***
— Прикинь, мне приснилось, как я Ренату Сергеевну нахуй послала, — сев на кровать, произнесла Ева, потирая голову, которая просто раскалывалась. Обстановка в комнате спокойная. Кажется, ничего особо не поменялось. Хотя, нет… На шелковых занавесках, некогда купленные Надей, приличного размера выжженная дыра. Но Ева клянется, что понятия не имеет, откуда та взялась. На полу валяются чьи-то шерстяные носки, судя по размеру — мужские. Дверца шкафа немного покосилась, на столе разбросанные сигареты. — Видео прислать? Девушка отвлекается от рассматривания окружающей обстановки, анализируя услышанное. И как только ей удается это сделать, глаза ее становятся огромными. Куда больше нормальных размеров. Губы приоткрываются, но слова теряются где-то в пространстве. Боже, скажите, что это сон. Несколькими часами ранее За окном слышен шум дороги. Машины, кажется, не в меру часто бибикают, скорые и пожарные чересчур часто проезжают со своими громкими мигалками, а мотоциклы разгоняются необычайно быстро. Все это создает впечатление какой-то жизни. Если приглядеться, можно заметить, как спешат пешеходы, как в разгар дня работают магазины, как быстро бежит время. Глаза Евы излишне печальны. В картину жизни она не вписывается. В самом деле, смотришь на нее, и больше видишь раздражение, а не грусть. Девушку все бесит, она уже устала повторять это как мантру. От собственных слов и мыслей ее тошнит, поэтому она просто молча лежит на кровати, не зная, куда деться. Мозг рядом лежащей Нади изнасилован целиком и полностью. Даже немного стыдно за свою излишнюю болтливость и несдержанность. Ева лежит на плече Закировой и в некоторой степени жалобно смотрит на нее. — Я заебалась, что мне надо еще сделать, чтобы она обратила на меня внимание? Разговаривать по кругу о Дунаевой Еве приносит некоторое мазохистское удовольствие. Ей действительно нравится вспоминать преподавательницу и делиться этими воспоминаниями со всеми вокруг. Правда, все чаще она задает себе вопросы, на которых нет ответов. Тогда, ей кажется разумным переадресовывать вопросы подруге, но та отвечать не спешит. Надя молчит, потому что не знает, как помочь. Ева рассказала ей обо всем еще в то злополучное утро, в которое девушка вернулась в общежитие от Ренаты. Тогда Хлопотина без доли стеснения и робости выложила все карты на стол. Начиная с того вечера, где Ева на французском подметила красоту задницы Дунаевой, заканчивая их странным общением и поцелуями. Ева искренне радовалась, потому что в их отношениях продвижение. Но, как оказалось, рано. Прошло две недели с той несчастной ночи, и Рената начала новую игру: полный и тотальный игнор. Никаких взглядов, шуток, слов в сторону студентки. Максимум, что позволила себе англичанка, это попросить ее рассказать домашнее задание. Никаких намеков и флирта. Их общение сухое и исключительно деловое. Неприятно. — Ой, зай, я не знаю. Кто так делает вообще? Сначала вы целуетесь, а потом она шлет тебя далеко и надолго, — Надя широко зевнула и прикрыла глаза. Складывалось ощущение, будто ей совсем неинтересен этот разговор, в частности Рената. Но, если только вспомнить, как округлились глаза Закировой, когда она обо всем узнала, то сомнения по поводу интереса тут же отпадут. Ева закрывает глаза, пытаясь вспомнить, какие на вкус губы у Дунаевой, но она понимает, что ничего вспомнить не получается. Становится совсем уж тоскливо, ведь желание вспомнить забытое возрастает, а Хлопотиной этого, кажется, не светит. — Я просто очень устала, — закрывая лицо руками, уныло бубнит девушка. Новогодние каникулы уже давно позади, нет ни сил, ни мотивации для дальнейшей жизни. Только начался новый семестр, до следующих каникул дожить кажется невозможным. Почему нельзя просто провалиться куда-нибудь? — У меня идея, — Надя резко вскакивает с кровати, тревожа соседку. Ева без всякого желания отрывает руки от лица и смотрит на Закирову, мол, ну давай, удиви меня. Ей просто кажется, что никакие идеи тут не помогут. Хлопотина в какой-то заднице, откуда не вылезти. Еще и с деньгами проблема. Работы-то нет, да и работать из-за учебы сейчас совсем некогда, а за общежитие, еду