Забери к себе

“Куда сходить?” — надпись красовалась на фотографии Андрея в сториз. Андрей, в бейсболке и огромных чёрных очках, в свою очередь красовался на фоне подозрительно знакомого провинциального пейзажа. И чтоб уж сомнений точно не возникло, в левом углу висела геопозиция. Памятник основателям города Усолье-Сибирское братьям Михалевым. Сидел Андрей, очевидно, на скамье влюбленных, которую регулярно расписывала маркером и баллончиками местная шпана. Федор смотрел на фотографию, на небритую челюсть Андрея, только и видную под камуфляжем из очков и кепки, и не понимал, какого черта происходит. Он сомневался минут пять. Потом не выдержал и зашел в директ. Лучшее место, куда Андрею можно сходить в родном городе Федора, — это, конечно же, нахуй, но вариант с автостанцией, чтобы свалить оттуда на первой космической, тоже подойдет. “Ты че там забыл бля” Отправил и заблокировал смартфон. Нахлынула тупая злость, которая стала его постоянным спутником, стоило только заметить, что Андрей снова занимается импровизацией по жизни, как он это называл, а попросту клоунством — как характеризовал его выкрутасы Федор. Он добавил Андрея в черный список в вк и телеге, отписался от его пабликов. В твиттере замьютил. А в инсте забыл. Потом остыл и решил: пускай остается. Так хоть будет понятно, что еще жив. Фотки он постит редко, не успеет вымотать нервы. И все равно вид Андрея, безмятежно восседающего на фоне нищенских пейзажей Усолья, вернул ставшую привычной злость. Не человек, а горе. Красивое горе — даже если видна одна только линия челюсти и яркие губы. Захотелось залезть в память смартфона, в старые фотографии, которые он не посмел удалить, как бы зол ни был. Листать одно за другим изображения Андрея — как он спит, как сидит, уткнувшись в ноутбук, жует, светится пьяной улыбкой. Меняется — набирает и сгоняет вес, красит волосы. С ним никогда не было скучно. Он постоянно менялся, словно в нем уживалось десять личностей, одинаково сумасбродных, но регулярно преподносящих сюрпризы. Он ускользал, признавался в любви, вис на шее, исчезал на несколько дней. Его нельзя было не полюбить. Федор потянулся уже к галерее, но сдержался. Кое-как прогнал воспоминания. У него есть, чем заняться. Ему не до Андрея. С Андреем — все. И все равно он вскоре обнаружил, что ищет, когда ближайший рейс до родного города. Завтра, в полвторого дня, прямой. Пять часов до Иркутска — а дальше на автобусе с пересадкой, но лучше, конечно, попутку поймать. Быстрее будет. В строке уведомлений появился значок. Ага. Андрей ответил. “Да просто так путешествие решил устроить” И все. Федор усмехнулся. Они расстались полгода назад. Это их первый разговор за шесть месяцев. “Я тебе как опытный путешественник советую: сегодня же вали из этой дыры Ты где живешь?” Андрей набирал что-то в ответ. Федор безуспешно пытался понять, зачем его бывшему понадобилось лететь в Усолье — за немалые деньги, вообще-то, билет в одну сторону стоит двадцать косарей. “Гостиница Усолье Других вариантов тут как бы нет У меня обратный билет через пять дней только” Федор уже напечатал “сумасшедший дед”, но отправить не успел, от Андрея пришло еще одно сообщение, и как реагировать на него, Федор не знал. “Я тебе билет оплачу если согласишься экскурсию провести по местным достопримечательностям” Шутит? Только какие шутки, если он действительно торчит в токсичном, провонявшем выхлопными газами и химическими отходами Усолье? Должна же быть причина, по которой он туда отправился. Не красотами любоваться — это точно. А если решил так экстравагантно помириться… Федор набрал его номер. Проще голосом, а не монохромным текстом, высказать все, что он думает о поступке Андрея. Прошло только два гудка — и Андрей ответил: — Привет. — Ты действительно решил неделю потусить в Усолье? — сразу же спросил Федор. — А почему бы и нет? Насчет билета, кстати, я всерьез предлагаю. Могу себе позволить. Большой артист как-никак. — Ты большой дурак, — сказал Федор. Андрей молчал. Федор слушал его дыхание на фоне помех — кажется, Андрей в какой-то забегаловке сидел, наверняка в Весне или Океане, они как раз рядом с памятником основателям города… Слов не было. Через белый шум чужих голосов протекал город, из которого Федор всегда хотел сбежать, и в котором его молча ждал теперь Андрей. Никто так и не заговорил. Вот и все, что у них осталось друг для друга. Безликие фразы. Спустя два года отношений, когда жить поодиночке не могли, ссорились и мирились, с криками, с заломанными руками, с яростными поцелуями. Федор поймал себя на том, что сжимает кулак, будто хочет стиснуть запястье Андрея до боли, до синяков, как не раз бывало. — Андрей, — выдохнул Федор, пытаясь хотя бы тоном голоса разыграть спокойствие. — Давай начистоту. Ты чего добиваешься? Ты просто позвонить не мог? Надо было обязательно просрать кучу денег и устроить спектакль? — Я звонил, — сказал Андрей. — Ты трубку не брал. А в телеге ты меня заблокировал. Действительно, припомнил Федор. Он добавил Андрея в черный список и на телефоне. Понятия не имел, что Андрей ему хотел дозвониться… Нет, подумал Федор. Если бы Андрей пожелал поговорить по-человечески, он бы одолжил у кого-то трубку. Купил бы новую симку. Нашел бы способ достучаться. Но он, как всегда, решил обставить все драматично. Декорации, свет, сцена создана. Актер играет тысячи ролей, но все они сводятся к одному и тому же типажу. — Тут действительно дыра, — продолжал говорить Андрей. — И у всех физиономии мрачные. Я, наверно, в Иркутск лучше уеду, там проведу время. Твой родимый край действует на меня угнетающе. Хоть в Ангаре этой топись, да к ней не пролезешь, одни сады, даже набережной нет… И постоянно машины по трассе! Дышать нечем. В подтверждение своих слов Андрей закашлялся. Его голос исподволь