Любовь — это одна душа в двух телах. Аристотель
Сон — он был убежден, что происходящее являлось именно сном — начинался медленно, с появления одной-единственной звезды, плававшей в иссиня-черной пустоте. Ньют потянулся к ней, уверенный, что сможет прикоснуться к этому небесному созданию, если как следует постарается. Он уже чувствовал тепло, исходящее от звезды, и ощущал, как что-то новое пробуждается внутри него, раскрываясь, словно цветок под лучами солнца. Он хотел эту звезду, хотел больше, чем что бы то ни было за девять долгих лет на земле. Даже больше, чем микроскоп, который получил на Рождество, когда ему было шесть (в тот год он узнал, что его отец был Санта-Клаусом), и больше, чем научиться сосредоточиваться на уроках, когда он начинал витать в облаках (от таких попыток обычно становилось только хуже). Звезда уплывала от Ньюта, поднимаясь в небо, которое вдруг взорвалось звездами всех цветов и размеров. Ньют стоял на земле, которой на самом деле не существовало, и, затаив дыхание, смотрел, как над его головой разгорается сияющая вселенная, сотканная из кружащихся туманностей и россыпей звезд. Они были белыми, золотыми, красными и даже синими, как морская вода на глубине. Они танцевали вокруг него и уходили в бесконечность. Звезд было очень много, но Ньюту была нужна только одна, та, которую он увидел первой. Маленькая, слегка неправильной формы, цвета меда. Его захлестнули тоска и грусть, когда он не смог найти ее. Она была такой крошечной, а небо таким огромным, что Ньют даже не знал, с чего начинать поиски. Он рассматривал бесчисленные искры в расширяющемся космосе над своей головой, когда в тишине раздался голос, заставивший его вздрогнуть. — Эй! Вернись! Куда ты исчез? Тоненький голосок обращался к нему, но, как только зов умолк, Ньют немедленно забыл, как тот звучал. Озадаченный, Ньют сосредоточился, чтобы снова услышать его, заставить себя вспомнить. Было похоже, будто он не слышал голос по-настоящему, а чувствовал его. — Я никуда не исчезал! Я прямо здесь. А ты кто такой? Ты моя звезда? Голос поколебался, а затем ответил чуть более раздраженно, чем следовало бы. Ньют решил, что это ему нравится. Ему это действительно нравилось. — Я не звезда. Звезда — это шар из раскаленного газа, и если бы я даже был ей, то никак бы не мог принадлежать тебе. Хм… Кем бы ты ни был. Строгий голосок умолк, а затем продолжил не таким высокомерным тоном. — Ты моя рыба, да? Почему ты уплыл? Ньют хихикнул и хотел ответить, что нет, он уверен, что он вовсе не чья-то рыба, но замер. Он почувствовал, что просыпается. Изо всех сил борясь с пробуждением, Ньют поднял руки к звездному небу. Он хотел остаться здесь, с высокомерным голоском. Просто находиться с ним, слышать его и быть бесконечно счастливым от этого. Он продержался еще несколько секунд, прежде чем звезды начали гаснуть, исчезая по одной.***
Ньют неохотно приоткрыл один глаз и обнаружил, что смотрит на знакомый белый потолок своей спальни. Летний воздух, проникавший в комнату из окна, пах сыростью. Июнь только начался, и школа казалась утешительно далекой. Ньют попытался ухватиться за воспоминание о сне, мысленно вцепился в него и остался очень доволен, когда оно не исчезло без следа, как часто бывало. Во сне была маленькая звезда и… и голос? Да, он был уверен, там был голос. Ему не удалось точно вспомнить, как тот звучал, но Ньют знал – голос был очень важным. Выбравшись из-под одеяла и сев на краю кровати, Ньют остановился и в растерянности потянул за край своей потрепанной футболки, в которой спал. На ней был изображен рычащий Годзилла – казалось, что существо вот-вот выпустит свое фирменное «атомное дыхание», которое заполнит всю комнату Ньюта. Язык и зубы нарисованного монстра светились изнутри мягким розовым светом. Ньют оттянул воротник и недоумевающе стал разглядывать свою грудь. Ему потребовалось минуты три, чтобы осознать то, что он увидел. Свет шел не от футболки… Он проникал сквозь его собственную кожу. Окончательно проснувшись, Ньют вскочил на ноги. Он с грохотом распахнул дверь и сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, на первый этаж своего старого двухэтажного дома. Пулей пролетев через гостиную, Ньют ворвался в маленькую кухню, едва не поскользнувшись на кафельном полу. — Папа! Отец протянул руку, чтобы уменьшить громкость музыки, гремящей из динамиков ноутбука, но не оглянулся. Он стоял у плиты и готовил блины на завтрак, как было заведено в их семье по воскресеньям. Наконец