. А хочешь, кстати, в муке изваляюсь? Или майонезом обмажусь? Определенно, пора звонить в психушку — чем быстрее они приедут, тем лучше. — Зачем? Хочешь быть аппетитнее? — Чтобы ты видел меня, дурак. Я же не бесплотный, а невидимый. — А одежда на тебе тоже невидимая? — А кто сказал, что я в одежде? Арсений поклясться готов, что последняя фраза была сказана с игривыми нотками. То есть подсознание послало ему голого мужика, который ходит за ним по пятам? Всё ясно: дело в недотрахе! С этими своими романами и отсутствием времени на какие-то, даже самые примитивные, отношения Арсений последний раз трахался сто лет назад — не буквально, конечно. Но давно. Врачи же говорят, что долгое воздержание вредно, и позывы организма игнорировать нельзя — вот и результат, он в прямом смысле сошел с ума от нехватки секса. — То есть ты сейчас голый стоишь? — сипло уточняет Арсений, и бурное писательское воображение подкидывает, каково было бы трахнуться с невидимкой. Хотя, фактически, Арсений будет трахать свой мозг — а это он и так постоянно делает. — Ну да. Я, знаешь ли, с самого начала понял, что летающая одежда сильно впечатляет людей. — А разве то, к чему ты прикасаешься, не становится невидимым? — Нет. — Ваза, стоящая на резном столике красного дерева, приподнимается — и тут же опускается обратно. — Я не какой-нибудь супергерой из Марвел. Но, кстати, когда я сру, говно… — Так, всё, — перебивает Арсений. — Мне надо поесть. А потом… — он не договаривает «потрахаться», чтобы невидимка ненароком не подумал, что речь о нем. Хотя какая разница, что он подумает? Его же не существует! С другой стороны, а с кем он, черт возьми, потрахается? Он не может просто полазить по Тиндеру и Хорнету — вдруг его кто-то узнает. Ориентацию он не скрывает, но заголовки «Известный писатель ищет быстрый секс» — не то, что хочется видеть на просторах интернета. Арсений идет на кухню и слышит за собой шаги — особенно на прохудившейся лестнице. Ничего удивительного, что часть его следует за ним же, так что он старается просто не обращать на это внимания. Как быстро, однако, он принял свое сумасшествие — сразу ясно: давно подозревал, что однажды свихнется. А ведь он в юности играл в театре «Крейзи» — впору подумать о знаках судьбы и тревожных звоночках. — Прикольный ты, Арсе-е-ений, — тянет Антон, следуя за ним по пятам, и хоть в чем-то они согласны. — И книжки у тебя классные. Жду, когда закончишь последнюю. — Крайнюю, — поправляет Арсений, хоть это и противоречит нормам русского языка — просто суеверие. — И я тоже жду, когда ее закончу. Он печально вздыхает, вспоминая о своем райтблоке, и подходит к холодильнику — оборачивается, чтобы глянуть на собеседника, но, естественно, за ним никого нет. Никого видимого. — У тебя с ней проблемы? Ты последнее время тупо сидишь и пялишься в монитор, пишешь по строчке в час. Если бы это правда был невидимка, Арсений бы отложил кирпичей на постройку второго дома. Но, так как Антон — дитя его больного разума, он воспринимает его слова как самобичевание. — Да, проблемы. Никогда еще у меня не было таких проблем с текстом. — Почему? Получается круто, мне нравится больше твоих предыдущих книжек, а я их все читал. «Ты их не только читал, но и писал», — печально думает Арсений, открывая холодильник. И замечает, что там вообще не осталось его кокосовых сырков. Ни одного. То есть вчера, пока он агрессивно бредил, сожрал последние? О каком голодном обмороке тогда речь? — Сорян, я перетрухал вчера, а я на нервах всегда до хуя жру. Я тебе всё отдам после зарплаты, окей? Закажу с доставкой. — Зарплаты? — Арсений поднимает брови и всё-таки выуживает из холодильника сыр и колбасу: бутерброд — максимум его кулинарных способностей. — Да, я верстаю сайты, программки всякие пописываю. Не поверишь, но мне тоже нужны деньги: на комп, телефон, подписку на Порнхаб. — Что? — охуевше уточняет Арсений. — Шучу, я смотрю на Иксвидеос. Арсения как по голове стукает: он впервые слышит об этом сайте — сам смотрит