гипнотизировал. Злость Федора растворялась. Он представил, как Андрей со своими цыплячьими волосами сидит в местном кафе в окружении вечно хмурых усольчан, украдкой поглядывает на них и прячет расписанные татуировками руки в рукава куртки. Федор не знал, хочет ли мириться с ним. Хочет ли разговаривать. Но бросать его там в одиночестве — точно не желал. — Ладно, — решил Федор. — Завтра, как приеду, наберу тебе. Сначала к родне зайду, наверное… — Я переведу тебе за билет. — Да не надо мне твоих денег! — вспылил Федор. Андрей на том конце провода засмеялся. — А я не такой гордый, солнце, — сказал он. — Я бы от двадцатки отказываться не стал. Я буду ждать тебя. Федор положил трубку. Его разрывало от умения Андрея сделать вид, будто ничего не случилось. Будто они не игнорировали друг друга полгода. Никто, конечно же, не объявлял: мы расстаемся. Они просто послали друг друга — сначала Андрей со сцены, потом Федор в кулуарах. Смертельно обиделись и не разговаривали вплоть до последнего концерта. Но и там перебросились парой слов лишь для того, чтобы оскорбить, уколоть посильнее, хотя Андрей и так исстрадался от боли в ноге. Федор до сих пор не верил, что ему было настолько плохо. Может, пить надо меньше, тогда бы не рыдал и не жалел себя. Концерт вышел отвратительным. Хорошо, что больше таких у Федора не будет. Он поначалу хотел встретиться с Андреем и высказать ему все, а потом перегорел. Но все равно у него в голове не укладывалось, как Андрей так запросто разговаривает с ним, забыв все обиды и разногласия. Все его бывшие друзья в один голос твердили, что Андрей предал, Андрей слишком много болтал, Андрей обидел до глубины души; а Андрей на вопросы Федора отвечал — да ничего и не было, не знаю, чего он завелся. Теперь Федор понимал каждого из них. Андрей попросту не воспринимал людей всерьез. Федор собрал маленький чемодан, чтобы взять его в ручную кладь, — минимум одежды, зарядники, бритва. Он купил билет. Андрей пусть оплатит самолет обратно. За что ему такое несчастье… И только ночью Федор подумал, что совсем необязательно было отвечать на просьбу Андрея согласием. Сказал бы, что ему жаль времени и денег. Сидел бы дома. А Андрей пусть потусуется в Иркутске, может, поумнеет, научится с людьми словами через рот разговаривать. Вспомнилось, как Андрей в полузабытьи от алкоголя говорил, глядя в глаза: Федь, я без тебя жить не смогу. Вспомнилось, как Андрей, кристально трезвый, выплевывал: ты — предатель, хочешь уйти — так и скажи, и нечего тут про творчество, разные артисты, блядь, два года назад еще надо было сказать, что не хочешь вместе турить, а не врать, что тебе со мной хорошо. Вспомнилось, как Андрей шептал: да ладно тебе, я же не думаю так на самом деле, ну погорячился. А сам думал, как оказалось. Так усиленно думал, что в очередной раз напился до того, что вынес их вялотекущую ссору на всеобщее обозрение и устроил кульминацию прямо на сцене. И это было куда большим предательством, чем простое предложение откатать еще один тур вместе — и начать выступать раздельно. * Тошнить начало уже при снижении самолета. А это ведь только Иркутск. На улицах, где он вырос, и вовсе сблюет от отвращения, наверное. Федор хмуро смотрел в иллюминатор, в очередной раз укоряя себя за импульсивное решение. Конечно, он жалел. И денег жалел, и дней, которые потратит. Андрей что, не мог сдать билет? Поменять? Федор все больше злился на него и на себя. Он вышел в холл аэропорта в самом мрачном настроении. Мрамор под ногами был так же затоптан ботинками, как и в остальных аэропортах страны. Федор по привычке полез в Делимобиль, а вдруг прогресс и сюда пробрался… — Федя! — услышал он оклик и поднял голову. Андрей стоял на расстоянии двух шагов. Рука его повисла в воздухе, словно он хотел обнять, а потом передумал, да так и остался на половине движения. Федор тоже замер. Они будто держали за разные концы метровую палку и не могли приблизиться друг к другу, но и разойтись — тоже никак. Андрей смотрел на него во все глаза, и даже сейчас, без яркого света, Федор без труда угадывал едва заметную разницу в оттенках его радужек. — Хоть бы предупредил, — сказал Федор. — Я бы сейчас без тебя уехал. Андрей пожал плечами. Натяжение между ними словно бы ослабло, Федор смог сделать шаг навстречу ему, один крошечный шажок, и Андрей почти упал ему на плечи — так быстро шагнул в ответ и обнял за шею привычным движением. Федор в первый миг потянулся к нему всем телом, ощутил запах его парфюма, ощутил его тепло и его форму, все это навалилось разом, вдавливая в пол, будто по макушке било огромным молотом и припечатывало. Но он не смог обнять в ответ. Все еще хотелось спросить: теперь всегда будешь меня посылать нахуй, если напьешься, а потом делать вид, что ничего не случилось? Все еще хотелось спросить: тебе так же поебать, что я считал, будто между нами больше, чем секс по дружбе? Потому что у Федора в голове не укладывалось, как Андрей, обидевшись, мог разрушить в один вечер то, что они создавали два года. Выходило, что для него эти отношения не были тем же, чем их считал Федор. И все планы на будущее летели псу под хвост. Андрей наконец отпустил его, оставив в руках призрак присутствия. Он обволакивал, в него хотелось укутаться, надышаться им. А он стоял и улыбался одними губами, в глазах — тревога. Федор опустил взгляд в экран смартфона. Ну да, Делимобиль не поддерживается в этом регионе. Как и любой другой каршеринг. Придется по-старинке. С одной пересадкой. Потерять еще три часа в дороге. Автобус подошел через полчаса. Они ехали, сев в самом хвосте. Андрей — у окна, он всегда занимал места у окошка, мог часами молча смотреть, как мимо проносится пейзаж. Становился тихим, подзаряжал батарейки. Федор любил переезды между городами, когда они с Андреем соприкасались