***
Микеланджело не спал. Не хотел и не собирался. Планировал завершить работу над новой скульптурой, но ужин со всеми, на который он и выходил из своего убежища, и так отнял у него слишком много моральных и физических сил, а происшествие после него окончательно выбило парня из колеи. Молоточек и скарпель ходили в руках ходуном, а мысли путались в клубок, сплетались в мерзкую паутину, как та, что уже месяц висит в дальнем углу комнаты, и самой крупной добычей, угодившей в эти сети, стал назойливый да Винчи. Недавно сказанные ему слова не выходили из головы Буонарроти. Он ведь был прав, бесспорно, абсолютно прав, мальчик сам виноват в полученной реакции — нечего было лезть туда, куда тебя не просят. Однако что-то всё же не давало парню покоя. Возможно, все те слова в адрес да Винчи и были заслужены, но не перегнул ли сам Микеланджело палку? Что-то внутри него непривычно тряслось и волновалось. Неужели чувство вины? Мике оставляет и без того неудачные попытки отколоть хотя бы кусок от лежащей перед ним мраморной глыбы и отшвыривает в сторону молоток, который приземляется на лежащую на полу кофту с капюшоном. С лёгким стуком тот ударяется о пол, и лишь мягкая ткань и меховой воротник защищают паркетную доску от повреждений. В комнате Микеланджело всегда царил хаос, который тот не считал нужным разгребать, пока он не начнёт мешать работе. Уборка — лишняя трата энергии, которой у парня и так было немного, а тратить её всю он хотел на работу, которая вносила хоть какие-то положительные эмоции в обычные дни. Даже наоборот, Буонарроти считал, что в беспорядке есть свой особый уют, какая-то особенная теплота, ведь когда он переступал порог комнаты, запинаясь о валяющуюся на полу одежду или случайно ударяясь о лежащий где попало молоток, вдыхая вновь запах камня и пыли, Микеланджело чувствовал — он в безопасности. В полном одиночестве, наедине лишь с работой над скульптурами, от которой и существование его казалось не таким уж хаотичным и бессмысленным. Мир же за пределами его комнаты порой казался враждебным или, как минимум, некомфортным. Из-за вылизанных до блеска комнат, слишком свежего воздуха, от которого шла кругом голова, и людей вокруг. Например, чересчур шумного Ван Гога или вечно проявляющего свою гиппер-заботу Рафаэля. Или того же самого да Винчи. Микеланджело находит в себе силы, чтобы встать, дойти до кровати и упасть на неё лицом в подушку. Ткани наволочек заглушают отчаянный, раздражённый рык. Почему парень не может перестать думать об этом? Ведь сделал всё правильно, но горький осадок остался, пробуждая в голове отблески сожаления. На смену злости на Леонардо пришла злость на собственное неумение держать язык за зубами. Ведь, если думать на светлую голову, да Винчи виноват в случившемся лишь отчасти. Конечно, разговор завёл он. Он же всё решил сам, не спросив Микеланджело. Но… Мике переворачивается на спину и сверлит взглядом верхний ярус кровати, проклиная то, что у него вообще есть совесть. Да Винчи ведь неплохой мальчик, всё время всем помогает, учтив и вежлив. Но почему же с ним он ведёт себя иначе? Буонарроти где-то в своей голове всё же признаёт, что мог бы хорошо общаться с Леонардо и даже стать друзьями. Как-никак, у них всё же есть что-то общее. И, может, относись да Винчи к скульптору по-другому, так бы и было. Но вот они здесь, в тупиковой точке их взаимоотношений, где разговор не может зайти дальше шпилек, бросаемых друг другу в спины. А кто на самом деле виноват в этом, Микеланджело уже и не помнит, да и знать не очень-то хочет. Он глубоко вздыхает, расслабляя тело и отключая разум, в котором ярко светилась лишь одна мысль — в чём-то и он был неправ. По-своему, по-особенному, но всё, что делал да Винчи в адрес Мике, никогда не вредило ему, зачастую это было то, что шло скульптору на пользу. Заботился ли о нём маленький художник? Кто знает, понять с таким кардинальным изменением отношения через раз это было сложно. И сейчас Микеланджело слишком утомился, чтобы разбираться и продолжать копаться в этом. Но к одному чёткому выводу он всё же пришёл. «Завтра нужно будет извиниться», — с этой мыслью Микеланджело закрыл глаза, перестав сопротивляться желанию заснуть, так и оставаясь в своей одежде и только и сняв с головы вязаную шапку. Всё же усталость взяла верх.***