на Порнхабе и без подписки, потому что там и бесплатного контента выше крыши. Хотя у него есть пара любимых моделей, которым он донатит, но… Так, стоп. Главное: он не знает такой сайт. Если он не знает, как его подсознание может знать? С другой стороны, Арсений ведь мог мельком его видеть или случайно на этот сайт натыкаться — он в прошлом году весь порно-интернет обошел, когда искал вдохновение для романа (главный герой в прошлом работал порноактером). — Арсений? — зовет Антон. — Не думал, что тебя так выбивают из колеи разговоры про порнуху. — Нет, ничего, всё окей. Так что, у тебя есть работа? И когда ты работаешь? Я бы слышал стук клавиатуры. — Обычно в подвале, сплю там же, а то я иногда во сне храплю. Прикинь, ты бы посреди дня услышал храп! А в подвале отличная изоляция, там вроде раньше людей пытали… Шучу, там была гардеробная. Или прачечная. Короче, без храпа лучше. Хочется возразить, что одна слуховая галлюцинация от другой не шибко-то отличается, но Арсений решает молча заняться бутербродом. Антон продолжает что-то рассказывать о своем нелегком жизненном пути будучи невидимым, а Арсений режет хлеб, сыр, колбасу, пихает все в микроволновку и в процессе доставания из нее тарелки понимает: он сделал четыре бутерброда, в то время как обычно на себя делает два. Он сделал порцию, блядь, для Антона. — Держи, — цокает Арсений, ставя на стол тарелку у того места, где предположительно стоит его невольный сожитель. — Спасибо, — пораженно откликается тот, прерывая свой рассказ. — Лучше сам пожри нормально, ты же через раз ешь. Что если Антон — это сигнал психики о том, что пора о себе позаботиться? Арсений действительно так себя загоняет в муках творчества, что порой забывает и о физическом здоровье, и о душевном. Так что он печально вздыхает и берет один из бутербродов. Но потрахаться всё равно надо. *** — Нет, Дима, я не вижу его — он же невидимка, — в третий раз объясняет Арсений, глядя на порхающую в воздухе собственную толстовку. Штаны тоже парят, зато хоть кроссовки стоят на месте — он попросил Антона одеться, чтобы видеть его местоположение. Ну, и потому что странно понимать, что рядом с тобой шастает голый мужик, даже если тот и выдуманный. — Но зрительные галлюцинации есть? — тон Димы слишком заинтересованный и воодушевленный для человека, чей лучший друг страдает острым психозом. — Да, потому что я вижу, как моя одежда летает. — По комнате? — Нет, как будто надета на невидимый манекен. — Эй, почему я манекен? — недовольно ворчит Антон, подходя ближе и шлепаясь на диван рядом с ним. — Я же двигаюсь, хоть роботом назови тогда. Андроид Антон к вашим услугам. — Кто это там с тобой? — удивляется Дима. — Рад, что ты не один, а то начал всерьез переживать. Ты же всегда был звезданутым по полной, Арсений. Если бы Арсений не сидел, у него бы отвалилась жопа, а так он просто шокированно пялится на Антона — вернее на место, где диван прогнулся аккурат под чью-то задницу. — Что? — только и выдыхает он в трубку. — Я спросил, кто там с тобой. Разве ты не должен быть один? Только не говори, что опять нашел кого-то для одноразового секса в сети, в прошлый раз тебе так разбили сердце. — Тебе разбили сердце? — жалостливо спрашивает Антон. — Блин, сочувствую. Арсений мимолетно вспоминает о бывшем, с которым они познакомились в интернете, съехались чуть ли не после первого свидания и повстречались три года, пока тот не влюбился в какую-то левую девку. Да, он тогда чуть не спился от одиночества — но вовремя понял, что он не одинок, пока у него есть его герои. — Арсений? — зовет Дима. — Ты его слышишь? — Кого? — Антона. — Невидимку твоего? — Дима так цокает, что Арсений прямо видит, как тот качает головой. — Ты гондон, Арсений. Я же реально поверил, что ты сходишь с ума, а ты опять на мне проверяешь реакции для своих романов. — Я не проверяю! Мне не нужны эксперименты, чтобы правдоподобно писать! — Убедился, что я не глюк? — хихикает Антон. — Я же говорил, а ты не верил. Арсений кладет