плечами, но не разговаривали, занимались каждый своим делом. Вот так, думал Федор, они и жить будут вместе. С приятным ощущением близости, но оставляя друг другу личное пространство. Он действительно считал, что после третьего совместного тура они съедутся, чтобы в перерывах между концертами быть вместе. А Андрей решил его с помпой бросить. Впрочем, едва ли он что-то планировал; поступил согласно сиюминутному желанию. Теперь вот раскаялся. Тоже сиюминутно… Он смотрел в окно, привалившись к плечу Федора, и ничего не говорил. Под козырьком остановки, пока они ждали второй автобус, разговора тоже не вышло. Андрей отходил курить, Федор читал новости и не верил, что Москву со дня на день закроют из-за сезонного гриппа. Он только приехал, а уже хотел обратно в Питер; но они сели на автобус, который повез их еще дальше от цивилизации. От веса Андрея на плече бросало в прошлое; от тряски на дорожных ямах, от обшарпанного салона и измученных людей с вечно недовольными лицами забрасывало еще дальше. Федор закрыл глаза, но стало лишь хуже. Он всеми органами чувств ощущал дыру, в которой вырос. Тяжелый загазованный воздух, постоянный шум, жесткое сиденье с изодранной обшивкой. — Андрей, — вполголоса позвал Федор, не открывая глаз. — Ищи, как билеты поменять. Завтра улетим. Ему показалось, что Андрей не услышал — слишком увлекся серыми пейзажами и развалившимися домами, в которых по какому-то недоразумению все еще жили люди. Но спустя время Андрей ответил: — Только через два дня получится. Иначе не сдвигается дата. Штраф тыща. — Я тебе отдам эту тыщу, только давай, блядь, свалим из этой дыры, — нервно ответил Федор. Он открыл глаза, выпрямился, садясь прямо. Андрей перестал наваливаться ему на плечо. — Не психуй, — сказал он. — Из нас двоих психуешь только ты, — огрызнулся Федор. — Психанул и притащил меня сюда… Андрей на мгновение коснулся его ладони. Федор спрятал руки под мышками. Не хватало еще за руки держаться в этом проклятом автобусе. Они сидели в самом конце, никто не смотрел на них, всем было плевать, но это место давило барокамерой со всех сторон. Когда они вывалились на автостанцию Усолья-Сибирского, Федор с минуту стоял на месте и глубоко дышал. Потом стал различать привычные реалии: одноэтажное здание с облупившимися стенами, двери которого закрывались ровно в пять, и плевать, что на улице тридцать градусов мороза или жары, и люди с детьми ждут автобус; исчерченный трещинами асфальт; ни единого деревца, ни лавок, ни навесов. Ни даже мусорки. Андрей протянул ему открытую пачку сигарет. Федор покачал головой. Нет. Не поможет. Его окружил ветер, холодный и глухой. — Пойдем в гостишку, — наконец сказал он. — К родителям не поеду. Пока не поеду. Они отправились пешком — до единственной гостиницы города было пятнадцать минут прогулочным шагом. Федор сначала катил чемодан за ручку, но потом подхватил его и понес. Опасался, что маленькие колесики отвалятся на местных щербатых тротуарах. Андрей молчал, на удивление тактично позволяя Федору обвыкнуться. Ничего не поменялось. Все те же развалины, все те же люди, все тот же грохот транзитных фур и машин по федеральной трассе. Надо выпить. Не выпив, Федор не выдержит и ночи в этом крошечном городе, стиснувшем его прутьями клетки. И только когда они оказались в номере Андрея, когда опустили звякнувшие пакеты на пол, Федор смог выдохнуть. Номер был колхозный, убогий, но, по крайней мере, он сохранял безликий облик, такой мог быть где угодно, не только в Усолье, но и в любой провинции, и если задвинуть шторы, можно представить, что Федор далеко от дома. Так он и сделал. Андрей включил свет, выставил бутылки на прикроватную тумбочку и сполоснул в раковине в туалете два стакана. — “Отвертка” — лучший коктейль, — с наигранной бодростью сказал он. — Потому что ингредиенты для нее можно найти в любом уголке необъятной… Андрей забрался на кровать, подбив подушку под спину, а Федор поставил к тумбочке единственный имевшийся в номере стул и сел на него. — Первая не чокаясь, — сказал Федор и в несколько глотков выпил стакан, наполненный до краев. Тепло прокатилось по пищеводу, осталось в желудке, и на пару секунд все вокруг стало плавным и мягким, а потом магия выпивки залпом прошла. Он по-прежнему сидел в бедной комнате напротив Андрея в окружении старых обоев, единственным украшением которых был напечатанный на фотобумаге морской пейзаж в рамке. Андрей убрал прядь цыплячьи-желтых волос за ухо. Федор взглядом зацепился за сережку-крестик в его ухе, сверкнувшую в свете лампы. Он рассматривал Андрея впервые после долгой разлуки. Его лицо — выбрился с утра начисто, до сих пор кожа гладкая. Щеки немного округлились. Значит, почти не пьет и не долбит. Глядит в ответ с опаской. Наверное, чувствует вину. Он был все тот же, ничего не изменилось, даже одежда — растянутая красно-белая кофта и спортивные штаны — осталась та же. Андрей подтянул сползший с пятки короткий носок, желтый, в бананах, и сделал глоток. — Рассказывай, — велел Федор, снова наполняя свой стакан. Мешал себе водку и сок один к одному. — Нечего рассказывать, — ответил Андрей. Федор посмотрел на него, но Андрей отвел глаза. Его скулы и ресницы, его поджатые губы, его трогательно-розовое ухо — все было таким знакомым, таким родным. Гораздо роднее окружавшей местности. — Знаешь, что смешно будет? — спросил Федор. — Если я сегодня ночью домой пьяным завалюсь. То-то мама с батей охуеют. Андрей засмеялся, и Федор тоже улыбнулся. Он скучал по тому, как Андрей смеется над его словами, даже если Федор не шутил. Они начали пить, вечер пролетал мимо них. Андрей возбужденно рассказывал, как стал писаться на студии, а Федор ржал над ним — купил микро за восемьдесят кусков и полюбил записываться на студии, ну да, ну да, конечно! Просто сводить тебя