и всякие другие нужды платить надо. — Давай напьемся? Эта фраза звучит сюрреалистично. Обычно так говорят, чтобы разнообразить диалог, на деле никто напиваться не идет. Да и вообще, что за предложение странное? Напиться — это значит выпить больше позволенного. А это источник всех бед. Как минимум, причина рвоты и головной боли. Нет уж, звучит крайне незаманчиво. — А давай, — садясь на кровать, вдруг отвечает девушка, противореча своим собственным мыслям. Сейчас она потратит на алкоголь последние деньги, но какая к черту разница? Через несколько минут в их комнате произошло общее собрание. То еще мероприятие. На нем присутствовали самые активные активисты. Или, проще говоря, хронические алкоголики. Совсем неудивительно, что первым из них оказался Девяткин. Еще ни одна пьянка не прошла без его участия. — Окей, с баблом разобрались. Что пить будем, товарищи-пьяницы? — Большинство студентов сидят на полу, некоторые на кроватях. И только командующий Артем, стоит посередине комнаты, размахивая руками. Из-за того, что не так давно закончились январские каникулы, а следующие совсем не скоро, настроения ни у кого не было. Поэтому, никто не был против отдохнуть и расслабиться. Тем более, собрались одни первокурсники — инфантильные ребятки, которые привыкли ловить кайф не от вкуса алкоголя и искусства всевозможных напитков, а от этого нетрезвого состояния. Поэтому, было решено накупить водки и газировки — адовая смесь, на самом деле. Это еще они отказались смешивать пиво с водкой, хотя Девятка предлагал. Ну, он никогда не отличался высокими умственными способностями, если честно. — Да давайте пиво возьмём, будем тусить по-взрослому, — пытался подбодрить ребят Артем. Только его почти никто не слушал. В комнате стоял настоящий балаган. Ева даже начала жалеть, что все это заварила, но пути назад нет. — Артем, ты скажи, ты ебанутый? Нам завтра на учебу, а не в гроб, — перебила его Надя. — Да ладно, я же постоянно говорю: пиво без водки — как паспорт без фотки. Закирова от парня отмахивается. Спорить с ним бесполезно, он же как дурачок. Это многие понимали, поэтому от пива все-таки отказались. Хотя, если мыслить разумно, то водка с газировкой такая же отстойная идея, но это уже никого не волновало. Все было готово ближе к вечеру. Ребятам было очень весело. Кто-то играл в бутылочку, кто-то признавался кому-то в чувствах, а вот Еву разнесло конкретно. Она сидела на холодной плитке туалета и истошно плакала, пока рядом стоящая Надя пыталась ее успокоить. Хлопотина не помнит, сколько выпила, но встать с пола кажется слишком сложным. — Бля, Надь, вот ты хороший человек. Я тебя так сильно люблю. Правда. Ты очень хороший человек. Ты такая…вот ты хороший человек, и я тебя люблю. Каждые пять минут кто-то заходил в туалет и косо поглядывал на студенток. Надя приходила в какое-то несвойственное ей смущение, белоснежная кожа на щеках становилась пунцовой. Стыд был в первую очередь испанский из-за состояния Евы, которая, в отличие от сознательной и интеллигентной Нади, совершенно не обращала внимание на входящих и выходящих людей. Потом ей будет стыдно. Если вспомнит. Ева неустанно говорила одно и то же, ходя кругами. Надя была куда трезвее, но трезвой не была. Ее главной целью было споить Хлопотину, чтобы та отвлеклась от Ренаты наконец. Но, кажется, Надя переборщила. Ведь теперь Ева отвлеклась не только от Ренаты, но и от этого мира в целом. Хлопотина выпила так много, что уже не замечала, как постоянно говорит одинаковые предложения. Словно она выучила только половину параграфа, и чтобы учитель этого не понял, говорила вновь и вновь. Ну знаете, чтобы ответ был не слишком коротким. В основном это были похвальные оды для Нади, которая уже устала отвечать, что также любит Хлопотину. Иногда проскальзывали словечки о Ренате. Ева была очень на нее зла. — Нет, ты мне скажи, что оо…что он…она е-ба-ну-таяяяя, — тянет Хлопотина, а потом сама звонко смеется со своего странного голоса. Надя достает телефон и включает камеру, услышав имя англичанки. Надо что-то делать. И они делают. Они обе пьяные и сумасшедшие. Записывают видео и рассказывают о том, как