трубку — с Димой он разберется позже, а пока есть проблемы важнее. Голова ощущается как накрытая кастрюля с кипящим молоком: крышка так же позвякивает и вот-вот улетит, если еще не. Можно предположить, что его галлюцинация более полноценна, и разговор с Димой — это ее часть, но какова вероятность? Он уже два дня общается с Антоном и ждет, когда же наступит глюкоперерыв, но его не было — и Арсений решил, что у него галлюциноз. Но галлюциноз обычно проявляется в одной форме: зрительной, слуховой или обонятельной — а тут всё сразу. Он видит, как Антон берет вещи, как под ним прогибается матрас, как тот пьет воду или ест — и в нем всё исчезает, как по волшебству. Он слышит его речь, дыхание, шаги. Он чувствует его запах: едва уловимый за арсеньевским гелем для душа, но он есть — запах живого человека. Плюс Арсений тщательно проанализировал свое состояние, поговорил с Катей (без упоминания Антона), и они вместе определили, что никаких психических отклонений у него никогда не было. Да, он склонен к абсурдной драматизации, приступам самодовольства и самобичевания, а еще порой представляет себя графом — но он не псих. Катя вообще сказала, что психика у него «гибкая», поэтому при сильном стрессе он скорее впадет в апатию, чем в сумасшествие. — Ты настоящий? — глупо спрашивает Арсений. — Без обид, но ты смотришь мне не в глаза, а в рот, — фыркает Антон, а затем Арсений ощущает прикосновение к своему подбородку — и дергается. — Извини, хотел доказать, что я настоящий. Нет, это не «Пролетая над гнездом кукушки», это… Арсений, к своему стыду, не может вспомнить ни одного романа о невидимках. — Ты… Ты… Боже, мне надо выпить. — Он встает с дивана и в два шага доходит до бара, распахивает его настежь. — Пиздец, лучше бы я с ума сошел. Ты настоящий! Ты существуешь! Пиздец. Ебаный, сука, рот, через три колена, хуеблядская выебушница. — Думал, писатели выражают мысли более элегантно, — смеется Антон совсем рядом, его толстовка висит в воздухе поблизости — подошел к нему, значит. — Я знаю, что это шокирует — я же говорил, что сам ни за что бы не поверил. Арсений открывает виски и делает пару смачных глотков прямо из горла — но это не успокаивает сумасшедшего, по иронии, биения сердца. Голова у него не кружится, как в прошлый раз, а пальцы не немеют, он даже не в шоке: просто в ахуе, что принципиально разные понятия. То есть он два дня общался с Антоном уверенный, что бродит по чертогам своего разума, а на самом деле общался с реальным человеком. Невидимым, но реальным. И этот человек ему рассказывал, что обожает футбол, что у него в детстве была собака (Арсений еще удивился, откуда такие потаенные желания: он никогда не хотел собаку), что из еды предпочитает обычные бутеры с салями, кетчупом и майонезом — и часто изворачивается с доставкой продуктов, чтобы это всё купить, и мини-холодильником в подвале. Всё складывается: Антон — не выдумка. — Ты как? — осторожно уточняет тот, наклоняясь чересчур близко к нему — Арсений чувствует на щеке теплое, сладкое от клубничного молока дыхание. — Нормально, — на удивление спокойно произносит Арсений. — Даже не так — супер: я живу в одном доме с невидимкой. Который… стой, — он хмурится, — получается, ты за мной следил всё это время? Ты видел, как я сплю и на… Подожди, и как я душ принимаю? А как я… — он осекается. — Дрочишь? — Антон говорит тише: но не потому что отошел, а потому что понизил голос. — Да. — У Арсения пылает лицо, и он очень надеется, что не он один так смущен. Хотя ему, вообще-то, нечего смущаться, не у него тут проблемы с вуайеризмом. — Если честно, то да, — сдавленно признается Антон. — Извини. Не то чтобы я извращенец… — небольшая пауза. — Ладно, я извращенец. Арсений опять прикладывается к бутылке и в этот раз пьет, пока слезы из глаз не выступают и пока в горле не начинает першить, мешая дышать. Мысль о том, что за ним наблюдали во время мастурбации вызывает одновременно злость, стыд и… возбуждение. Ему всегда нравилось порно, где за кем-то