некому стало, балда… Андрей смеялся, ничуть не обижаясь. Федор, лучше контролируя себя, вспомнил: — Надо номер снять. На, держи мою карту, паспорт вот, — он вытащил из заднего кармана джинсов бумажник. Непременно нужно было отправить на ресепшен Андрея. Сам Федор не хотел видеть ни единого земляка, и уж тем более заговаривать с кем-то из них — тоже. — Иди, сними мне номер рядом, пока не поздно. Андрей с пьяной грацией слез с кровати. Он долго пытался надеть кроссовки, но спотыкался, не мог натянуть задник, и в результате пнул их в угол и пошел в одних носках. Федор, тупо улыбаясь, проверил, не написал ли ему кто. И тогда заметил сообщение от подруги: “Не успели в бар напоследок сходить(((“ Сперва он не понял. С него резко слетело опьянение. Он полез в телеграм, быстро пролистал каналы. Остолбенел. В Питере ввели режим самоизоляции. В Москве. Везде. И самолеты больше не летали. Он вскочил на ноги. Сердце гулко забухало в груди. Нет, это ерунда какая-то, самолеты должны летать, его должны вернуть домой, спасти из этого места, будто законсервированного лет пятьдесят назад, косного и отравляющего каждый вдох. Он зашел на сайт авиакомпании, стал искать ближайший рейс. Вернулся Андрей. Сиял пьяной улыбкой, вертел в руках карту Федора. — Ты чего? — спросил он. — Что случилось? Федор посмотрел на него. — Все, — сказал он. — Приехали. Андрей не понял. Пришлось объяснить. Они сидели, проверяя ленты новостей, каналы, пытались понять, когда можно будет улететь. — Пиздец, — произнес наконец Андрей. — Я тебя из чс удалил. — Я тебя никогда не удалю, — пробормотал Федор. — Пожизненно наказан за то, что меня сюда затащил… Андрей дотронулся до его плеча. Федор перевел на него взгляд, на его робкую улыбку. — Я же не знал, — извиняющимся тоном сказал Андрей. — Я бы застрял тут один, если бы ты не приехал. Он смотрел в глаза. Федор не смог его винить за эту тихую радость. * Проснувшись, Федор первым делом стал листать новости. Отчасти надеялся, что вчерашнее просто привиделось в пьяном угаре. Он напился, как давно уже не бывало, и от Андрея уполз. Потом вернулся за чемоданом и снова уполз. Похмелья не было, но, судя по солнцу за окном, он проспал часов двенадцать, не меньше… А если память не подводит, и он правильно помнит, во сколько они вчера разошлись, то и все четырнадцать. Федор с тяжелым сердцем посмотрел на время — в Питере сейчас на пять часов меньше — и стал искать билеты домой. Нет. Ничего не поменялось. Внутренние рейсы поставили на паузу. Людям приказали сидеть дома и отменили работу. Федор перевернулся на другой бок. Он никак не мог поверить, что застрял в ненавистном городе почти на две недели. Он провел в постели полчаса, ища способ уехать. В итоге написал маме, что заедет к ней. Пусть думает, что он прилетел утром. Соскучился. Будет совсем по-скотски, если он, пребывая в Усолье, не навестит родителей. Настроение опустилось еще ниже. Федор тянул время. Принимал душ — вчера свалился спать, едва сняв джинсы, даже зубы не почистил. Разбирал чемодан — это же теперь надолго, блин, одежды на две недели не хватит, придется стирать… Смотрел в окно. Обманчивая картина. Люди так же гуляли и спешили по делам, словно и не объявили нерабочую неделю. Федор первым рад был обмануться, что истерия спала, и пандемии нет, но самолеты перестали летать, а значит, не получится окружить себя иллюзиями. Смартфон завибрировал. Это, вопреки ожиданиям, было сообщение не от мамы в вайбере, а от Андрея в телеграме. “Ого я не в чс Пошли пожрем” Федор оценил его прагматичный подход. Магазины работали, кафе предлагали нехитрые завтраки. В захолустье был свой взгляд на указы президента. Федор ел огромный суховатый бургер, в который, похоже, положили котлету по-киевски, и пытался представить, что скажет родителям, явившись под их очи. Он уже отвык отчитываться перед ними, не робел и не ждал, что они разразятся руганью, но как объяснить им, что приехал за сумасбродным бывшим, не представлял. Порозовевшего от горячей пищи Андрея такие приземленные проблемы не заботили, и он сохранял бодрость духа. Федор, вздохнув, сказал: — Я схожу к родителям. Вечером вернусь. Андрей внимательно взглянул на него. — Хочешь, с тобой пойду? — Зачем? — начал раздражаться Федор. — Чтобы они еще больше охуели от того, как я от рук отбился? Да их самые приличные фотки с концертом шокировали, особенно твои цветные патлы и зрачки… — Не душни, — перебил Андрей. Федор замолк. — Моим ты понравился, — заметил Андрей. — Тогда, в Краснодаре. Мама спросила, почему ты ночевать к нам не поехал. Она даже диван расстелила. Федор усмехнулся. — Кто ж знал, что твои мне рады будут. Сэкономили бы деньги орга на гостишке. Андрей улыбался. В этом дешевом месте он выглядел инородно, и Федор рад был смотреть на него, словно Андрей возвращал его в Питер. Все еще вспыхивали искры раздражения, но Федор старался их погасить. Напоминал себе, что Андрей мог оказаться заперт в одиночестве в незнакомом городе. Но тут же точила мысль: а еще он мог бы не выебываться и сидеть на жопе ровно в Питере, и никто бы не пострадал… Закончив завтрак, Федор прошел с Андреем до центра, презентовал ему местный ГУМ — вот в это неказистое двухэтажное здание превратился рынок, взгляни на антисанитарию и отсутствие выбора, а вот стадион “Химик”, от которого веет тоской, а не спортивными победами… Они прошли дальше. — Аллея любви, — озвучил Андрей табличку. — Пососемся по старой памяти? Федор хмыкнул. Остановившись на заброшенной пристани, Федор сказал: — Озеро Молодежное, в него впадает река Скипидарка. Ну это пруд на самом деле. Лужа. Мы тут после школы сидели, если май выдавался теплым. Возле воды никого не было — будний день, прохладная погода. За высокими стенами стадиона местная команда гоняла мяч, и доносился свист тренера. Ветер