Прекрасное далёко, напрасно и далёко…
***
Колеса пригородного поезда гулко стучали, словно бешенный колокол в голове Евы. Почти приехала, еще километров семь. Она должна была вернуться сюда на новый год, накопить на билет туда-обратно и вернуться. Но сделать это пришлось куда раньше — плачевное последствие непредвиденных обстоятельств. Пассажиров в электричке было предостаточно. В целом, люди как люди, немного уставшие, но кто сейчас не уставший? Дедушка на соседнем сидении везет два увесистых пакета, набитые различной зеленью: укроп, шпинат, петрушка, сельдерей… Кажется, еще немного пахучей мяты. Ее, конечно, Хлопотина разглядеть не смогла, но запах почувствовала. Бабушка обожала раньше пить чай с мятой, но потом почему-то перестала. Мысли о бабушке кольнули неожиданно и болезненно. Как назло соседка не брала трубку, что там вообще происходит? Их больница в поселке маленькая, квалифицированных врачей почти нет, ей точно помогут? Перевозить родственницу в другую больницу, конечно, было бы классно, но Ева подобное не потянет финансово. Боже, если с ее бабушкой что-то случится только из-за отсутствия денег, то студентка этого не переживет, винить себя будет до конца дней. Подъезжая к станции, поезд замедлил ход, что совсем не понравилось Хлопотиной. Ей хотелось лететь, бежать без устали, ей кажется, словно собственные ноги будут сами нести ее, и она ни капли не устанет. Автоматические двери наконец-то открываются, и девушка в подтверждение назойливых мыслей бежит. Выбегает из вокзала и мчит на другую улицу. Благо, таковых у них немного. Больница недалеко, пешком, наверное, минут двадцать. Бегом куда быстрее. Через несколько минут наконец-то открывается вид на больницу, но дышать легче не становится. Здание старое, требующее ремонта и внутри и снаружи. Врачей тут всегда не хватает. Пахнет старостью и грязью. Вековой паутиной затянуло окна и темные углы. Обшарпанные половые доски уже давно требовали замены. Вся эта больница требовала замены. И старая плоская крыша, и тоненькие, совсем не чувствующие матрасы, и просроченное жидкое мыло в туалетах. Самое страшное, что в таких условиях сейчас находится ее бабушка. Самый замечательный человек на свете, который не заслуживает такого. Но что-то другое Ева позволить не может. И это обиднее всего. — Здравствуйте, — запыхаясь, говорит Ева, уже зайдя в само здание. — У меня бабушку сюда привезли сегодня. — Полонская? — Спрашивает удивленно медсестра. Видимо, с бабушкой они знакомы, это и неудивительно. Хлопотина кивает и нервно проводит рукой по волосам. Бескровные губы дрожат, но слез нет. Глаза ее такие напуганные, что делается она по-детски беззащитной. Ей всего восемнадцать лет. Может, по паспорту уже и нет, но где-то в душе она все еще хрупкий ребенок. Она не должна здесь стоять, не должна, но стоит, потому что знает, что больше никто не придёт. Даже ее мать, дочь бабушки. И, возможно, в свои восемнадцать лет она пережила все тридцать. Ей неизвестно, что делают люди в таких ситуациях, и ей никто никогда не расскажет об этом, помощи ждать неоткуда. Все сама. И так всю жизнь. — Ей лучше, но пустить вас сегодня к ней не смогу. Приходите завтра. Ева благодарит медицинскую сестру и медленно удаляется прочь от этих стен. Она медленно вдыхает воздух, словно пробует его на вкус. В поселке дышится иначе, лучше. Здесь спокойно. Кажется, словно и нет за спиной страшного здания, где лежит твоя бабушка, судьба которой неизвестна. Завтра понедельник, начало новой учебной недели, но Ева туда не явится. Как и во вторник, и в среду, и в четверг. Пока с бабушкой не будет решено, уезжать нельзя ни в коем случае. Студентка кривится, вспоминая, как обещала Ренате Сергеевне взяться за голову и начать учиться. Та согласилась ей помочь, но при условии, что Ева тоже будет что-то делать. Хлопотина радостно согласилась, а теперь прогуляет пары… По уважительной, конечно, причине, но разве это объяснишь англичанке? Разве это объяснишь хоть кому-то? Начнутся неудобные вопросы про