***
Авроры вели Винфрида Дифенбаха по коридорам суда, просторным, величественным, залитым солнечным светом. Заклинания сковывали Винфрида, но, насколько они позволяли, он вертел головой, разглядывая колонны и застывшие выражения на лицах мраморных статуй. Мимо то и дело мелькали люди: Винфрид даже не думал, что тут будет столько народу — ему казалось, что авроры всех разгонят. А тут собралась целая толпа… Кем они были? Аврорами и работниками суда? В строгих мантиях были немногие. Журналистами? Перьями по бумаге корябало ещё меньше. Просто зеваками? Уже на выходе из суда Винфрид вдруг расслышал среди шума, стука колёс и голосов шаги и почти инстинктивно повернул голову — его кузина Ингрид, озираясь, торопливо спускалась по ступенькам. Они встретились взглядами, и Ингрид, тряхнув головой, тут же отвернулась. А тем временем воздух стал свежее. Авроры вывели его на улицу, из-под навеса — под ногами Винфрида оказалась мощёная дорога, над головой простёрлось бледно-голубое небо, по которому обрывками перьев медленно плыли редкие облака, а холодный ветерок ударил Дифенбаха по щекам. «Какой воздух! Это…» — подумал Винфрид и оборвался, набирая полную грудь. — Где Фишер? — спросил один из авроров и каким-то механическим движением вскинул руку, посмотрел на часы на запястье, — шестнадцать сорок четыре. — А он прибудет в сорок пять, — ответил второй, — пунктуальный. Винфрид повёл бровью. Выдохнув, он перевёл взгляд на улицу: к прозрачному горизонту тянулись величественные дома, из строгого серого кирпича, но украшенные разноцветными флажками и пёстрыми знаками и вывесками. «По таким только гулять и гулять», — подумал Винфрид и велел себе запомнить и эту нарядную улицу, и пронизанный свежестью воздух. Суждено ли ему снова побывать здесь? А оценить эту красоту по достоинству? Дифенбах не знал, что останется от него к концу тюремного срока — и останется ли что-то в принципе. Но своё наказание он был готов, должен понести. А потом из толпы он услышал: — Винфрид, Винфрид… Голос был знаком, обращался к нему по имени, а не «герр Дифенбах». Винфрид повернул голову и увидел свою школьную знакомую, Гретель Баудиссин. Она замерла, глядя на него, светлые кудряшки, выбившись из строгой причёски, упали ей на лицо и плечи. Мать, ворча, говорила что-то Гретель, тянула её за руку, а та стояла, повернув голову, с приоткрытым ртом. — Это правда, что ты спас её?.. — тихо проговорила она, прежде чем мать всё-таки утянула её вглубь толпы. Винфриду следовало бы кивнуть, но он только улыбнулся уголками рта. А на мощёную дорогу перед ним опустилась запряжённая фестралами карета.***
Вечер пролетел, будто окутанный мутной пеленой. Амалия то сидела на кровати, натянутая, как струна, боясь шелохнуться, то, наоборот, решала, что следует вести себя как обычно (хотя что для Амалии Гизе вообще можно назвать обычным?) и ходила по комнате туда-сюда, садилась за стол, сама не зная, зачем, выдвигала и закрывала ящики, переставляла вещи на полках, брала книгу то ли почитать, чтобы время пролетело быстрее, то ли изобразить, что читает, если фрау Гизе вдруг вздумается зайти к ней. В сумку она спешно заново сложила деньги, прибавив к украденным купюрам пригоршню монет, магических и магловских, которые она нашла по карманам и ящикам. К вещам она положила зеркальце, расчёску, небольшой кошелёк — всё, хоть отдалённо полезное, что она сумела найти в девичьей комнате. «Остальное надо будет где-то искать. Купить, — подумала она и наклонила голову, — или украсть». Её план был по-прежнему так непродуман, так плох, но времени на то, чтобы отшлифовать его, как-то, уже не было. «Я… смогу разобраться во всём на месте, наверное», — думала Амалия, и от этой мысли что-то у неё в горле сжималось, а кончики пальцев леденели. В глаза ей вдруг бросилась эмблема на сумке — украшенная вышивкой монограмма. «Слишком приметно!» — подумала Амалия