трепал волосы Андрея. Бейсболку он оставил в номере. — Я бы свихнулся в таком маленьком городе, — сказал Андрей, глядя на другую сторону озера, покрытую травой, где стоял кораблик. Он числился достопримечательностью, но выглядел так нелепо, словно его украли с детской площадки. Федор, проследив за его взглядом, поморщился. Озеро такое крошечное, что можно перейти вброд. Одно название… — Погуляй, если хочешь. А я пойду. Андрей повернулся к нему: — Уверен, что мне не стоит идти с тобой? — Уж в чем-чем, а в этом я уверен на сто процентов… Андрей улыбнулся. — Хочешь поцеловать меня на удачу? — Шутишь? — Таким не шутят, солнце, — сказал Андрей и пару раз стукнул пальцем по своей щеке. Федор покачал головой, дивясь его самоуверенности. Андрей все лыбился и смотрел на него сверху вниз. Он, осколок нормальной жизни, осколок того, что любил Федор, сверкал в этом захолустье, как бриллиант. Но стекляшки на солнце часто блестят, привлекая внимание. Федор отмахнулся: — Хватит. — Тогда я тебя поцелую, — сказал Андрей. Он спеленал в объятия так быстро, что Федор не успел даже отступить. Он оказался в кольце рук, и Андрей уткнулся губами куда-то в челюсть, носом дыша прямо в ухо. Федор отпихнул его. Андрей довольно улыбался, а у Федора быстро-быстро стучало сердце. Он все еще чрезмерно реагировал на близость Андрея, все еще не выбросил его из клетки ребер, да и как можно вырезать человека, которого любил два года, с которым сроднился? Федор отвернулся и пошел прочь. До родительского дома почти двадцать минут пешком, потом подняться на третий этаж, лифта, конечно же, нет и никогда не было. За это время успеет прийти в себя. Андрей остался позади, Андрей оставил позади его еще полгода назад, даже больше, больше, считая их игру в молчанку; и все равно никем заменить его Федор не смог. Как бы он ни кричал на Андрея, как бы тот ни выделывался в ответ. Отношения с ним были далеки от нормы, они соревновались, кто больнее укусит; Андрей толкал его и ждал, что Федор выбесится в ответ; и все равно это было любовью. Я не смогу жить без тебя, говорил Андрей. Только теперь Федор начал понимать, что он говорил всерьез. * Вернувшись от родителей, Федор сразу пришел в номер Андрея. Сначала молча сидел на стуле возле тумбочки и переваривал все их причитания, всю их любовь. Андрею хватало ума тоже молчать. Он едва заметно касался спины Федора и гладил между лопатками. Федор, наконец придя в себя, нервно хохотнул: — Ты знаешь, они тебе тоже хотели диван постелить. Я спизданул, что мы вдвоем из Питера уехали, чтобы на самоизоляции не сидеть, и они поверили. — Ну вот, — ласково сказал Андрей, — родители с обеих сторон одобряют наш союз… Федор запустил пальцы в волосы. Выдохнул. Помотал головой. Он оттянул отросшие на макушке пряди, чтобы стало больно, и повернулся к Андрею: — Зачем ты сюда приехал? Мы из-за тебя застряли. Объясни, зачем ты до сих пор портишь мне жизнь. Зачем? У него жало в груди, он едва дышал из-за того, что приехал за Андреем и остался запертым на несколько дней. Он мог сколько угодно просидеть дома, в Питере, там у него была работа, у него было все, чтобы пережить самоизоляцию, а здесь он оказался в задрипанной гостинице, где есть только койка и телевизор, а там — три федеральных канала и ничего больше. Он будто в тюрьме. И затащил его сюда Андрей. — Я же не знал, — тихо сказал Андрей. — Я ведь обратный билет купил, Федь. Я не знал, что так получится. — Нашел время путешествовать. — Я просто сидел, хандрил… О, думаю, билеты в Федин город со скидосом у сэвена. А чего бы нет. И полетел. Просто так. Андрей все гладил его по спине, по взмокшей от холодного пота футболке. Федор глубоко вдохнул. — Там водка осталась? Давай по “отвертке”. Меня пиздец кроет. Андрей спрыгнул с кровати, порылся в пакетах. Помимо водки он купил и закуску, но Федор уже объелся у мамы — она на радостях накрыла стол. Уйдя от нее, он еще час кружил по городу, пытаясь привести в порядок мысли. Он устал отвечать, что у него все хорошо, невесты нет, в Питере все спокойно, а за Москву он не может говорить, и Андрей не пришел в гости, потому что Федор сам ему сказал пока не ходить, и вовсе он не наркоман, мам, бля, то есть блин, да хватит уже, мы просто музыканты, чего ты заводишься-то, может, за курение еще поругаешь… черт, да хватит!.. Ему за глаза хватало общения с родней по видеосвязи, к встрече лицом к лицу он не успел подготовиться. Отправился из чувства долга и решил соврать, что вечером все-таки укатил на поезде обратно, чтобы больше не возвращаться. Андрей всунул ему в руки стакан, Федор сделал глоток — ай какой молодец, сразу сделал один к одному, а не как в прошлый раз! Он чокнулся с Андреем и половину выпил. Немного полегчало. — Перебирайся ко мне, — предложил Андрей и подвинулся в сторону. Федор посмотрел на кровать, посмотрел на стакан в руке и принял решение. Он залез на постель, уютно устроился поверх пледа и допил. Протянул пустой стакан Андрею. Тот подцепил бутылку с пола и смешал еще коктейль. Потом он читал вслух шутки с каналов в телеграме, зачитывал сообщения общих друзей, описывающих опустевшие улицы Питера, сообщал, что доставка продуктов подорожала и невозможно выбрать интервал… Федор пил и качал головой. Их мир рушился, как карточный домик. А они с Андреем сидели словно в стеклянном шаре, где время остановилось, и от тряски ничего не изменится, разве что пойдет снег. Андрей как-то незаметно подобрался ближе, уложил голову на плечо, и Федор обнаружил, что обнимает его одной рукой. Что Андрей давно уже молчит и тыкается в свой смартфон, пока Федор листает свою ленту. И им тепло, уютно вдвоем, совсем как раньше. В груди потянуло. Некоторые привычки не изжить. Например, привычку касаться Андрея и чувствовать себя при этом цельным. Счастливым. Федор