родителей, ответить на которые девушка не сможет. Придется молчать. Она делает это всю жизнь, глотает обиду, скрипя зубами от собственной беззащитности. «Ну и насрать» — снова и снова повторяет, как мантру, словно ей действительно от этого станет на все насрать, что, к сожалению, как показывает практика, несколько иначе. Ева плетется в сторону дома. Своего дома. Она ходила по этим протоптанным дорогам, кажется, бесконечное количество раз. И сейчас делать это особенно странно. Гнетущая пустота появилась из неоткуда, но овладела девушкой резво. Хлопотина останавливается, перед ней возникает дорожная развилка. Самая обычная, по которой она ходила всю свою жизнь, но сейчас ей кажется, словно видит ту в первый раз. Куда идти? Прямо как в сказке: «Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — жизнь потеряешь, прямо пойдешь — жив будешь, да себя позабудешь». Ева сворачивает направо. У соседки, что вызвала скорую, поднялось давление, теперь она отсыпается дома. Ева не хочет ее будить, потому что понимает, как той важно отдохнуть. Однако, ключей у нее нет, приходится перелазить через забор, а потом искать запасные под ковриком. Все в стиле русских традиций. Ключей, правда, под ковром не находится, бабушка, видимо, перепрятала, а Еве не рассказала. Начинает идти дождь, и студентка ложится на холодную землю, раскинув руки. Сейчас бабушка бы ее поругала, но ее нет рядом. Ругать некому, ведь больше никто не беспокоится о состоянии Хлопотиной. Ева лежит так около получаса, сначала плачет, быть может, даже воет, потом успокаивается. Ей стало так жалко себя, но хотелось, чтобы жалел ее кто-нибудь другой. — Ева, ты чего же это на холодной земле лежишь? — Вбегает взволнованная женщина. Хлопотина делает глубокий вдох и улыбается. Не радостно и не приветливо, а неестественно натянуто. В голове пробегают тысячи воспоминаний из детства, Еве тогда тоже говорили не лежать на земле, но в детстве она делала это не от отчаяния, а игры ради. Тогда, правда, и земля была теплее, и трава мягче, и у бабушки никакого микроинсульта не было. — Вы не знаете, куда бабушка запасные ключи перепрятала? — То ли давая ответ на вопрос, то ли уклоняясь от него, говорит девушка. — Наташа приезжала. Ева окончательно встает с земли и начинает пялиться на соседку с каким-то безумием, словно у той старческий маразм. Хлопотина не верит своим ушам, переспрашивает, а потом горько усмехается: — Забрала ключи? — Да. Ева ничего больше не спрашивает. Ворчит изредка, недоумевает. Зачем та забрала ключи? Не собирается ли наведываться, когда вздумается? «Да нет, вряд ли» — приходит к выводу девушка. Всю жизнь жили порознь, так зачем что-то менять? Соседка наконец-то открывает дверь, и Ева впервые за несколько месяцев оказывается дома. Стоит только ступить на порог, как в нос ударяет запах бытовой химии. В коридоре в жестяном ведре стоит половая швабра. Видимо, бабушка собиралась затеять уборку. Подходя к кухне, девушка замечает грязную посуду, рассыпанную по поверхностям муку, одиноко стоящий домашний творог. Вареники были уже слеплены, осталось только сварить. Хлопотина, не переодеваясь, ставит кастрюлю с водой на плиту и включает огонь. Следующие часы они с соседкой готовят вареники, моют посуду и убираются в квартире. Когда уже совсем стемнело, студентка благодарит женщину: — Спасибо, баба Зоя, чтобы я без вас делала. — Да что ты, Ева, главное сейчас, чтобы бабушка твоя на ноги встала. Студентка молчит, но одобрительно кивает головой. Она знает, что других вариантов и быть не может, бабушка на ноги не просто встанет, а побежит с разбегу. Ведь все знают, что женщина эта самая сильная и стойкая. Никто не перехитрил Полонскую, никто не смог ее обидеть. И вдруг в голове невольно рисуется недавнее воспоминание, да так четко и ясно, что внутри вновь зарождается тревога. Наташа приезжала. А нет, все-таки кто-то обидеть ее смог. Но это, скорее, исключение из правила.***