ненавидят всех вокруг. Они смеются, проклиная всех своих врагов, начиная с детского сада. Закирова, пользуясь возможностью, отправляет во все детородные органы своих бывших. Ева что-то говорит о родителях, а затем начинается поток гнева в сторону Дунаевой. На самом деле Хлопотина ту практически не оскорбляет. Ну, разве что-то чуть-чуть. Но это же за дело. — А давай я ей по…озвоню? — Икнув посреди слова, интересуется Ева. Впрочем, ответа от соседки не дожидается, берет в руки телефон и набирает номер Дунаевой, который когда-то взяла у Ульяны. Несколько гудков, и проносится строгое «Ало?». Еве даже кажется, что она протрезвела. От страха сводит все органы внутри. Девушка даже не придумала, что надо говорить. Но язык говорит за нее. То ли спасая от неловкой ситуации, то ли подставляя. — Иди нахуй. Хлопотина бросает трубку и выключает телефон. Надя все еще радостная и веселая, она хлопает в ладони, поражаясь смелости Евы. А Еве больше несмешно. Настроение испортилось. Она не понимает, что только что сделала. Но еще пара глотков крепкого алкоголя, и ее больше это не волнует. Хорошее лекарство — ничего не скажешь. Проблемы начинаются утром, когда студентка пересматривает видео. Ей было так плохо, что она даже не могла думать об алкоголе, что уж говорить о воспоминаниях. Ей ужасно стыдно за себя, стыдно за свои слова и поступки. Остается, правда, один интересующий ее вопрос. Дело в том, что в телефоне Дунаевой нет номера Евы. Ну, по крайней мере, Ева его ей не давала. Узнала ли вчера преподавательница свою студентку по двум произнесенным словам? Поняла ли, что та пьяная? Сердится ли на нее? Еве кажется, что та добавила номер студентки в черный список, но совсем нет моральных сил, чтобы это проверять. Можно подойти в университете и извиниться. Поунижаться пару минут перед преподавательницей, слушая нотации той, но зато как-то сгладить ситуацию. Другой вопрос, если Рената девушку не узнала. Все-таки Ева была под градусом, говорила с совершенно другой интонацией. И тогда подходить, конечно, не надо. Тогда вообще все хорошо. — Надь, я идиотка? Закирова тем временем отмеряет ложками необходимое количество какого-то белого порошка и засыпает его в стакан с водой. Затем все размешивает и протягивает девушке какую-то мутную жидкость, обещая, что должно стать легче. Ева соседке верит, залпом выпивает, слава богу, безвкусную жидкость и ложится на кровать. — Знаешь, из вас двоих идиотка точно не ты, — Надя облокачивается о шкаф, заводя руки за спину. — Так не поступают. Хлопотина закрывает глаза, пытаясь понять, как именно не поступают. А что такого сделала Рената? Да в том и дело, что ничего. Конечно, от нее не дождешься никакой стабильности. Она то приближает, то отдаляет. Так себе качели. Сначала говорит, что не сможет дать девушке то, что та хочет. А потом целует ту так, как будто губы Евы — это что-то невероятное, что-то, что может заставить ее чувствовать себя лучше. — Мне бы с ней поговорить, — как только эта фраза вырывается из уст девушки, она понимает, что сформулировала мысль неправильно. Стоило сказать: «Нам бы поговорить». Ева расстраивается и обижается, потому что Рената разговаривать с ней захочет навряд ли. В таком случае, ничего решить не удастся. Хлопотина так и останется в какой-то неизвестности один на один.***
Ева сидит и пересчитывает купюры. На руках четыреста рублей. На карте ничего. Сегодня последний день, когда можно оплатить общежитие, Ева понимает, что не успевает. Хлопотина так и не смогла устроиться в январе на работу, хотя обещала это себе еще перед боем курантов. Ей некогда работать, слишком много учебы, она не успевает. У нее нет сил работать, нет желания. Почему ей нужно стоять на морозе и раздавать никому ненужные листовки? Почему Надя живет в свое удовольствие и не думает о том, что будет завтра? Почему Девяткин может себе позволить свободное время, не бегая с пар на работу? Хлопотина просто хочет обычной жизни, но не может себе это позволить. Никто ее обеспечивать не будет. И это заставляет родиться одну очень интересную мысль в голове Закировой, которой она спешит поделиться с соседкой. — Надя, ты в