подсматривают, но он не думал, что столкнется с этим в жизни. — Мне стыдно, — негромко продолжает Антон. — Но когда я смотрю, как кто-то дрочит или трахается, я вроде как не чувствую себя таким одиноким. Арсений представляет, каково это — жить десять лет не то что без секса, но и вообще без человеческой ласки, и его пробирает жалостью до самых дальних уголков его бескрайней писательской души. То есть глубоко: почти так же глубоко, как он трахал себя вибратором на прошлой неделе. И ведь не просто так ему показалось, что он слышит в комнате чужое дыхание. — Больше так не делай, — бормочет Арсений, сгорая со стыда — по ощущениям, в прямом смысле, потому что щеки пылают. — Я особенно стеснительным никогда не был, но это перебор. Алкоголь наконец дает в голову, и его слегка ведет — он протягивает бутылку виски вперед, к летающей толстовке. Антон принимает ее и после короткой заминки делает глоток. Или два — это понять сложно. — Теперь даже жаль, — хмыкает он после, — что я тебе открылся. Ты очень красивый. Антон произносит это так легко и просто, что Арсений смущенно отводит взгляд. Как и любая публичная личность, он привык к подобным комплиментам, но сейчас это вызывает другие эмоции. Антон не имеет в виду «Ты красивый», он имеет в виду «Мне понравилось на тебя смотреть». — У тебя никого не было за эти годы? — Нет. У меня были отношения онлайн, близкие и не очень. Но девушка только один раз сюда приехала — увидела меня и испугалась. Не увидела то есть. До этого думала, что это всё шутка, а я просто стремный и боюсь ей открываться. — А ты стремный? — на автомате интересуется Арсений и прикусывает язык: как бестактно. — Да нет, — отвечает Антон задумчиво, — хотя хз. В девятнадцать лет был так, более-менее: не плейбой, но и не зачухан какой. А сейчас не знаю. Быть невидимым для других — тяжело, но быть невидимым для самого себя — еще тяжелее. Не то чтобы Арсений нарцисс какой, но он привык к своему отражению и не хотел бы с ним расставаться. Вчера они разговаривали о том, пробовал ли Антон что-то делать — а он пробовал всё. От черномагических ритуалов до молитв, от тибетских смесей из толченых кореньев до экспериментальных таблеток. Он связывался с гадалками, экстрасенсами, физиками и химиками. Ничего не помогает сделать его хотя бы на секунду видимым, как не помогает и выйти из дома дальше крыльца. Антон даже попробовал выйти при нем — и словно врезался в прозрачный барьер. Хотя всё это подозрительно: если причина невидимости и может заключаться в ударе молнии, то почему Антон заперт в доме это не объясняет. И почему он вообще привязан к дому, а не к дереву, в которое и шарахнула молния десять лет назад, когда тот под ним сидел? Оно, кстати, до сих пор живо — только расщепилось пополам и изнутри местами выгорело. Какое-то время они пьют, молча стоя у бара и передавая друг другу бутылку. Пить вот так, мелкими глотками из горла — моветон, но Арсению сейчас не до манер. — А почему у тебя всегда тихо? — спрашивает вдруг Антон. Вот уж кто точно не тихий: он постоянно сопит, шмыгает носом, шумно дышит, чихает, кряхтит — как Арсений не слышал его раньше? Хотя слышать-то слышал, но списывал это всё то на шелест листвы, то на шорохи от сквозняка. — Ты о чем? — У тебя же есть музлоцентр. — Антон рукой указывает на стилизованную под старину панель, за которой скрываются колонки. — Я бы его вообще никогда не вырубал, а ты включал один раз. И то, когда смотрел «Секс в большом городе». Это я оставлю без комментариев. — Это сериальная классика! — Ты же фильм смотрел. — И он оказался ужасен. — Соглашусь. — А где ты был в этот момент? Толстовка со штанами доходит до места у дивана, а после они вместе задорно подпрыгивают. — Вот тут, — поясняет Антон. — Я же не могу сесть на диван, чтобы он не промялся, так что приходится тусить на полу. Жопа каменеет пиздец. Он нарочито весел, но у Арсения сердце сжимается: пока он хрустел чипсами и тянул пиво, развалившись на диване, Антон сидел на полу, как какая-то