тяжело вздохнул. В нем гудел алкоголь, голова уже становилась ватной, накатывала сонливость. И именно потому, что не осталось сил на сомнения, он спросил: — Так зачем ты меня позвал? А? Андрей завозился. Он отложил смартфон. Перетек затылком на грудь Федору, пытаясь смотреть ему в глаза, но съехал ниже, и в результате его голова оказалась на коленях. Он пытался сфокусироваться на Федоре, но взгляд его блуждал, губы разъезжались в улыбке. Он был бесповоротно пьян. Федор перебирал его волосы. До десятка обесцвечиваний они были мягче. А сейчас стали тонкими, сухими. — Я скучал, Федя, — заговорил Андрей, тщательно проговаривая каждое слово. — Ты меня заблочил везде… ну, не везде… но писать в твитере, если в телефонной книге я в чс, попросту унизительно… а я скучал, — непоследовательно сказал он. — Я очень, очень сильно по тебе скучал. Его пьяная искренность подкупала. Федя отплатил честностью в ответ: — А не надо было бросать меня. — Я не бросал. — Ну да, всего-то огрызался всю осень, а потом нахуй послал. — Я тоже был расстроен! — воскликнул Андрей. Он резким движением сел на колени, уставился на Федора. Свет так никто и не включил. Выражение его лица оставалось только угадывать. — Ты бросил меня. — Не было такого. — Бросил, — упрямо повторил Андрей. — Сказал, что это последний наш тур вместе… И Федор стал объяснять ему, долго объяснять, что устал от аудитории Андрея, что она не пересекается с его собственной аудиторией, и что работа, творчество должны идти раздельно, и вовсе незачем было устраивать истерику, они ведь даже последние альбомы написали без фитов, какие совместные туры… Андрей возился все это время. Укладывался щекой на колени. Вздыхал. Перекатывался. Федор уже решил, что Андрей его не слушает, но тот просил продолжать, стоило только смолкнуть. И Федор продолжал объяснять. А мог сказать короче: я бы никогда тебя не бросил, я так любил тебя. Он подумал, что это очень хорошее объяснение. Он произнес вслух: — Я любил тебя. Андрей обнял его голени. Он уже задремал. Грудь его мерно вздымалась, и Федор потянулся к нему, дотронулся до волос, до колючей щеки — как же быстро у него растет щетина, только бритвой тронул — а уже снова волосатый… Он изучил Андрея в каждом его проявлении, он сошелся с ним до невозможного, близнецы не бывают так близки, как они с Андреем, он в Андрее по самые локти, Андрей в нем до самого сердца. И даже расставшись на полгода, они продолжают дышать друг другом. Федор гладил его по волосам совсем как раньше, пропускал пряди между пальцами. События этого дня тускнели, истлевали, и оставался лишь Андрей, спящий на его коленях. Значит, ты решил, что я тебя бросаю, да? И поэтому так нервничал. И поэтому выводил из себя. Наши проблемы — от того, что мы друг другу не верили. Ждали подлости. Ждали, что услышим: ты недостоин, чтобы с тобой провести всю жизнь. Только что делать теперь, когда долгие шесть месяцев учились не любить? Андрей спал, согревая дыханием, и его волосы ласкали пальцы. * Федор проснулся от того, что стало жарко. Горел лоб, горела шея. Он весь полыхал. Сначала не понял, от чего так тяжело дышать, а потом кое-как вынырнул из тягостного сна и сообразил: он в номере Андрея. Он в гостинице. Он в родной провинции. И Андрей, обнимая его, лежит у него на груди. Федор убрал ладонь с его спины и стал осторожно выбираться, пытаясь не разбудить. Но Андрей чутко встрепенулся, хриплым со сна голосом позвал: — Федя? Не уходи. Не уходи, Федь. Он крепче обнял Федора и вжался лицом в грудь, острым кончиком носа между ребрами. — Я окно приоткрою и разденусь, — пробормотал Федор, обводя подушечкой пальца ухо Андрея. Тот потянулся к его руке, остро реагируя на ласку. Федор мягко подтолкнул его и слез с кровати. Он распахнул окно, впуская холодный воздух в душную комнату, глубоко вдохнул. Полумесяц ярко светил, почти как фонарь, ронял мертвенный свет на покрытый трещинами асфальт, на проржавевший уличный подоконник. Ручка на окне не позволяла поставить режим форточки, либо полностью открыть, либо захлопнуть. Федор оставил створку покачиваться от порывов ветра. Он хотел сходить к себе за чистой одеждой, но, стоило сделать шаг к двери, как Андрей снова ожил: — Федь, ты обещал. Останься. Я же люблю тебя. Последнюю фразу он пробормотал в подушку, но Федор все равно разобрал, он понимал, что говорит Андрей, даже если тот вусмерть пьян, даже если ему рот кляпом заткнуть — все равно различит отдельные слова в его мычании. — Я только в душ, — успокоил его Федор и действительно отправился в ванную, чтобы смыть с себя липкий пот. Он вернулся свежим, голым и стал вытаскивать из-под Андрея покрывало. Тот возился, дрыгая ногами и руками, сопротивлялся, в итоге проснулся и понял, чего от него хотят. Федор бросил покрывало на пол и лег на простынь, под хрустящее одеяло. Ну и пускай, что тысячу раз перестиранное, с дыркой в углу, зато чистое… Андрей шевелился, стягивая одежду. Его развезло с “отвертки” сильнее, он всегда быстро пьянел, зато утром просыпался раньше и бодрее. Федор, чуть потеряв сон, терпел его возню и тычки локтей и коленей. — Какой ты чистый, Федь, — пробормотал Андрей, наконец успокоившись и снова уткнувшись носом ему в солнечное сплетение. — Пахнешь как… И он глубоко втянул носом воздух. По коже Федора побежали мурашки. — Андрей… Он положил ладонь на плечо Андрея в попытке отстранить — едва надавил, а оттолкнуть не смог. Андрей же даже не заметил. Прижался губами чуть ниже ребер, лизнул. — Хочу. Очень. Он прозвучал так трезво, так осознанно, что Федор невольно усомнился — неужели все время, что они пили, Андрей просто играл?.. Нет, этот лихорадочный блеск глаз не изобразишь. Андрей стиснул пальцами его бока, еще раз провел языком по животу, только широко, уже не в робком вопросе, а в уверенном