и, схватив со стола ножницы, поддела эту эмблему, чуть ли не оторвала её — на месте изящных переплетённых букв остались оборванные нитки. «Так лучше, — выдохнула она и прижала ладонь к месту, с которого содрала эмблему. Пожар в голове и не думал утихать. — Так лучше…» Амалия перевела взгляд на шматок ткани, лежавший рядом с ней. «Если я оставлю это здесь, — рассудила она, — то это найдут и поймут, что к чему. Лучше выкинуть куда-нибудь в реку, подальше отсюда… Когда я уже буду…» Она прервалась. Амалия сама не знала, куда отправлялась. «Они будут искать меня, да? — подумала она. — Надо бы это предупредить». Амалия подошла к письменному столу и упёрла руки в бока. В мире заклинаний, подчиняющих волю человека, это, наверное, было бессмысленным, но она достала лист бумаги, перо, чернильницу и неровным почерком стала выводить: «Я ухожу. По своей воле. Не ищи…» В коридоре рядом с её комнатой послышался шум, и Амалия дёрнулась, комкая в руке лист. Нельзя, чтобы кто-то прочитал её записку раньше времени! А чернильница качнулась от резкого движения, чуть не выплеснув тёмные чернила на светлую столешницу. Амалия вскочила на ноги, пинком отшвырнула сумку к стене, чтобы она не так бросалась на глаза, подошла к двери, замерла, прислушалась — ничего. Шаги — или что это было? — притихли. А может, ей и вовсе всё показалось. Ещё с минуту Амалия постояла у двери, стараясь дышать как можно тише, а затем вернулась к столу. Она разгладила листок — её руки перепачкались, а чернила на бумаге смазались, и буквы теперь было едва разобрать. «Стоит, наверное, переписать», — подумала Амалия, а затем снова взглянула на свои руки и выключила свет. Следующие несколько часов она сидела в темноте. Сна не было ни в одном глазу, но Амалия всё равно боялась, что уснёт, как тогда, и раз за разом прокручивала в голове свой побег. Это было её любимой, драгоценной фантазией: вот она вылезет в окно, прокрадётся по улице мимо домов, выйдет к станции… Внутри неё всё беспокойно трепыхалось, но Амалии твердила себе, что справится, что победит… Когда часы пробили два ночи, Амалия поднялась, взяла сумку, подошла к окну — на деле всё оказалось гораздо сложней. На миг Амалия застыла, глядя вниз: второй этаж, невысоко, но прыгать на каменную дорогу всё равно страшно. «Может, лучше спуститься? — подумала Амалия и одёрнула себя. — Фрау Гизе поймала меня в прошлый раз!» Прикусив губу, она подумала о том, что с ней сделают маги, и дала мыслям разыграться. Фрау Гизе превратилась в проклятую старуху, Амалия почувствовала, как во сне, ледяной металл на лице и распахнула окно. Звёзды предстали перед ней, ночной воздух ударил в лицо, а где-то вдали протяжно мяукнула кошка. Схватив поудобнее сумку, Амалия перекинула ногу, поставив её на скользкую черепицу, выбралась наружу, на навес — в тот миг он показался ей очень хрупким, а она сама себе — очень тяжёлой, громоздкой и неуклюжей. «Что они со мной делают!» — напомнила себе Амалия, и пожар в голове вспыхнул с новой силой. Соскальзывая с навеса, она поклясться была готова, что ненавидит их всех: фрау Гизе, аврорат, всех магов в принципе. Ботинки стукнулись о каменную дорогу. Это оказалось не так высоко и не так больно. «А я боялась, идиотка, сволочь пустоголовая!» — прошипела Амалия и, не раздумывая ни секунды, пошла по пустынной дороге. Заметь её кто сейчас — она возненавидит и его. Амалия думала, что ночной воздух, воздух свободы, опьянит её. Но никакой радости она сейчас не чувствовала — сердце бешено колотилось, а внутри всё натянулось так, что она остановиться не могла, а шла, шла по безлюдным улицам, пролетая кварталы за считанные минуты. Где-то залаяла собака, и Амалии захотелось, чтобы та заткнулась к чертям: не дай бог кто-то выглянет и заметит её! Однако на пути к станции Амалия никого не встретила. На самой платформе тоже было безлюдно, тихо, темно: все кассы и окна