собака. — Ты должен был сказать мне с самого начала. — Да я вообще в шоке, что ты со мной так нормально общаешься, Арс. — Антон первый, кто так его называет. Фантастика, но ему нравится, хотя другие сокращенные формы имени вызывают у него отвращение. — Что ты не кричишь, не бежишь в истерике, ну и всё остальное. — Часть меня всё так же думает, что я сошел с ума, — пожимает Арсений плечами и, глотнув еще горького виски, ставит бутылку обратно в бар. — Хочешь, потанцуем? — Чего? Не отвечая, Арсений идет к музыкальному центру, отодвигает панель и приказывает: — Катарина, включи что-нибудь для танцев. — Включаю «Дэнсин» Кроно ремикс, Аарон Смит. Арсений вручную делает погромче и, покачивая бедрами, поворачивается к Антону — тот стоит абсолютно без движения, будто и правда стал манекеном. — Я не умею танцевать, Арс, — оторопело говорит он. — Я даже в детдоме никогда на дискотеках не выходил, стоял у стенки. Антон попал в детдом совсем маленьким и пробыл там до восемнадцати лет, поэтому после исчезновения о нем не слишком беспокоились. Это тоже заставляет Арсения внутренне свернуться в клубочек и укатиться выть на болота — неподалеку от его дома как раз есть одно. — Самое время начать. — Арсений подает ему руку и не в такт песни пропевает: — Гет ап он зе фло. И Антон медленно движется к нему, а затем руки робко касается теплая и влажная ладонь. Первый инстинкт — дернуться, но Арсений его пересиливает и, сжав кисть Антона, тянет его к себе, на ощупь приобнимает за пояс. Тот движется неуклюже и мимо ритма, но так крепко держит его за руку и так усердно пыхтит над ухом — оказывается, он немножко выше, — что Арсению нравится их нелепый танец. Стоит об этом подумать, как Антон наступает ему на ногу всем весом и тут же тараторит: — Блядь, извини, сука, прости! — Блядь, извиняю, сука, прощаю, — смеется Арсений в ответ и, прокрутившись под его рукой, отходит — танцует свободно, наслаждаясь алкогольной легкостью в теле. Когда-то давно, до карьеры писателя, он занимался танцами каждую неделю и часто ходил по клубам не ради съема, а ради гудящего толпой танцпола. Но с открытием пустого листа Ворда из его жизни исчезло всё остальное. Всё, что могло сбить, отвлечь, все побочные линии. С тем удовольствием, что получаешь от создания целых вселенных, ничто не сравнится, остальное кажется блеклым и ненастоящим. Настоящий мир там, в книгах. Но сейчас, подогретый виски, он получает искренний кайф от собственных плавных движений, от взмахов рук, от восьмерок бедрами, от изгибов тела. И от того, что Антон, снова встав истуканом, за ним наблюдает. Арсений не может увидеть выражение его лица, но то почему-то мерещится ему восхищенным. — Ты отлично танцуешь! — подтверждает Антон догадку. — Ты что, учился этому? — В прошлой жизни. — Арсений вновь подходит к нему и, проведя ладонью по его груди, отдаляется, заходит ему за спину. — Когда еще не писал книги. В танце он приобнимает Антона и машинально отмечает, что тот сложен вполне неплохо — и что касаться кого-то, пусть и невидимого, очень приятно: Арсений соскучился по прикосновениям. И почему он думал, что уехать в глушь — это отличная идея? Антон стоит, не шевелясь и будто бы даже не дыша, только сердце стучит в груди, как отбойный молоток. Арсений напоследок проводит ладонью по его боку и отстраняется — пританцовывая, возвращается к бару. У него никогда не было дня лучше, чтобы напиться, если не считать расставание с бывшим. Но тогда это было с горя, а сейчас он чувствует себя почти счастливым. *** Он падает на кровать звездочкой, блаженно растягивается, расслабляя конечности — вымотался после танцев и неожиданного боя диванными подушками, который они устроили с Антоном во время просмотра пупов. Арсений не стал отказывать тому в удовольствии поделиться любимыми видео, тем более что под виски они зашли отлично. — Ложимся спать? — четко для того количества алкоголя, что они выжрали за вечер, уточняет тот. — Ты можешь не идти в подвал, — вяло перебирает