он заговорил, и его голос, раскатистый и мелодичный, одним своим звучанием успокоил Ньюта. — Доброе утро, Ньютант-мутант. Тебе рожковые чипсы* начинкой или сверху? Ньют снова покосился на воротник футболки, из-под которого пробивалось свечение, идущее из его груди. — Хм-м, начинкой. Пап, я делаю это! Ньют нетерпеливо пританцовывал, глядя, как отец переворачивает идеально поджаренный блин. Он подбросил его в воздух и поймал на сковородку. — Что именно, дружок? «Этим» можно назвать кучу разных вещей… — Делаю эту взрослую штуку! Эту… это свечение. Уронив лопатку, громко звякнувшую при падении, Якоб, наконец, оглянулся и посмотрел на сына сверху вниз. Ньют не отрывал от отца широко раскрытых глаз, его лицо было бледным и расстроенным. Дрожа, он указал на розоватое свечение, пульсирующее за пастью рычащего Годзиллы. Покачав головой, отец хмыкнул и весело улыбнулся. — Ну что ж, Ньют, похоже, ты расцвел прошлой ночью. В девять — это довольно рано. У твоего дяди Гюнтера и меня это случилось, когда мы были немного старше… в четырнадцать или, может быть, пятнадцать лет. Но ты упорно стремишься всегда все делать раньше всех. Отец Ньюта выключил плиту и положил на заранее приготовленную тарелку несколько блинов. Он поставил тарелку на стол, сел и указал сыну на соседний стул. — Садись сюда. Давай поговорим об этом. У тебя были какие-нибудь… интересные сны прошлой ночью? Ньют забрался на стул и задумчиво уставился в тарелку. Он пожал плечами, даже не пытаясь взять вилку. — Да, пожалуй. Я почти уверен, что сон был о звездах. — Хм… Кто-нибудь говорил с тобой? Ньют удивленно поднял глаза, потеряв последний интерес к блинам. Он рассеянно потер грудь. Внутри все еще ощущалось тепло, и Ньют был уверен, что его туда вложил тот, кто говорил с ним. — Ну… Это было похоже на разговор, но у него не было голоса. Отец вздохнул и потер висок. — Эх… Жаль, что у меня такой брошюры или видео-урока об этом, Ньют, потому что я не думаю, что смогу как следует объяснить тебе все. Ньют фыркнул и скрестил руки на груди, нетерпеливо глядя на отца. — Я знаю о сексе, пап. Животные занимаются этим… Он замолчал на полуслове, когда отец рассмеялся, ласково потрепав его по волосам. Ньюту не нравилось, какими разлохмаченными они были, ему часто говорили, что он выглядит так, будто его ударило током. — Я знаю, что ты знаешь об этом, парень. Уж поверь мне. На уровне знания биологии твоего возраста, конечно. Но тебе никто толком не говорил о Свечении. Ньюту не нравилось, когда с ним говорили как с маленьким. Ему не нравилось, когда с ним говорили так, словно он был глупым. Он надулся и отдернул голову от отцовской руки. — Я знаю про Свечение! То есть, немного знаю. Я знаю, что взрослые светятся все время. Например, когда они злятся, или грустят, или что-то вроде этого. Это просто то, что делают взрослые. Из открытого окна по-летнему пахло взрыхленной землей. Ветряные колокольчики на заднем крыльце звенели под ласковым утренним ветерком, и Ньют слышал, как вдалеке жужжит газонокосилка, ожившая после зимней спячки. Где-то лаяла собака, дополняя симфонию звуков. Он уже раз десять слышал это, но сегодня утром все казалось ему особенно важным. Теперь, когда у него появилось Свечение, все стало другим. Ньют официально стал взрослым. Задняя дверь хлопнула, и дядя Гюнтер торопливо поздоровался с ними, прежде чем исчез в гараже, где стояла его старая машина. Отец не окликнул его, и Ньют почувствовал облегчение. Он не думал, что выдержит разговор с ними обоими сразу. — Ты знаешь, что такое Свечение, Ньют? Ньют задумался и снова заглянул под футболку. Он мог видеть темный силуэт своей грудной клетки, а внутри нее — свое сердце, трепещущее, как крылышки колибри, в розовом сиянии. Будто он проглотил ночник, и тот теперь горел у него в груди. Он уклончиво пожал плечами. — Не совсем. Кажется, оно появляется, когда взрослые что-то чувствуют? Они злятся или целуются, а потом начинают светиться. Я видел, как учителя, и ты, и Гюнтер то и дело так делали. Отец кивнул, взял у Ньюта вилку, наколол на нее кусочек блина и отправил в рот. Он продолжил говорить, одновременно пытаясь жевать. — Что-нибудь еще? — Это происходит из-за… Нет-нет, оно значит, что… Он нахмурился, выискивая в памяти все, что узнал о Свечении из детских сплетен и телепередач. — Ну… оно означает, что у меня есть девушка? Отец фыркнул, чуть не подавившись блинчиком. — Это немного… э-э… сложнее, Ньютант. Ньют проследил, как отец подошел к буфету