своем уме? Я ее нахуй послала неделю назад, до сих пор не извинилась и прогуляла все ее пары с того момента, а теперь должна идти к ней домой и проситься пожить? Как ты вообще это представляешь? — Хлопотина от негодования размахивает руками и повышает голос. Идеи Нади ее иногда пугают. — Очень просто! Приезжаешь, стучишь в дверь и говоришь: «Я из-за тебя осталась без стипендии и средств существования, будь добра, пусти пожить». Ева качает головой. Это какое-то безумие. Да Рената ее выставит за дверь с позором. Нельзя так рисковать. Надо просто занять у кого-то денег. И не важно, что она должна уже всем на свете. И Наде, и Ульяне, и Девяткину, и… Блять! Нет, это какое-то издевательство от вселенной. У нее действительно больше нет выхода. Она никогда не расплатится. Хлопотина плачет, пока соседка дружелюбно помогает собирать вещи. Надя успокаивает ее, говорит, что все как раз наладится, Ева будет больше контактировать с Ренатой. Но Ева даже представить себе не может, чтобы она пошла к преподавательнице домой. И в этом она убеждается, когда выходит с вещами на улицу, только теперь назад дороги нет. Нет, чисто теоретически, если прям совсем нет других вариантов, можно попробовать. Но это слишком…слишком! Да и разве самой Хлопотиной будет комфортно жить с преподавательницей? С одной стороны, это очень хорошая возможность им сблизиться, с другой стороны, это очень неловкая ситуация. Они же практически чужие друг другу. Какого это стирать вещи в доме Ренаты? Прикасаться к ее вещам? Дышать одним воздухом? Находиться в одном помещении без шанса сбежать? Нет. Сплошное безрассудство. Рената Сергеевна — не благотворительный фонд. Она не обязана принимать у себя всех студентов, которые из-за нее слетели со стипендии. Если бы она так делала, то уже давным-давно в ее квартире закончилось место. Конечно, между Ренатой и Евой какие-то особенные отношения. Все-таки Дунаева не с каждым своим студентом целуется. Но в последнее время она четко и явно дала понять, что в Хлопотиной не нуждается. В таком случае идти совершенно глупо. — Ты же ее любишь? — Интересуется Закирова, загадочно усмехаясь. — Эй, лицо попроще, Надь, — Ева закатывает глаза. Конечно, она несколько раз говорила, что преподавательница ей симпатизирует, что какие-то чувства там есть, но признаться в любви для нее сверх всякой меры. — Я просто…просто привязалась. — Ага, вижу, — саркастичным тоном выдает соседка. — Да у меня просто с матерью дерьмовые отношения, вот и ищу в каждой женщине поддержку. Надя хмурится, анализируя услышанные только что слова. Теория для нее довольно сомнительна, о чем она и говорит подруге: — Неплохо, но мимо. Ты же в ней не поддержку ищешь, а любовь. И не любовь матери к дочери. Она не так уж сильно тебя старше. Вспомни, что ты говорила, когда была пьяна, а ведь пьяные люди говорят правду. Ты вспоминаешь ваши поцелуи, ты мечтаешь к ней прикоснуться. Да ты с ума по ней сходишь, Хлопотина, черт возьми! Ева едва ли не подняла руки, показывая, что ее разбили в пух и прах. Ладно, возможно, она действительно без памяти любит Ренату. Но даже если она признается в этом, та не станет к ней ближе. Хлопотина не может заставить эту бесчувственную (а может и нет?) девушку любить ее. Дунаева похожа на что-то очень холодное…Нет твёрже или нет холодней ничего не земле, Могла бы быть льдом, но боюсь, что растаю в тепле…
Губы… Какие у нее губы. На них же невозможно смотреть, бездействуя. Ева жмурится, потому что ничего не может сделать с навязчивыми мыслями. С мыслями о Ренате. Это ненормально. Нельзя так сходить с ума по человеку. Это фанатизм. — В конце концов, что ты теряешь, если просто попробуешь? — Подбивает девушку Надя. Ева хватается за голову. Это безответственно. Надя просто не понимает. Ей лишь бы свести кого-то. Рената не питает теплых чувств к студентке, это очевидно. Конечно, из вежливости, хотя, скорее всего, это будет последнее, чем будет руководствоваться Дунаева, она может разрешить девушке пожить какое-то время у себя. Но ей будет неловко, а выгнать студентку на улицу она не сможет. Все-таки у нее же сердце есть. И вот так давить на жалость, чтобы