языком Арсений, не в пример своему собутыльнику. — Ложись где-нибудь рядом... тут же ебаная куча комнат. Какая-то часть его хотела закончить фразу совершенно не так. «Ложись где-нибудь рядом… кровать большая» было бы куда ближе к его желаниям. — Я и не планировал идти в подвал, хотел в соседней спальне лечь. Арсений смотрит на ставший родным потолок, где он помнит каждую выпуклость, каждый гипсовый штрих, на блики лунного света, которые из-за неровностей тюля чем-то напоминают звезды. Этот дом — сущее наказание, но не полюбить его невозможно. — Задернуть шторы, чтобы не мешало уснуть? — предлагает Антон, подходя к окну — привыкнуть к перемещающейся в пространстве одежде до сих пор сложно. — Кто сказал, что я собираюсь спать? — лукаво спрашивает Арсений, проводя ладонью по животу и останавливая ее у ремня джинсов. Антон резко выдыхает, и этот судорожный выдох тает в шелесте деревьев за окном — погода сегодня ветреная. — Понятно, — тихо произносит он, так и замирая у окна. — Ясно. Арсений прикрывает глаза и плавно ведет рукой по груди, через футболку трет сосок. Он в той стадии опьянения, когда не понимаешь: то ли всё тело немеет, то ли чувствительность, наоборот, болезненно обострена. Кровать под ним будто покачивается, как волны, но вертолетов под веками не летает. — Ты еще здесь, — шепчет Арсений, мягко улыбаясь — никаких шагов он не слышал, значит Антон всё так же стоит и смотрит на него. — Да, — сипло отвечает тот и, прочистив горло, добавляет: — Да, извини. Я иду спать. В его тоне проскальзывают полувопросительные нотки с примесью надежды: очевидно, он хочет остаться и посмотреть. Арсению такой интерес приятен, но еще приятнее его раздразнить, поэтому он запрокидывает голову и второй рукой гладит кончиками пальцев собственную шею. — Иди, конечно. Спокойной ночи, — выдыхает он, сжимая сосок через ткань и одновременно щипая себя за тонкую кожу под кадыком. — Иду… Или не иду? — всё-таки задает Антон вопрос, и на последнем слове его голос срывается. Арсений улыбается шире, но желает: — Сладких снов, Антон. Судя по шагам, тот уходит — Арсений открывает глаза, чтобы в этом убедиться: никого нет, и дверь осталась приоткрытой. Даже печально, что этот стесняшка так быстро сдался, но легкое возбуждение от этого не испаряется. Так что Арсений задирает футболку и одной рукой продолжает мять кожу на груди и царапать короткими ногтями соски, а другой спешно расстегивает ремень. Теперь, когда он остался один, нет смысла тянуть и делать всё красиво, хочется побыстрее кончить. Он слышит шум в другой комнате: как Антон ходит, как щелкают выключатели, как что-то грохает — словно тот запнулся о стул или тумбочку. Это забавно, но неловкость Антона не смешит, а почему-то умиляет. Арсений представляет, как тот сейчас так же ляжет на кровать, стащит штаны, от которых отвык за столько лет, и обхватит член кулаком. Интересно, у него встал? Или нет? Хватило ли ему для возбуждения понимания того, чем Арсений тут будет заниматься? Антон представляется ему высоким брюнетом: не слишком красивым, скорее даже непривлекательным с придирчивой арсеньевской точки зрения. Он думает об орлином носе, маленьких глазах и тонких губах, от которых одно название — рот скорее напоминает щель. Но и при такой фантазии Антон ему почему-то нравится: может, Кукушка хочет Петуха за то, что хочет он Кукушку? Пока он ласкает себя через брюки, не расстегивая ширинку, в голове вертятся насмешливые ассоциации с метафорическими петухами, кукушками и не отпускающим Кеном Кизи — потом мысли перетекают на написанный в том же году «Заводной апельсин», и Арсений морщится. Думать о литературе во время мастурбации, тем более об антиутопиях, это главная эротическая ошибка. Главная из тысячи девятисот восьмидесяти четырех. Он фыркает и наконец тянет бегунок молнии вниз, запускает ладонь в трусы — член твердеет, отзываясь на ласку. Неудивительно, потому что с приступами писательских мук Арсений последний раз дрочил на прошлой неделе. И то не