закрыты, и даже фонарь не горел. Амалия подошла к расписанию, прищурилась. К полутьме её глаза уже привыкли, так что текст она разобрать смогла: ночью пассажирские поезда не ходили. Оставаться здесь до утра было слишком рискованно, так что Амалия решила идти вдоль путей по направлению, откуда чаще всего приходили поезда — так она, может, к утру доберётся до какой-нибудь деревни или города, а там уже поймёт, что делать дальше. И так начался её путь, безумный, опасный — даже сейчас, взбудораженная, она как-то смутно это осознавала, но отступить уже не могла. Торопливо, не рассчитывая сил, Амалия шла вдоль железной дороги, лихорадочно вертя головой: не идёт ли где кто? И постепенно дома вдоль дороги становились всё ниже, всё проще. Уже идя вдоль полей, Амалия обернулась: в ночи город на горизонте было почти не различить. Это место она ненавидела, но не могла ни понять, почему, ни подавить бурлящих в горле эмоций. Вдруг Амалия расслышала приближающийся стук колёс. По рельсам летел товарный поезд, и Амалия только в последний миг успела отшатнуться, упала в колючую траву на поле, глядя, как мимо один за другим проносятся нагруженные вагоны — и только когда последний скрылся за горизонтом и стих стук колёс, Амалия почувствовала, как устали слабые ноги. «Но я прошла так мало!» — с досадой подумала Амалия и рывком встала на ноги, побрела дальше. Суставы пробивало холодом, а царапины зудели и жгли. «Как, как я могла так устать!» — думала Амалия, заставляя себя делать шаг за шагом. «Скоро я отдохну, — чуть ли не со слезами на глазах обещала она себе, — нужно только добраться до безопасного места!» А перед глазами был только чёрный горизонт и россыпь звёзд на небе. Казалось, время тянулось вечность. Запинаясь, тяжело дыша, Амалия взобралась на холм, взглянула вниз: в тёмной долине белым пятном выделялись массивные стены, едва различимо поблёскивали бронзой колокола. Она будто увидела призрак. Она будто снова оказалась там, на холме у монастыря святой Анны, и пройдёт ещё пара часов — зазвучат голоса сестры Адель, сестры Мэри, аббатисы… «Это всего лишь другой монастырь, — подумала Амалия, и её прошибло холодом, — а они все мертвы». Но до чего было всё похоже! Та высокая башня была точь-в-точь как та, которую обрушил на монастырь святой Анны Петер Дифенбах. «А может, это и впрямь призрак… — подумала Амалия и опустилась на колени. — я сошла с ума? Или раз здесь реальна магия, реальны и призраки?» Согнувшись, она прижалась к земле. Какой это бред! Как вообще человек может объяснить перемещение в прошлое, в мир магии! Она сошла с ума, уже давно — это единственное объяснение! Она даже не была уверена в том, что существует. Может, всё то, что она привыкла понимать под «собой» — это плод воображения свихнувшейся Амалии Гизе?***
Со скрипом затворилась тяжёлая дверь, и Винфрид Дифенбах почувствовал, как магические цепи, сковывавшие его, наконец спали. Он снова мог шевелить руками. Собственно, это он в первую очередь и сделал: поднёс к груди онемевшие ладони и размял их, чувствуя, как покалывает кончики пальцев. Затем он поднял глаза, оглядывая тесный каменный мешок, который должен был стать его домом на ближайшие… двадцать пять лет? Винфрид старался принять это, хотя, конечно, это и осознать-то было сложно. Двадцать пять лет! Вся его жизнь укладывалась в шестнадцать: все переживания, волнения, учёба, мечты, планы, мать, отец, Петер — среди этих каменных стен ему предстоит провести в полтора раза больше. «Да я умру здесь!» — подумал Винфрид, но тут же качнул головой. Это он ещё успеет. А пока в нём ещё оставалось почти детское любопытство. Винфрид оглядел скромный интерьер камеры: крошечная кровать, ведро — на этом всё. По крайней мере, здесь было тихо. Возможно, совсем скоро Винфрид будет готов отдать всё, лишь бы послушать человеческую речь, поговорить с кем-то, даже поспорить, но сейчас тишина была