потом еще и вместе неловко сосуществовать. Оно того вообще стоит? — У тебя все равно нет других вариантов, — словно читая мысли подруги, вдруг произносит Закирова. Хлопотина вздыхает. А какие у нее варианты? Только занять снова у кого-то деньги, чтобы заплатить за общежитие. Только вот она и так должна уже всем на свете. А еще деньги нужны на еду, как минимум. У Девяткина тут тетя живет, кажется… Но лучше уж жить с Ренатой, чем с совершенно незнакомой женщиной, которая является родственницей какого-то дегенерата. — Ладно, твоя взяла. Ева решает, что попросится на пару дней. А потом сразу найдет себе работу и уйдет. Куда уйдет, конечно, непонятно, но точно уйдет. И заодно вычеркнет Ренату из своей жизни. Та с ней лишь игралась. Даже противно. Хлопотина, правда, почему-то забывает, как послала ту нахуй. Ева быстро собирает вещи. У нее их и немного на самом деле. Никого не предупреждает о своем уходе из общежития. Потому что в случае чего будет давать заднюю. Ну, вдруг, Рената-таки выставит ее за дверь. Путь до дома Дунаевой был довольно долгим и напряженным. Хлопотина наблюдала за сменяющимися пейзажами за окном автобуса и смотрела на свои сумки и огромный рюкзак с каким-то сожалением. Как будто это к ней сейчас кто-то будет проситься. Ей на самом деле было очень стыдно за себя, за свою беспомощность. За то, что она в восемнадцать лет осталась на улице в чужом городе без средств существования и стремлений выжить. Этот мир так жесток… Он раздавил хрупкую Хлопотину и сломал ее сердце. А сейчас Ева едет к Ренате. Чинить. Не сказать, что она не питает пустых надежд насчет их проживания. Ей хочется верить, что Рената примет ее с распростертыми объятиями, объяснится и извинится за свой игнор. А еще они тут же поцелуются на радостях, поймут, что не могут без друг друга жить и начнут строить совместное счастливое будущее. Бля… До чего нереально звучит. Студентка добирается до дома преподавателя и только когда поднимается на этаж, понимает абсурд ситуации. Рената Сергеевна вообще может быть не дома. Да и вот так врываться без предупреждения… Черт, черт, черт! Ладно. Пути назад все равно уже нет. Ева делает глубокий вдох, считает до трех, потом еще раз, еще… Это сложнее, чем казалось. Понимая, что оттягивать нет смысла, Ева нажимает на кнопку звонка, слушая, как по квартире доносится тихая трель. Хлопотина смотрит на свои коричневые ботинки, на подошве которых скопилось большое количество снега. Это подтверждают два мокрых пятна, которые образовались на коврике перед дверью. Хлопотина понимает, что слышит приближающие шаги. Это значит, что осталось несколько мгновений. От нервов Еву трясет, она кусает губы и сжимает ладони в кулаки. А если Рената не одна? А если она кого-то ждала? А если… Дверь открывается. Дунаева смотрит с самым малым удивлением, которое могло быть в данной ситуации. Ее волосы короче обычного, кажется, отстригла. На ней белый топ, короткие шорты и длинная, тонкая рубашка. Топ, кстати, кружевной, похож на лифчик, и Ева понимает, что рассматривает его дольше, чем полагается. Преподавательница тоже замечает это, наверное, именно поэтому скрещивает руки у груди, прикрывая свое тело. — Здравствуйте, — понимая, что этот разговор должна начать первой, произносит Ева, тяжело сглатывая. Она смотрит в глаза Ренаты Сергеевны и удивляется, не находя там злость и раздражение. Это заставляет ее поверить в хороший исход сегодняшних приключений. Видно, что англичанка заинтересована в происходящем, но терпеливо ждет, пока не задавая никаких вопросов. — Мне нужно поговорить с вами. Рената щурится, а затем осторожно рассматривает большое количество вещей, которые окружают девушку. С таким количеством обычно не передвигаются из одного конца города в другой. — С вещами? — Первое, что за сегодня вырывается у старшей. Звучит, впрочем, довольно безобидно. Даже нотки сарказма, что так часто у нее проскальзывают, сейчас совсем не слышатся. — Это…долгий разговор, — мнется Ева, понимая нелепость сказанного. Как будто разговор будет настолько долгим, что ей придется пожить какое-то время у англичанки, пока они наконец не закончат. — Ну, проходи.