Где-то сзади громко кашляют, кажется, как будто за ее плечами туберкулезная больница, потому что кашель этот до того свистящий и отрывистый, что невольно хочется надеть медицинскую маску, дабы не заразиться. Ева оборачивается, когда парень наконец замолкает. Глаза девушки медленно скользят по рядам, изучая и так знакомые лица. В последнее время слишком много больных людей. Хлопотина облизывает губы. Перед ее носом белый листок формата А5, на котором целый ряд вопросов по английскому языку, ответов на которые она не знает. Вокруг все с каким-то нездоровым рвением строчат текст, а Ева как обычно. Она пропустила две недели учебы из-за бабушки, а это целые четыре пары. Ей было некогда читать учебники и выполнять домашние задания, теперь приходится отдуваться. Студентка смотрит на сидящую за столом Ренату и подавляет неуместную улыбку. Преподавательница даже не следит, списывает ли кто-то, задумчиво проверяет тетради, но Ева знает: стоит включить телефон хотя бы на секунду, ее тут же поймают. — У вас есть еще семь минут, — все также не смотря на студентов, сообщает девушка. Кажется, ребята вокруг стали писать еще быстрее и усерднее, а Ева лениво смотрит на свой листок, в котором кроме фамилии и имени по-прежнему ничего нет. Ах да, еще номер группы. — А можно сдать? — Чрезмерно самоуверенно спрашивает Ева. Она даже не успевает подумать, прежде чем спросить, это выходит спонтанно. От безмерной безысходности. — Сдавайте, если вы закончили, — Дунаева наконец отрывается от тетрадей, закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку стула. Позиция ее как будто нападающая, она готова обсмеять студентку прямо сейчас, ведь эту самостоятельную так быстро закончить было нельзя. Тем более Хлопотиной. Но Ева в обиду себя не дает. Старается не давать. Равнодушно спускается к Ренате, протягивает лист с заданием и готовится развернуться, но ее останавливает голос: — А работа где? — Бровь англичанки иронично изогнулась. На лице так и написано: «Я от вас большего и не ожидала», но Еве совсем не обидно. Хочется спать и есть, а еще в теплое место, но Ева стоит перед девушкой, которую безбожно любит, которая беспардонно становится гостем ее снов все чаще, которая прямо сейчас смотрит на нее с нескрываемым презрением. Еве смешно, ведь ей не светит и, наверное, нужно перестать строить ложные надежды, но девушка перестать не может. Зато у нее хорошо получается своим взглядом испепелять Ренату. Девушка смотрит так пронзительно, что старшая едва ли не смущается, но виду показывать не станет. Правда, поведение студентки ее ни на шутку испугает, действия трактовать не получается. Кто знает, какие черти пляшут в голове Хлопотиной. — Вам так нужна макулатура? — Ева демонстративно кладет на стол преподавательницы свой лист, который разве что подписан, больше никакой информации в себе не несет. Рената Сергеевна вздыхает громче, чтобы остаться незамеченной. Хлопотина понимает, что ею разочарованы, ею недовольны. Так всю ее жизнь. И это больно, но что поделать, если ты такой человек? Если ты ни на что не способен? Хлопотина сжимает на пару секунд кулаки, как будто готовится нападать, но уже спустя мгновения успокаивается. Жизнь — глупая бессмыслица, череда несуразных событий. Человек — жертва нелепицы, а Ева обстоятельств. Она медленно, почти шаркая выцветшими кроссовками, добирается до своего места. Теперь потихоньку начали сдавать работы ее товарищи по несчастью. Только их ответы были несколько информативнее. Иногда вообще кажется, как будто одна Ева и страдает. Ее вот недавно уволили с автомойки. Та уехала в поселок и забыла про работу из-за бабушки, даже не предупредила, что не выйдет, несколько дней не отвечала на звонки и смс, экая безалаберщина! Кто-то даже решил, что умерла, а нет — живее всех живых. Как и ее бабушка, слава богу. Хлопотина оказалась права, та быстро встала на ноги, и сейчас снова ведет привычный образ жизни, а баба Зоя следит за ней в оба и правильно делает! Девушка неторопливо делает первый глоток, и обжигающий чай с шиповником тут же отзывается теплотой в ее горле. На столе — никем не тронутые