кончил: был так напряжен из-за собственного неповоротливого сюжета, что не смог расслабиться. Приподняв бедра, он стаскивает брюки вместе с бельем, снимает заодно и футболку, бросает всё на пол и касается не скованного одеждой члена. Проводя кончиком указательного пальца по ободку крайней плоти, думает: а был ли у Антона секс. Занимался ли он им до девятнадцати, или он по-прежнему девственник? Мысль о возможной невинности того распаляет сильнее, и Арсений закусывает губу, оголяя головку. Соски уже чувствительно саднит, и на коже от ногтей темнеют в лунном свете красноватые полосы. Арсений подносит пальцы ко рту и лижет их, смачивая слюной — и слышит такой же надрывный выдох, как и совсем недавно. Мутным от алкоголя и возбуждения взглядом Арсений ползет по комнате, чтобы ничего не увидеть — а он и не должен. Значит, Антон не пошел в комнату дрочить, он разделся и пришел сюда, чтобы подсматривать. Арсений даже представить не способен, где тот стоит, но это возбуждает — само понимание того, что за ним наблюдают так бесстыдно, несмотря на прямой запрет. Он возвращает мокрые пальцы на ствол, гладит головку, проводит по стволу, и с каждым прикосновением его алкогольно и жарко ведет. Член уже твердый, пульсирует под пальцами, а из щелки выделяется смазка, смешиваясь со слюной. У Арсения дыхание быстрое и тяжелое, но даже сквозь его шум слышно чужое — такое же сбитое: Антона всё это тоже заводит. Арсений сгибает ноги в коленях и широко их разводит. Ладонью накрывает член, прижимая его к животу, запястьем давит на головку — вторую руку опускает ниже, мнет мошонку, несильно массирует чувствительное место под ней, просовывает средний палец между ягодиц. Он не вставляет его в себя, просто гладит кожу снаружи, и уже от этого ему приятно, хотя и хочется больше и глубже. Ему давно не было так хорошо, и он надеется, что Антону тоже нравится — но не спрашивает об этом: молчит, покусывая губы. Убирает руку от члена и снова облизывает пальцы, только теперь пошло втягивает их в рот, зажмуривается, чувствуя вкус собственной смазки, и слышит тихое поскуливание — на грани возбуждения и отчаянья. Точно: Антон ведь не может подрочить совсем без звука, ему доступно лишь стоять рядом и смотреть, сжимая член в кулаке. Арсений вынимает пальцы из рта, и они такие мокрые, что ниточка слюны тянется от подушек до губ. Он пристраивает их на уздечке и вздрагивает от удовольствия: это самая нежная часть его тела. Можно ничего больше не делать, просто натирать ее пару минут или приложить вибро-игрушку — и кончить так, что всё тело прошибет. Но у Арсения другие планы, так что поглаживает себя едва ощутимо, почти не шевеля рукой — а другой лезет под подушку и достает флакон со смазкой. Приноровившись, пальцами всё той же руки откручивает крышку, и на них льется густой гель с резким химическим запахом клубники. Так-то Арсению ароматизаторы не нравятся, но в онлайн-супермаркете, где он заказывает продукты, оставалась лишь такая. Часть стекает по руке и шлепается на покрывало, оставшееся Арсений растирает по ложбинке. Матрас слегка прогибается, будто кто-то опирается о него рукой, чтобы лучше видеть — у самого Арсения глаза зажмурены. Он облизывает губы и приоткрывает рот, как пассивы в порнухе; думает, что это скорее комично, чем эротично, но Антон где-то рядом шумно сглатывает. Сжалившись над ним, Арсений переворачивается и упирает коленки в кровать — пылающее лицо прячет в сгибе руки. Алкоголь притупляет чувство стыда не полностью, но его желание в сто раз сильнее, так что он прогибается для идеального ракурса и проталкивает в себя сразу два пальца. По его прикидкам, Антон от этого должен расплавиться и стечь на паркет, но тот не подает никаких признаков присутствия. Как, впрочем, и признаков жизни. Арсений трахает себя пальцами и, не выдержав, начинает постанывать — эти жалкие стоны смешиваются с хлюпающими звуками. Пальцев мало, даже когда он добавляет третий, поэтому он опять лезет под подушку и достает