для него настоящим подарком. Он подошёл к узкому окошку высоко на стене, вытянулся, схватился руками за решётки, выглянул: горы тянулись к небу, к облакам; мимо них пролетали редкие птицы, что-то выкрикивая — Винфриду этого было достаточно, чтобы решить, что даже в таком месте кипит жизнь. Он медленно отодвинулся от окна и прислонился к стене, медленно сползая вниз. «Моя жизнь не закончена», — в первый раз сказал себе Винфрид. Может, он и не умрёт здесь. Может, аврорат смилостивится над ним и выпустит даже раньше, чем через положенные двадцать пять лет — Винфрид будет ждать. Дифенбах не знал, что станет с ним завтра, через неделю или через год, но пока ему хотелось верить, что он сумеет вынести своё наказание. Он уже оказался сильнее, чем думал. Опустившись на каменный пол, Винфрид вытянул ноги. Ему вспомнилась Амалия Гизе, вспомнилась Гретель, и что-то в его груди приятно затеплилось.***
Запах гари и жжёной плоти врезался в нос, в горле поднялась тошнота. Всё тело скрутило. Холодный жёсткий камень впивался ей в плечи, руки, ноги. Кое-как Амалия Гизе приподнялась на локтях, и страшная боль в костях и суставах пронзила её тело. Кажется, на лице выступил пот, из глаз потекли слёзы — уверена Амалия не была. Боль начисто перебивала ощущение влаги на коже. Кое-как Амалия смогла сфокусировать взгляд и хрипло вздохнула: на каменном полу лежала истерзанное тело в чёрно-белом платье. Сестра Адель. Крик застрял у Амалии в глотке. — Авроры окружили эту дыру, — послышался голос. — Ещё говорят, вера кого-то спасает! Над Амалией стоял Петер Дифенбах, высокий, в плотной чёрной мантии в пол. Серебряной маски на нём не было, но его лицо, с острым подбородком, крючковатым носом и осклабившимся выражением казалось маской ещё страшнее. — Мне не выбраться отсюда, Гизе, — сказал Петер, — твои друзья об этом позаботились. Рано или поздно они возьмут это место штурмом — на маглов им плевать — и найдут нас. Дифенбах шагнул вперёд, наступив на край платья Амалии: — И я не намерен оставлять им такой подарок, — в глазах Петера мелькнуло что-то звериное. — Знаешь, Гизе, я-то проиграю, но им победить не позволю! И он ударил её по лицу тяжёлым ботинком — Амалия почувствовала вкус крови во рту. Она захлёбывалась в этой крови. Цвета исказились, всё стало красным, а затем вспыхнул свет. Амалия открыла глаза и поняла, что это солнце светит на неё с бледного неба. Всё это было очередным кошмаром, Петер Дифенбах давно мёртв — «Но почему оно меня не отпускает?» — подумала Амалия, вцепившись в обстриженные волосы. Бегство должно было спасти её от всего, и если оно не помогло, то что?.. Вскинув подбородок, Амалия судорожно задёргала головой: вокруг на многие метры были только обрывки стеблей и колючая трава. Она уснула на одном из полей. Всё тело ныло: ночь на холодной земле не пошла ей на пользу. Хотелось есть, но — Амалия залезла в сумку — никакой еды не было. Вздохнув, Амалия поднялась на ноги — в суставах тут же отдало болью. «Я дойду… — сбивчиво подумала Амалия. — Докуда-то. Попрошу помощи у людей». Но когда она, ковыляя по дороге, увидела вдалеке человеческую фигуру, то тут же бросилась бежать. «Стой!» — донёсся в спину крик, и Амалия из последних сил метнулась в рощу у дороги, споткнувшись, скатилась с пригорка, поползла дальше, хватаясь за ломкие ветки кустов. Этот прохожий виделся ей чудовищем, дьяволом, аврором и приспешником Дифенбаха одновременно. Но в этой роще он её не нашёл: потерял? не захотел лезть в грязь? Она не знала. Сил идти дальше не было. «Что со мной?» — думала Амалия, опустив голову на руки. Прошёл, наверное, ещё час, прежде чем она снова поднялась на ноги и побрела, уже не особо размышляя, куда. Мимо снова мелькали одинаковые поля — Амалия даже задумалась, не ходит ли по кругу. Выйдя к реке, она пошла вдоль её русла: так она могла хотя бы выйти… куда-то. И спустя, кажется, вечность, на