ванильные сушки. И так спокойно и хорошо! Ева теребит мокрые волосы после душа и делает глубокий вдох, чувствуя запах цветочного геля для душа от собственного тела. Повсюду, куда не посмотри, чистота, свежесть и спокойствие. Все мысли в голове уложены, и ей никуда не нужно бежать. Девушка делает еще один глоток и блаженно прикрывает глаза. Потом открывает, вертит в руках фарфоровую кружку с затейливым узором и спрашивает: — Откуда у нас эта кружка? — Кто ж помнит-то, Евушка, — бабушка подходит к окну и закрывает его, теперь становится совсем тихо. — Ты ешь лучше, совсем худая стала. Студентка улыбается, хотя обычно такие комментарии в ее сторону выводят из себя. Но сейчас слишком хорошо и спокойно, чтобы о чем-то волноваться. — Ба, ты прямо-таки типичная бабушка! — Скажешь тоже! Типичная, нетипичная… Кожа да кости, скажи ей, Зой! Соседка, конечно, на стороне подруги, но Хлопотина не обижается. Тихо посмеивается, но соглашается съесть одну конфету. Вкус шоколада и ореха наталкивают на воспоминания о раннем детстве. И вот теперь спокойствие подходит к концу. — Хлопотина, до конца пары еще есть время, куда вы собрались? — Останавливает англичанка девушку, пока та уже почти у двери как обычно витает в облаках. Хлопотина искренне не понимает смысла ее нахождения на последних минутах пары, когда это какая-то самостоятельная. Нового материала не будет, единственное, чем девушка будет заниматься, так это смирно сидеть за партой, ожидая конца. Конечно, тем, кто еще не закончил работу, а дописывает, есть смысл воспользоваться этими последними минутами, но Хлопотиной-то зачем? Ради дисциплины? Глупо. Студенты заканчивали один за другим, и Дунаева начала рассказывать о домашнем задании. Главное, все так внимательно ее слушали, будто действительно собираются что-то выполнять. Ева же почти все пропускала мимо ушей. Если что, можно спросить будет у Девятки, а так как этот балбес скорее всего тоже ничего не знает, в тысячный раз стоит помучить Ульяну. Остается надеяться, что та ее не пошлет. На месте Черниковой девушка себя уже давно послала бы. — Это делается опционально, — заканчивает свою речь Дунаева. Фраза эта не дала девушке покоя. Опционально? Это как вообще? Хлопотина увидела, что никто вопросами не задается, одногруппники с умными лицами кивают головой. Ладно, чтобы не казаться тупой, придется погуглить потом как-нибудь. А сейчас наконец-то спать! — Хлопотина, задержитесь. «Да блять!» — проносится в голове Евы, которая догадывается, что речь сейчас пойдет о ее пропусках. Ей не хотелось бы посвящать Ренату в проблемы своей семьи… Или хотелось бы? Ей вдруг показалось, что англичанка сможет поддержать девушку, как никто другой. Ева взвешивает все «за» и «против», наконец решает, что скажет правду. Да и смысл врать, если эта всезнающая женщина все равно итак все поймет. Девушка медленно спускается к преподавательскому столу, где ее ждет сама преподавательница. В аудитории больше никого нет, ни единого источника шума, но от этого спокойствия вовсе не прибавляется, наоборот Ева чувствует, как трясутся ее колени. Черт! Как не вовремя! И почему все время это происходит рядом с Ренатой Сергеевной? — Садись, — старшая указывает рукой на рядом стоящий со столом стул и кладет на деревянную поверхность все тот же листок с заданием. Эм… А про пропуски она спросить не хочет? — Пиши. Ева молча хлопала глазами, ожидая ответ на свой неозвученный вопрос. Писать работу? Но она ведь только что ее сдала, не написав и слова. Кажется, Ева ясно дала понять, что сделать этого не в силах. — Я не смогу. — Бери словарь, переводи каждое незнакомое слово, но пока не сделаешь — я тебя не отпущу, — безапелляционно, не терпя возражений, ответила англичанка. Через какое-то время студентка поняла, что спорить бесполезно. Конечно, с теми условиями, что ей предоставила старшая, грех не справиться, но так лень искать информацию… Так хочется в общежитие пойти лечь спать или позалипать в социальных сетях. Почему нельзя просто сдать работу? В университетах