Пепельный

      Бакуго рассказал. Он все от начала и до конца рассказал своему брату, пусть и не вдаваясь в особые подробности ещё тогда, десять лет назад. И много чего было после: ссоры, примирения, споры… Но Изуку не изменился, просто принял информацию, забрал дневники и анализировал. Внешне всё было как прежде, но с каждым новым шрамом младшего, с каждым годом Бакуго все чётче осознавал, что боится. Иррационально боится того что будет дальше. Готовился как к войне или плахе, считал чёртовы дни в календаре. Но когда началось оказался не готов. Настолько, что когда пришлось подхватить захрипевшего и схватившегося за грудь брата, не сразу осознал в чем дело.       Уже позже Бакуго задумался, что начнись процесс хоть немногим раньше и они вполне бы рисковали погибнуть. Изуку — без помощи, а Бакуго — в тщетных попытках его защитить. Но обошлось. Он отмер, осознал, успел дотащить стремительно холодеющее тело до ближайшей больницы. Даже сдал его на руки медикам, заставив шевелиться тех, кто уже собирался заканчивать смену. И плевать что потом придется объясняться за свое поведение перед медиками, агентством и общественностью. Чхать что придется просить прощения и внутренне ощущать, что не за что тебе его просить.       Это все потом. А пока только и оставалось что сидеть в закутке у дальней операционной и гипнотизировать красную лампочку над входом. Считать про себя секунды, сбиваться на звенящую тишину и начинать снова. В какой-то момент он решает что вот дойдет до тринадцати тысяч и дверь распахнется. Ему скажут что все а порядке и опасность миновала. Тишина и пустота в сознании осознаётся внезапно. Он не помнит считал ли после шестой сотни. И начинает сначала.       В какой-то момент глаза закрываются и он стремится их распахнуть, но понимает что не преуспел, стоит уловить взглядом Топ Джинса подпирающего стенку поблизости. Знать бы ещё когда бывший наставник объявился тут и как долго наблюдает. Хочется верить, что считанные минуты, но пустой стаканчик из-под кофе говорит об обратном. Как и плед на плечах самого Бакуго. Выпал из реальности. Но лампочка на которую он бросает взгляд все ещё горит тревожным красным. Пальцы трут переносицу, прогоняя остатки сонливости и герой ведёт плечами, разминаясь, чтобы вскочить на ноги сразу как надпись «операция» потухнет. И чхать он хотел на то что его все равно никуда не пустят. Сидеть было свыше каких-либо сил.       Вышедшего врача сходу взял в оборот Топ Джинс, преграждая Бакуго путь своей спиной. И, справедливости ради, это было к лучшему. Не то чтобы усталый медик, спасавший жизнь Изуку на протяжении нескольких часов, заслуживал встречи с психозами взрывного героя и стеной больницы.       Благополучно. Шрамы. Скоро придет в себя.       Сознание улавливает отдельные слова и словосочетания, смысл которых дарует долгожданное спокойствие. Приходит понимание, что плевать какой выбор сделает мелкий. Главное чтобы был жив и, насколько это возможно в их ситуации, здоров. И его друзья, набившиеся в фойе, явно придерживаются того же мнения.       Изуку приходит в себя на следующий день, но Катсуки, так и не покинувшего больницу, а привевшего себя в порядок и спавшего на стуле у двери в палату, пускают не сразу, а лишь после полного обследования и всего на несколько минут. Парень бледен до синевы, но при этом усмехается и даже пытается пошевелить рукой, но герой успевает быстрее, аккуратно укладывая свою ладонь поверх чужой и осторожно сжимая. Изуку слабо улыбается и ощущается, что пробует сжать в ответ как может. Катсуки выдыхает и опускается на колени, прижимаясь лбом к сцепленным рукам и прикрывая глаза. Рука Изуку холодная, на ней проступили вены, но ведь главное, что это все временное явление, не угрожающее жизни.       А шрамы это и вовсе не повод стыдиться. Скорее предмет гордости. Ты пережил. Справился и выжил. А все остальное не важно. И эту простую истину Катсцки собирается донести до каждого.