и вынул оттуда два стакана. Один из них Ньют любил, тот на котором были нарисованы яркие ящерицы. Второй был неинтересным, с надписью «озеро Мичиган», этот стакан дядя привез с рыбалки. Отец налил апельсиновый сок в стакан с ящерицами и поставил оба перед Ньютом. — Давай представим, что ящерицы — это ты, а «Мичиган» — голос, который ты слышал прошлой ночью. Ньют прищурился, посмотрел на стаканы и кивнул. Отец всегда делал так, чтобы сложные вещи было проще понять. Он знал, что Ньют, в отличие от его учителей, любит наглядные объяснения. Мальчик немного успокоился, его напряженные плечики расслабились. — А сок — это свет в твоей груди. Это важная часть вас обоих, она заставляет вас радоваться или грустить. Большинство людей предпочитают называть его «Свечением души», но я всегда думал, что это немного глупо. Твоя бабушка называла его Люминофором – такое слово мне больше по душе. Он взял стакан с ящерицами и осторожно перелил часть сока во второй, так, чтобы уровень сравнялся. — Значит, где-то… Отец указал на ярко освещенное окно, за которым виднелось синее летнее небо. — Где-то там, Ньют, mi amigo, есть другой человек, и вы двое связаны светом. У вас один Люминофор на двоих, и эта невидимая связь соединяет вас крепче, чем самый лучший клей. Иногда ты будешь чувствовать то же, что чувствует он, а иногда — слышать его во сне. Ньют широко открытыми глазами уставился на апельсиновый сок. — Да? Правда? Он внимательно вглядывался в лицо отца. Иногда тот любил подшучивать над сыном, и этот случай мог быть одним из таких. Если это и было шуткой, то актерское мастерство отца было на высоте. Он казался совершенно серьезным. — Клянусь, Ньют — это правда. Этот человек — твой соулмейт, как это чаще всего называют, но, как я уже сказал, это звучит глупо. В большинстве учебников такого человека называют Анимой. Он просто… твой лучший друг, в нем есть частичка тебя и наоборот. У вас есть кое-что общее, то, что ты не сможешь разделить ни с кем другим. Он постучал по стакану с соком. Ньют прикусил нижнюю губу, сжимая и разжимая ладони в задумчивости. — Хорошо… Можно мне спросить кое о чем? — Валяй. Я отвечу так, как смогу. Ньют покачал ногой, думая, с чего начать. — Разве у каждого есть Анима? — Именно! У каждого. У меня, твоего дяди, сердитой старушки на улице… даже у почтальона. Анима есть у любого человека. — А когда я смогу его увидеть? Когда я с ним познакомлюсь?.. Скоро? Отец поморщился и заговорил медленно и осторожно. — Ну, этот вопрос сложнее, Ньютант. Я хочу сказать, что мы никогда по настоящему не знаем, где находится наш Анима… Нет никакой карты, по которой можно было бы найти его. Я до сих пор не нашел, и Гюнтер тоже. Бывает, что люди так и не встречаются. Большинство людей доживают до старости, так и не встретив своего Аниму. По правде говоря, встреча — скорее исключение, чем правило. Иногда они могут жить очень далеко друг от друга… иногда — даже говорить на разных языках вне общих снов. Ох, а могут жить в соседних домах и даже не догадываться о существовании друг друга! Но твой Анима всегда с тобой. Он делит с тобой свою жизнь – и наоборот – и это очень хорошая штука. Сердито моргая, Ньют резко отодвинулся от стола. Его грудь мерцала ярко-красным, пока он пытался успокоить дыхание. Отец примиряюще поднял руки. — Ньют, ты куда? Сколько у тебя?.. Ньют шагал туда-сюда по кухне, грызя ногти. У них с отцом была своя система, и если он был расстроен больше чем на шесть по шкале стресса, ему нужна была передышка в разговоре. Врачи и специалисты, к которым его водили, говорили о тревожности, и только недавно начали использовать термин «биполярное расстройство». Ньюту нравилось такое название, но он терпеть не мог, когда взрослые вдруг начинали говорить с ним по-другому. Он и так принимал их дурацкие таблетки, так почему старшие все равно так странно себя вели? — Девять! И я очень расстроен. Пап, это нечестно! Я хочу его найти! Отец встал, осторожно обнял Ньюта и, перехватив поудобнее, понес его в гостиную. Ньют обмяк, его руки и ноги болтались, как у тряпичной куклы. — Фу-ух… Ты становишься слишком тяжелым для такого. Он опустил Ньюта на диван и закутал в шерстяное одеяло. — Я знаю, это выглядит несправедливо, но… я не говорил, что ты никогда его не найдешь. Помнишь наш разговор о терпении? Иногда приходится немного подождать… Ньют с несчастным видом завернулся в одеяло, так, что снаружи остался только кончик носа. — Но как я смогу узнать его, когда встречу?