даже оценки не ставят, кому это нужно? Жалкая попытка заставить учить язык? Очень зря. Школьные учителя как только не пытались, да только все без толку. Ева почти ничего и не написала, хотя прошло уже полчаса. Она была готова думать о чем угодно, но точно не об английском. Девушка постоянно вертелась, разглядывала окружающую обстановку, пока преподавательница даже малейшего внимания на нее не обращала. Хотелось как-то завязать диалог, что-то спросить… Ева крепко зажмуривается, а потом резко выдает: — Вы очень красивая. Голос практически спокойный, но все-таки чувствуются нервные нотки. Студентка внимательно следит за реакцией англичанки, которой практически нет. Та, словно привыкшая слушать подобное каждый день, может, так оно и было, с нее станется, медленно подняла взгляд на Хлопотину и удивленно подняла брови. — Пиши давай! — Рената Сергеевна усмехается и продолжает что-то печатать в ноутбуке. Господи, да сколько можно работать? Можно подумать, будто быть преподавателем очень сложно. Веди себе лекции, проверяй работы, а лучше вообще их не проводи, чтобы проверять не пришлось. А она нет, работает и работает. Может, она лишь создает видимость занятости? Прям как Ева сейчас. — Вы должны были сказать спасибо, — говорит младшая, прежде чем подумать. Ужасная черта ее характера! Она закусывает язык, надеясь, что англичанка не сильно разозлится на подобную дерзость. — Еще что мне нужно сделать? На Хлопотину находит некий азарт. Она несколько секунд молчит, пытаясь придумать достойный ответ. Сама того не замечая, девушка изо всех сил пытается флиртовать с преподавательницей, но получается, честно сказать, совсем не очень. — Сказать мне ответ на первое задание… — Дорогая моя, не наглей, — насмешливым тоном просит девушка, и Ева, подчиняясь, вдруг вновь утыкается в лист. Девушка закончит через час, соврет, что сделала все целиком и полностью, что на деле было совсем не так. Разговоры с Дунаевой ей ужасно подняли настроение, Ева не могла перестать растягиваться в глупой улыбке. Хотелось прыгать на месте, танцевать без устали. Вдруг появилось столько энергии в ней, сколько не было никогда раньше, и это так странно. Студентка вдруг почувствовала словно любит весь этот мир, словно весь этот мир любит ее также сильно. Это состояние эйфории. Такое время, когда хочется браться за все и ни за что одновременно. Может, звонко петь, раздирая горло, чтобы завтра обязательно осипнуть? Нет, лучше бежать куда-то далеко. Ева чувствует, что готова участвовать в марафоне без подготовки. И она знает, что обязательно достигнет финиша. Хотя, спустя несколько мгновений беспричинного воодушевления Хлопотина понимает, что больше всего на свете хочет обнять преподавательницу. Прижаться к ней и почувствовать запах, да запомнить его на всю жизнь. Рената сейчас так близко, буквально в метре от нее, но девушка чувствует, словно они немыслимо далеко. На разных планетах, нет, галактиках. И Дунаева настолько далеко, что Хлопотиной никогда ее не достигнуть. Осознание это так резко обламывает, что становится невыносимо обидно. Эйфория исчезает так резко, словно ее и не было минуту назад. Улыбка испаряется, а лицо Евы вновь становится холодным и грустным. Она делает глубокий вдох. Нужно перестать строить ложные надежды. Решено! С сегодняшнего дня ни единой мысли о Ренате. Этого никогда не случится, это невозможно, в конце концов. Ева не может заинтересовать англичанку, это что-то из мира фантастики. Она же глупая и неорганизованная! А Рената Сергеевна прямая противоположность. И пусть все твердят о том, что противоположности притягиваются, так работает лишь в физике, а с реальной жизнью ничего общего нет. — Я могу идти? — Младшая спрашивает скорее для виду, понятное дело, что может. — Нет, — неожиданно парирует преподавательница, чем очень удивляет студентку. Что на этот раз? Написать еще одну работу? Выучить текст? Спасти планету от глобального потепления? — Посмотрим сейчас, что ты там написала. — А может, не надо? — Надо, Хлопотина, надо.