утверждении. Федор весь вздрогнул, его сопротивление растаяло в одно мгновение, он не мог бороться с собой и Андреем, он чувствовал его всем телом, он хотел его так же сильно, как желал Андрей. Обнаженный, Федор каждым нервом ощущал дыхание Андрея, прикосновения его голой кожи, его влажные поцелуи в живот и ниже, еще ниже, еще… Федор простонал. Андрей взял в рот привычным движением, взял еще не твердый, не вставший член, только так он мог полностью заглотить, он ведь за два года так и не научился нормально сосать, все время зубами задевал, и постепенно в этом и стал весь кайф… Федор вцепился ему в волосы, изгибаясь, подался бедрами вверх — возьми, возьми глубже в свой шелковый рот, в любимый рот… Андрей ласкал его, Андрей упивался им. Его твердые пальцы стискивали ноги. За затылок Федор тянул его ближе, и сбившееся шумное дыхание Андрея сводило с ума. На виске заколотилась жилка, выступил пот, только пальцы ног леденил ночной холод, сочившийся из окна, а обжигающий Андрей грел его. Вся кровь устремилась в пах. Федор толкался в его горло, между его плотно обхвативших губ. Он зажмурился, судорожно дыша через рот. Андрей схватил его за руку. Не задумываясь, Федор переплел с ним пальцы. Они сцепились ладонями, держа друг друга. Андрей чуть отстранился, сдерживая кашель, пытаясь отдышаться, но Федор потянул его — давай, пожалуйста, пожалуйста, чуть не свихнулся без тебя, хоть ты и бываешь несносным… Он прошептал, не найдя других слов: — Андрей… И Андрей, словно ободренный, взял снова, уже неглубоко, но так плотно, так правильно, как только он умел, как всегда было нужно, Федор за эти годы забыл, что может быть по-другому, по-другому и не надо, надо только с ним, только так, ни с кем не было и не будет, как с Андреем, который его чувствует, который знает, как требуется. Федор весь извелся. Андрей прижимал его бедро одной рукой к кровати, пытался контролировать. Подчиняться ему сложно, почти невозможно, но Федор старался, заботился о его губах, о его горле. Но не выдержал: сжал волосы в кулак, стал толкаться вверх. Андрей расплел с ним пальцы рук, весь обмяк, стекая вниз, с кровати, на пол, на колени. Федора повело за ним, словно их нити соединяли. Он сел, и Андрей, устроившись между его ног, снова взял, скользнул губами от головки. Его голову так легко и естественно было направлять, задавать темп, и он охотно насаживался. Больше не сдерживаясь, Федор тянул его к себе — от себя — снова к себе, возьми, ты можешь, давай, Андрюш… Он мычал, всхлипывал, слыша свое имя, и старался еще больше. Весь подбородок в слюне, из уголков глаз — слезы, и берет до самого горла… Федор прикусил губу, чтобы приглушить стон. Силы разом покинули его, и он рухнул спиной на кровать. Напоследок проведя ладонью по волосам Андрея, раскинул руки в стороны. Андрей выпустил его член и подобрался выше, мазнул губами по щеке. — Можно… Можно я в тебя, Федь… Очень хочу… — прошептал он, сбиваясь. — Да… Давай… Андрей коснулся его губ своими — даже не поцелуй, а робкое прикосновение, — и снова пропал, оставляя холод. Зато его губы опять оказались на члене, и Федор едва не взвыл. Сердце колотилось так быстро, он весь пульсировал в такт его ударам. Андрей скользнул влажными от слюны пальцами между его ягодиц, дотронулся до отверстия, и Федора перекрутило от остроты ощущений. Мягко надавив, Андрей толкнулся внутрь. Расслабиться было невозможно, все тело напряглось, и Федор сжался на пальцах Андрея, а тот взял в рот так, как нужно было, головка ткнулась ему в щеку. Федор прикусил ладонь. Андрей ласкал его все быстрее, и два его пальца были внутри, чуть двигались, полностью заполняя. Федор дотронулся до его лица, до скул, до влажных гладких губ, и до своего члена между ними, ощутил, как Андрей выпускает его — и тут же вновь берет в быстром, немного рваном ритме. — Андрей… Андрюш… Федор шептал его имя, как тысячи раз до этого произносил во сне, как случайно выдыхал его, просыпаясь и понимая, что рядом никого нет. Как звал его, ненавидя себя за слабость, когда Андрей был за стеной, в соседнем номере, близко и бесконечно далеко. А сейчас — сейчас он был рядом, он был я д о м, и Федор умирал от него. Он застонал в кулак, его прошило насквозь, и он выплеснулся весь. Андрей держал его член во рту. Сглатывал, но все равно из уголка губ скатывалась сперма пополам со слюной. Федор слышал, чувствовал, как он глотает. Любил его — невыносимо. Андрей плавно выпустил его член, так же мягко вытащил пальцы. Он полез к Федору, вместе с ним укладываясь поперек кровати. Он целовался, он так ласково и влюбленно целовался, что Федор погибал от невыносимой нежности. Не размыкая объятий, друг на друге они пытались лечь на подушки, лечь правильно, чтобы ни ноги, ни головы не свисали с постели. Наконец удалось. Андрей покрывал поцелуями все лицо, ласкал губами и колол щетиной. Пробормотал: — Ты, когда кончаешь, так сжимаешься на пальцах — пиздец… — Он провел языком по щеке. Федор, разбитый оргазмом, только простонал. Положил на поясницу Андрея ладони, вжал его в себя. Андрей елозил по нему крепко стоящим членом, влажной от смазки головкой — по животу, по бедрам. Не торопился. Шептал: — Так я понимаю, что ты чувствуешь, когда я кончаю на твоем члене, Федор-р-р… Он рычал так же сладко, как и мурлыкал ласковое “Федя”. Федор поймал его губы, прикусил. Он умел давать только боль, но Андрей жадно брал ее и никогда не мог насытиться. Он распластался сверху, постанывая, выпрашивая. Федор в одно движение перевернулся вместе с ним и подмял под собой. Его длинное твердое тело будоражило. Обхватив его член кулаком, Федор целовал его до боли. Впился в шею, оставляя следы, и Андрей всхлипнул, а его член обжигал ладонь, его бедра дрожали, эту дрожь Федор обожал, эта дрожь всегда говорила — продолжай, чтобы