Him (Forgiveness)

Одиночество, уютно устроившееся у тебя в груди, никогда не уходило, хотя порой, когда приходили друзья, ты притворялся, будто с тобой его больше нет. Ты все еще чувствуешь, как по горлу стекает печаль, когда тебе делают выговор, как будто кому-то на тебя не плевать, когда тебе улыбаются и делятся с тобой чем-то важным так, как будто и представляют, как это можно проделывать с кем-то другим. Даже когда они ведут себя так, будто ты — клей, удерживающий всех их вместе, ты все равно чувствуешь, как в животе, на своем обычном месте, снова скручивается сокрушительная никчемность. Ты знаешь о ее существовании, но никогда ничего не пытаешься с ней сделать. Джубили становится тебе самым замечательным другом всего за несколько дней знакомства. Она яркая, солнечная, и даже когда ты хмур и мрачен, она вытягивает из тебя всю тьму с такой легкостью, как будто для нее это естественно. Может, правда так и есть. Вы никогда не говорите о своем прошлом, предоставляя друг другу достаточно места для нового роста, вместо того, чтобы продолжать отстраивать ту жизнь, которая никому из вас не нравилась. Она медленно учит тебя снова быть человеком. Курт улыбается, и тебя заливает солнцем, ярким, теплым — и тебе словно не надо ничего другого. Он наивный и тихий, но мудрый и шебутной, и ты таешь в завороживших тебя трехпалых руках, но ничего не сравнится с тем, как интересны бывают его истории, рассказы о планах и всяком таком, что сказано, чтобы заполнить тишину. Он никогда не возражает против твоего молчания, в отличие от многих других, кто хочет, чтобы ты просто поговорил, хотя бы раз, вместо того, чтобы молчать и дуться — маленький злобный тихоня. Ты чувствуешь, что влюбляешься в него, и пускай ты можешь летать, но пускаешься в свободное падение всякий раз, стоит кому-то упомянуть его имя, а на лице теплится мягкая улыбка. Другие… Люди Икс, они не понимают. Джубили принимает все ваши с Куртом рассказы о битве за чистую монету, даже если ее там не было, и пусть за Курта ты бился с удвоенной силой, она прощает тебя. Курт прощает тебя — ну, все было не совсем так. Курт говорит, что не за что тут просить прощения. И ты себе этого не прощаешь. Кто-то же должен держать тебя в тонусе, верно? Поначалу ты думал, что Саммерс все еще относится к тебе как к врагу, и за твоей спиной широко распростерлись крылья, излеченные, величественные, но вокруг запястья вдруг обернулся хвост. Ты рассеянно взглянул на него, а Курт мягко и вкрадчиво объяснил, что у Саммерса просто такая манера. Таков уж он сам по себе. Вы со Скоттом могли бы ввязаться в драку, не окажись там Курта, и к своему мысленному списку ты добавляешь еще одну вещь, за которую он тебя простит. Но сам себя ты простить не сможешь. Он обращается с тобой виртуозно, как со скрипкой, но это не плохо, и ты замечаешь, что вовсе не против. Словами он вырисовывает добрую версию тебя, которая следует за тем именем, что дали тебе они, а не твой отец, — он рисует тебя прощенным. Твое имя Уоррен, для тебя оно всегда звучало как нечто жестокое, и ты уже не в силах избавиться от этого образа. Однажды Курт рассказывает, что значит Уоррен на немецком, и ты захлебываешься собственным вдохом, прижимая руку к груди. Защитник. Он снится тебе. Не Курт, хотя он тоже не редкий гость в твоем подсознании, а Апокалипсис. Ты до сих пор чувствуешь уцепившиеся за краешки сознания остатки его влияния, и это разрывает твои внутренности, заставляет чувствовать себя оскверненным, пока не выходит, когда ты склоняешься над унитазом, не оставляя ничего. Твои волосы, заметно отросшие, падают тебе на лицо, а зеркало от пола до потолка за спиной предательски выдает тебя, рисуя больного ангела, которому нужен кто-то, кто позаботится о нем. Ты снова отворачиваешься и смотришь вниз, все ждешь, когда тебя стошнит, ждешь долго, прежде чем подняться с ноющих коленей и почти ползком вернуться в постель. Утром Курт, лишь взглянув на тебя, ведет обратно в спальню и укладывает в кровать. Ты, особо не задумываясь, хватаешь его за руку как только ложишься, а он, кажется, понимает, чего ты хочешь и что тебе нужно, больше, чем ты сам. Он заползает в твою кровать и прижимается спиной к твоей груди, а его хвост обвивается вокруг твоего запястья — та защита, которой ты жаждешь всякий раз, когда он оказывается на расстоянии нескольких футов. Ты вдруг понимаешь, что хочешь от Курта многого, но не просишь ни о чем. Может, именно так чувствуют себя друзья. Ничего подобного по отношению к Джубили ты не чувствуешь. В этом ты не сомневаешься. Вы редко ссоритесь с Куртом вслух. В тебе больше нет злобы, а в Курте ее никогда и не было. Вы ссоритесь тихо, незаметно, и никогда не затрагиваете тем, которые бы имели хоть какой-то смысл. Он хочет, чтобы ты простил себя, пусть и говорит об этом не много. Ты хочешь, чтобы он верил в себя, в свое изящество и чистоту, и тоже не говоришь об этом много. Такое чувство, что вы всегда пританцовываете вокруг мыслей друг о друге, но натыкаетесь на стену, через которую ты хочешь перелететь, а он — телепортироваться, но ничего не меняется. Прощение никогда не наступает. Но твоя ненависть все мягче с каждым годом, проведенным рядом с ним. Может, прощение и придет, но ты не заметишь его среди лет, наполненных любовью. Может, оно просто есть.