вибратор, включает с ходу на третью скорость. Вибрация в тишине комнаты кажется громче бура, но Арсений перебивает ее своим хныканьем — когда медленно вставляет игрушку в себя. Это совсем не сексуально, но его трясет от желания, а он никогда не умел держать себя в руках. Ну, кроме как в прямом смысле. Так что он пихает вибратор глубже, до стоппера, и кладет руку на покрывало — теперь обеими ладонями упирается в кровать. Со стороны это уже должно выглядеть развратнее некуда, но Арсений раздвигает ноги еще шире и прогибается еще сильнее, чтобы вид совсем сносил башку. Он может кончить вот так, без рук, от одного лишь вибратора в заднице, от ощущений, как излишки смазки текут по яйцам — и от осознания, что Антон на это всё смотрит. По телу бегут мурашки, но не от холода: наоборот, ему так жарко, что вся спина в испарине. Он плавно выпрямляется, вставая на колени, тыльной стороной ладони поддерживает вибратор — случайно нажимает кнопку на корпусе, и та переключает скорость на более быструю. Его встряхивает, и он не столько стонет, сколько вскрикивает, механически сжимая головку двумя пальцами — и стонет снова. — Нравится? — на выдохе спрашивает он, направляя взгляд в изножье кровати, хотя и понятия не имеет, где сейчас Антон. — Да, — отвечает тот, не скрываясь, его тон вибрирует так же, как игрушка в заднице. — Ты — самое охуенное, что я видел в жизни. В этом «охуенное» всё — Арсений на интуитивном уровне понимает, что в него входит: горячий, восхитительный, потрясающий, поражающий воображение и прочие эпитеты, которые может перечислить только писатель. В отличие от него, Антон свои эмоции словами выражать не умеет, поэтому тот просто подходит ближе настолько, что его распаленное дыхание обжигает плечо. — Какой же ты красивый, — восторженно произносит он на грани слышимости, и Арсений чувствует тепло — словно кто-то почти касается бока ладонью, но так и не решается сделать прикосновение полноценным. Арсений откидывается спиной, не зная, окажется ли там поддержка — но попадает четко в чужие объятия: тест на доверие. Антон обнимает его крепко, сцепляет руки на поясе, прижимая к себе, и целует в мочку уха. Он не касается его члена, не трогает задницу, не щиплет за соски — просто стоит и держит в объятиях, пока Арсений торопливо себе дрочит: если он не кончит через секунду, его разорвет на молекулы. Но на молекулы его разрывает, когда он кончает: его прошибает так, что на секунду перед глазами сверкает — наверно, именно это чувствовал Антон, когда его ударило молнией. Арсений спросит об этом позже — сейчас у него нет сил, так что он просто обмякает в Антоновых руках. В ягодицу упирается ощутимый такой стояк, Арсений вяло заводит руку за спину в намерении нащупать его и помочь Антону кончить, но тот отстраняется — места, которых он касался, обдает холодом. — Не надо, — протестует тот сдавленно. — Я передерну в комнате. Арсений, всё еще потряхиваемый отголосками оргазма, выключает вибратор и, вытащив его, растекается по кровати. — Хочешь меня? — Он пытается казаться игривым, но выходит устало — это был длинный день. — Конечно, — послушно отвечает Антон. — Ты… можешь начать. Я расслаблен, растянут, из меня течет смазка — готовее некуда, — зевает он: после оргазма ему всегда хочется спать. — В процессе опять захочу, я быстро перезаряжаюсь. — Ага, — фыркает Антон, лежащий в изножье кровати плед взлетает и, расправившись, накрывает Арсения. — Ты пьян, Арс. Спокойной ночи. — Только не говори, что ты джентльмен и не воспользуешься ситуацией. — Я джентльмен и не воспользуюсь ситуацией. — Бред. — Бред, — спокойно соглашается Антон — и его голос звучит уже не так близко, где-то от двери. — Какой я джентльмен? Я стоял голышом и смотрел, как ты дрочишь. — Тогда почему? — Много будешь знать — скоро состаришься. Сказав эту детскую глупость, Антон уходит и плотно закрывает за собой дверь: отрезает себе возможность вернуться бесшумно. Арсений снова зевает и закрывает глаза, обещая себе подумать об этом завтра.