ты ни делал со мной, пожалуйста, продолжай. Его тонкая кожа на горле расцветала синяками, завтра он весь расцветет, и Федор впился в его плечо, в руку, где татуировки, каким особенно сладким он был под татуировками, их не видно в кромешной тьме, но Федор доподлинно знал, что оттягивает зубами там, где красная краска смешивается с черной. Колени Андрея стиснули его талию, сдвинулись вверх. Федор не мог насытиться им, водил кулаком по его члену четко, прислушиваясь к его реакциям, и целовал, оставляя засосы. Ему было нужно. Он не мог по-другому. Он прикусил на ребрах, прикусил сосок под вскрик. Андрея перетряхивало, он всем телом отзывался, и Федор быстрее ласкал его. Он подтянулся вверх, к его шее, к его губам. Андрей пересохшим ртом мазнул ему по щеке. — Хочу, чтобы ты кончил, — выдохнул Федор. Он кончиком языка провел по шее Андрея. По его горькой от пота коже. — Чтобы ты закричал. Андрей всхлипнул. Он сжал плечи Федора. — Сейчас, — сказал Федор, опаляя дыханием его ухо. Дотронулся языком до тонкой кожи за мочкой. — Постарайся. Андрей откинул голову на подушку, и Федор, не прекращая ходить кулаком по его члену — быстро, как отлаженный механизм, — впился в его открытое горло. Он губами почувствовал, как проходит воздух через трахею, за миг до того, как с губ Андрея сорвался крик — высокий, красивый, и он задрожал, он забился, кончая себе на живот. Его член постепенно обмякал, а с губ срывались стоны-всхлипы, и Федор не отпускал его, Федор слушал его, Федор любил его. * Федор проснулся от невесомого прикосновения губ к виску, но не подал виду. Андрей же, легонько тронув его, соскользнул с кровати и скрылся в ванной. Зашумела вода. Федор перевернулся на спину. Из окна уже пробивался свет, в комнате стало так холодно, что и одеяло не спасало, и половина постели, на которой спал Андрей, сразу же остыла. Пришлось встать и закрыть окно. Заворачиваясь в одеяло, Федор смотрел на улицу. Словно ничего не произошло. Никакой эпидемии, никакого переезда, никаких лет в Питере. Он варился в прошлом, не мог вырваться из гнетущих воспоминаний, с каждой новой минутой в Усолье он все ярче вспоминал, как его душила местная обстановка. Тихо открылась дверь ванной. Андрей почти бесшумно шел к нему босиком. Обнял со спины и коснулся губами шеи. — Доброе утро, — сказал он мягко. Он прижимался, тесно обвивая руками. Стоит закрыть глаза — и между ними тоже все возвращается на круги своя. Федор глубоко вздохнул. Он опустил взгляд на предплечья Андрея, лежащие поперек груди и живота, такие же белые, как истончившаяся от стирок ткань пододельника, только татуировки расцветали кроваво-черным. Пара едва заметных синячков проступала между рисунками. Федор надавил на один, и дыхание Андрея на миг прервалось. Федор повернулся к нему. Проследил цепочку темных следов на шее. — Извини, — сказал он Андрею, дотрагиваясь до его горла. — Я люблю так, — ответил Андрей. Он, обнаженный, в одном только нижнем белье, покрылся мурашками. Улыбался глазами. От его полного тепла взгляда сжималось в груди. — А я уже не знаю, нравится ли мне это, — пробормотал Федор. — Может, я просто с тобой по-другому не умею. Ты ведь всегда в ответ нежный, подумал он про себя. Андрей отошел к постели и поднял брошенную на пол одежду. Сев спиной к Федору, он стал одеваться. — Мне хорошо. Тебе хорошо. Тебе было с кем-то так же хорошо? Мне — ни с кем. Поэтому не знаю, чего ты сомневаешься. Федор смотрел, как он нагибается, чтобы надеть носки, и проступают позвонки. Как он надевает футболку, а потом приглаживает рукой волосы. Его захлестывало ощущение дома, а стоило отвести взгляд — и он снова оказывался в чужом и недружелюбном месте. Он плотнее укутался в одеяло, замерзая. Конечно, Андрей говорил не о сексе. — Мне кажется, мы все выяснили, — обронил Андрей. — По крайней мере, я для себя — все понял. — Что ты понял? — машинально спросил Федор и тут же пожалел: разговоры их еще ни до чего хорошего не доводили. Андрей обернулся к нему. — Ты как-то сказал мне, что в свое Усолье никогда не вернешься. Разве что на похороны или свадьбу. Ты даже родителей навестить отказался, в Иркутске с ними встретился один раз — и все. Но я попросил тебя — и ты здесь. — То есть ты говоришь, что эксперимент провел, — усмехнулся Федор. — Над людьми опыты запрещены. Он перетянул одеяло повыше, подошел к Андрею и сел рядом с ним. Андрей тут же положил ему голову на плечо. От него пахло мятной пастой. Федор поцеловал его в макушку. — Я тоже понял. Ты доходчиво объясняешь. Андрей, обняв его, нырнул головой под одеяло, весь свернулся, чтобы прижаться холодным ухом к груди Федора. С ним даже стены не так сильно давили, даже воздух словно бы становился чище. В дверь постучали. Андрей тут же выпрямился, хмурясь. — Я открою. — Угу. Федор закрылся в ванной и прислонился к раковине, прислушиваясь. Тихий женский голос, но слов не разобрать. Зато Андрей в ответ возмущался громко и четко: — В смысле? Я заплатил до пятого. Мне на улицу идти? Женщина что-то говорила. Андрей буркнул: — Да не надо, я сам ему скажу. Одна звезда в трип эдвайзере вам. Он закрыл дверь. — Нас выселяют, — объявил он, заглядывая в ванную. — Типа деятельность гостиниц приостановлена. Нельзя гостей принимать. Федор пожал плечами: — Значит, будем выбираться. Поезда вроде ходят. Трое суток в купе — и мы дома. Только две недели на карантине отсидеть придется. Лучше бы, конечно, у меня, ты ведь можешь соседок позаражать… Андрей скрестил руки на груди. — Предлагаешь переехать к тебе? Федор кивнул. — Я люблю тебя, — сказал Андрей. Он стоял, спрятав руки в карманы. Прислонившись плечом к дверному косяку. Вся шея в следах от поцелуев. Он улыбался и был счастлив. В горле встал ком, и Федор провел тыльной стороной ладони по глазам. Он спустя полгода вернулся домой.