горизонте показалась деревушка. Что-то в очертаниях домов казалось ей знакомым. Амалия подумала, что это недобрый знак, что надо убираться отсюда, но пересилила себя. «Мне нужна еда», — сказала она себе и пошла к деревне, чувствуя, как внутри неё что-то холодеет. Люди озирались на неё, шептались, даже в открытую показывали пальцами — Амалия шла, не оглядываясь на них: ей не хотелось подавать вид, что её это хоть как-то беспокоит. Она ужасно боялась, сама даже не зная чего. «Продукты Шатцена» — прочитала Амалия на расписанной цветами деревянной вывеске у одного из домов, и в голове снова мелькнуло болезненное дежавю. Украдкой она бросила взгляд на человека, стоявшего у забора, и её прошибло холодом. Она узнала его лицо, она видела его на суде — это был переодетый аврор! Они нашли её, узнали наперёд, куда она пойдёт! Забыв о продуктах, Амалия бросилась бежать. Мельком она замечала, как ошарашенно люди смотрят на неё. Но никто за ней не погнался. «Почему?» — подумала Амалия и тут же решила: «Это ловушка!» Она метнулась к лесу, к реке, перебежала по мосту на другой берег. Амалия завертела головой: никого не было видно. «Неужели…» — подумала она и судорожно сглотнула. Ей надо быть осторожнее. Оставив позади эту деревню, Амалия побрела дальше вдоль реки, по до боли знакомым местам. Она поднялась на холм и увидела, как в низине, на выжженной земле лежат белые обломки стен. Перед ней стояли руины монастыря святой Анны, и Амалия опустилась на землю. Она будто снова почувствовала запах гари, услышала крики, увидела чудовище Дифенбаха… Она сбежала от него, сбежала от аврората, но от собственного прошлого никуда не деться. «Мне некуда идти», — в отчаянии подумала она, закрывая лицо руками. Может, будь она на самом деле Амалией Гизе, то знала бы, что делать, а так, она даже не может быть уверена в том, кто она. «Существую ли я?» — ошпарило её разум, и она скрючилась на земле. Как рассудок может вынести эту бессмыслицу? Как можно, всю жизнь живя без всякой магии, вдруг осознать её, понять перемещение в другой мир? «Я больна, — думала она, вцепившись в волосы, — больна».***
Ловким движением главврач перелистнул листы бумаги, перемножая в уме субсидии, доходы и траты. Выходило недостаточно: слишком дорого теперь обходились лекарства. Главврач потёр виски, прикидывая, чем можно пожертвовать, чтобы хотя бы выйти в ноль. Ещё и крыша в левом крыле прохудилась, начало капать… Но тут — главврач выругался себе под нос — послышался настойчивый стук в дверь. В кабинет вошёл доктор Шуппе: — Арнесберга удар хватил, — сказал он, — помер. — Арнесберг… — главврач двумя пальцами потёр переносицу. — Напомни-ка, этот какой? Который «француз»? — Нет, — доктор Шуппе поправил очки, — тот, у которого град. — Вот как, — ответил главврач, — теперь вспомнил. По правде говоря, главврач предпочёл бы, чтобы умер «француз»: он был очень буйным, конфликтным, постоянно что-то громил, да и лекарства для него обходились недёшево — старик Арнесберг же почти всё время тихо сидел в уголке, пускал слюни и только иногда начинал плакать и говорить, что на голову ему сыплет град и это невыносимо. — У Арнесберга богатый племянник, — добавил доктор Шуппе, — можно ему отдать тело, чтоб не мы хоронили. — Так напиши, — сказал главврач и снова углубился в бумаги. — И ещё одна вещь, — сказал доктор Шуппе. — Да? — У нас на пороге оказалась неизвестная женщина без документов, на вид лет восемнадцать-двадцать. Просит принять её к нам. — Скажи ей, — буркнул главврач, — что это психиатрическая лечебница, а не приют для бездомных. Пусть бродяжничает в другом месте. — Она и впрямь выглядит нездорово, — наклонил голову Шуппе, — всё говорит про какую-то магию и что не знает, кто она такая. — Мне кажется, это обычная пьянчужка, — вздохнул главврач, — но если тебе кажется иначе, осмотри её. Все равно в четвёртой палате освободилось место.