Вены

Дон рассказывает Доппио, что у него была семья, и была дочь — прекрасная, ненаглядная Триш, которая попала в цепкие лапы мафии, и забрать её обратно у Дона не выходит вот уже сколько лет. Доппио бросает в помесь обиды и гнева; он обещает, что однажды вытянет Триш из той организации, вернёт её под отцовское крыло из чёрного кружева. Дон горько хрипло смеётся. — Вытянешь? Ты-то? А сможешь? Доппио замирает, будто его водой окатили. — А сам ты чего стóишь-то? Он моргает изумлённо, по телу стекает окрасившаяся ядовито-салатовым кислота. А чего он стóит? — Я… не знаю… — он не закрывает глаза, когда адски пекущая жидкость попадает на изрезанные сосудами белки, затекает в ямы зрачков, впрыскивается внутрь самой головешки, даже самому Доппио кажущейся уже более рыбьей, чем человечьей. По невнимательности пробитая бошка выкинутого на берег водоплавающего куста фольги. Черепушка — в черепки. Он не чувствует боли, а только может её себе представить. Боль — единственное, последнее оставшееся чувство, полноту которого он может себе вообразить. — Но я готов стараться! — А что толку от твоего старания, мой милый Доппио? Ты и снаряд-то уже с трудом в руках держишь, в измерении доз ошибаешься. — Не ошибаюсь, просто… просто с каждым разом всё сильнее чувствую, что нужно больше. Что если не доберу, вас не увижу, больше не увижу. Дон своими глазами зачаровывает, смотрит сквозь дыры средь белков глаз Доппио прямо внутрь, в смятый серо-розовый комок за становящейся тоньше и мягче костью черепа, где из последних сил ещё бьётся ток. — Значит, увеличивай дозу, — Дон с забавой фыркает, Доппио вдруг теряет его взглядом — тот пропадает и растворяется в сиреневой глубине (или это сиреневая глубина растворилась в нём?). Всё вокруг кажется мягким и скользким, как плотное нервущееся желе на ощупь. — С таким успехом ещё через пару увеличений доза может стать смертельной, — говорит Доппио в образовавшуюся пустоту кругом него, почерневший кругозор, как вслед пропавшей кошачьей улыбке, и голос его отдаётся эхом в этом пространстве. — Хочешь остановиться? — Доппио содрогается всем телом, когда слышит бархат позади себя, резко оборачивается. От него до Дона не то метров десять, не то один только слой свитера и кожи обоих. — Умирать не хочу пока… — едва шевелит губами Доппио, теряется под взглядом напротив. Мир мелькает фуксией и тут же снова чернеет. Медленно течёт в сиреневый и в — Доппио не знает названия этого цвета, как не знает, существует ли он вообще и видел ли он его за пределами этой реальности. — Да разве от твоей жизни разве есть какой-то смысл? — Доппио поражается: ядовитые слова Дона звучат так мягко и безобидно, что более походят на заботу. — Так ты хоть можешь видеть меня. А я — тебя. Доппио раскрывает рот, чтобы ответить, но не находит слов. В голове пусто. Пустота и ток. — И окроме меня у тебя нет никого боле, — вдруг говорит Дон после небольшой паузы. — У меня друг… — начинает Доппио, но запинается. Имени не помнит. И ничего из остального тоже не помнит, ни цвета глаз, ни длины волос, ни рук на ощупь. — …Друг… был, кажется… Дон усмехается: — Кажется. — …но он был непохож на меня, — продолжает в задумчивости Доппио, и череп заполняется каким-то туманом и дымкой. — Его вены… не были похожи на путаницу деревьев. И поднимает взгляд на Дона, смотрит в грани его зелёных глаз. Вещество вокруг заматывается узлом. Дон отвечает: — Его вены не были похожи на шахты. Грань, полоснув по горлу Доппио, со звоном падает.

***

Вены Джованны не были похожи на шахты. И не пухли, не синели конечности, не гнили ноги, не отмирали ткани. Не багровело мясо сквозь слезшую кожу, не чернели дыры. Тело не покрывалось синюшными пятнами. Пятна крови не ползли по рукам к самим плечевым суставам. Лицо не серело. Его не уродовал мазок смерти. Гримаса в ответ на разящий удар. «Будет с тебя, — говорит Гвидо. — Пойдём.» Джованна не отвечает. Не кивает, не смотрит на Гвидо в ответ. Квартира — пропасть. Расщелина голых стен среди города. Дверь не закрывается, поверхности измазаны смесью непонятных жидкостей и цветов. Стены молчат и мебель — дряхлый стул и не менее старый шкаф — тоже молчит. Повисает тишина, но не густая, не полная — абсолютная пустота. Тут только что что-то закончилось. Гвидо берет Джорно под руку в попытке повести за собой и всё не смотрит в сторону противоположной от двери стены, где под окном свалена груда гнилой плоти. Синяки на рёбрах у неё так и не сошли. Джорно думает, что глаза Доппио стоило бы закрыть.