Утром, которое по яркости солнца и шуму в коридоре общежития было больше похоже на обеденные часы, продрать глаза Микеланджело удалось с большим трудом. Отчего-то тело ломила усталость, а нежелание выходить из комнаты было настолько сильным, что ему не удалось убедить себя ни голодом, ни тем фактом, что он собирался извиниться перед да Винчи. Еда от него никуда не денется, да Винчи тем более, а моральный и физический упадок сил мешали даже подняться с кровати и найти свою шапку. Поэтому когда кто-то постучал в дверь, Микеланджело сперва не реагировал абсолютно никак, а когда голос за дверью удалось распознать как принадлежащий Аой-сан, смог лишь пробубнить: «что нужно?», даже не шелохнувшись. — Микеланджело-кун, ты можешь выйти? — девушка была чем-то взволнована, говорила быстро, даже торопливо. Буонарроти зашипел и закрыл голову подушкой, сразу поняв, в чём дело. Да Винчи наверняка уже сказал ей, что его планы изменились, и заместитель решила проверить, в порядке ли скульптор, из-за которого, собственно, это и произошло. Знаем, проходили. Но, судя по голосам и звукам, за дверью Аой была одна, не три и не четыре человека, что уже неплохо. Ну, а если он выйдет и поговорит об этом, объяснит девушке причины своего поведения, то хотя бы сможет узнать, насколько расстроен вчерашним инцидентом да Винчи, и стоит ли действительно перед ним извиняться. Отбрасывая подушку куда-то в сторону, парень встаёт с кровати, потягивается и подходит к двери. Аой всё ещё была там. Неужели это действительно настолько важно? Ничего особенного и страшного ведь не произошло, художник пообижается и забудет. Но, похоже, это понимал только сам Микеланджело. Ручка двери медленно поворачивается, и Мике выглядывает из небольшой щели в дверном проёме, смотря на заместителя. Вопреки его ожиданиям, она не была грустна или разочарована. Даже наоборот, в её глазах читалась какая-то непонятная радость и искорки азарта. Вряд ли бы она реагировала так на то, что они с да Винчи отказались от занятий в студии, да ещё и по вине одного из них. Значит причина переполоха в другом? — Что случилось? — тихо спрашивает Микеланджело, стараясь избегать прямого контакта взглядами с Аой. — Ты забыл? Сегодня открытие нового зала музея! — девушка явно была рада тому, о чём говорила. Стоп, забыл? Он должен был об этом знать? Микеланджело даже не слышал, чтобы в музее в последние дни работали над новым залом. — Впервые слышу об этом, — Буонарроти нахмурился. — Ах, точно… — Аой сникла, — ты ведь совсем не выходишь из комнаты, как ты мог узнать. Чего это я… Микеланджело удивился вновь. Что значит «совсем»? Последние пару недель Микеланджело ежедневно выходил за завтраком, а через день даже присутствовал на совместных ужинах, хоть и уходил раньше всех. Даже вчера, и Аой была там тоже. Да и время от времени да Винчи всё же удавалось вытаскивать его из комнаты, так что… О чём говорит заместитель? — А что за зал? — поинтересовался Микеланджело. — О, а это сюрприз, — в глазах Аой заплясали хитрые огоньки, — в частности для тебя, поэтому я и хотела, чтобы ты тоже пошёл на открытие. — Для меня? — Буонарроти был удивлён. То есть новый зал, о котором он ничего не слышал, как-то связан с ним? Тогда тот факт, что он не знал о ведущихся работах, становится ещё более абсурдным — вряд ли бы кто-то из художников даже вскользь не упомянул об этом. Впервые в Микеланджело заиграло такое сильное любопытство. Желание оставаться в комнате, бесспорно, было сильным, но интерес вперемешку с тем, что ему надо встретить да Винчи (а на открытии зала, где обычно собираются все художники музея, сделать это проще простого) взяли верх над усталостью и паникой, потому скульптор медленно открыл дверь полностью. — Подождите минуту, — Микеланджело, так и оставив дверь открытой, чтобы Аой-сан не ушла, прошёл обратно в комнату, снял со спинки стула свою бордовую кофту и на том же стуле нашёл свою шапку. Странно, разве он оставлял её здесь? Наскоро одевшись (благо, вся остальная одежда была уже на нём, так как спать он улёгся прямо в ней), Микеланджело натянул на голову шапку и вышел за дверь. — Я готов. Куда идти? — Я рада, что ты пойдешь! Следуй за мной. Микеланджело не мог понять, показалось ли ему, или он действительно увидел в глазах Аой удивление. Неужели даже тот факт, что он стал хоть немного чаще выходить из комнаты, не унимает чужого неверия в то, что такое возможно? Однако спрашивать ещё что-то он не стал — наверняка всё, что ему пока непонятно, прояснится на открытии зала. Микеланджело тихо закрыл дверь комнаты и поплёлся следом за Аой. Комната общежития уже стала привычной средой обитания скульптора, но остальные помещения музея: коридоры, залы, полные посетителей — казались ему пугающими. Днём атмосфера спокойствия нарушалась шумом и гамом, криками детей и живыми обсуждениями посетителей той или иной картины. Находиться там Микеланджело нравилось лишь ночью, когда залы пустели, и единственным звуком в них была тишина и эхо от шагов одного единственного человека. Было в этой атмосфере что-то по-своему таинственное и, вместе с тем, умиротворяющее. Однако сегодня, что безусловно радовало Буонарроти, музей был практически пуст даже сейчас, в дневное время суток. Сегодня в музее был выходной, и он был закрыт для посетителей. Наверное, это даже на руку Аой-сан, раз велись работы над новым залом. Аой шла молча, но Микеланджело заметил, что даже походка её была довольной и нетерпеливой. Можно ли так сказать про походку? Скульптор не был уверен. Но он не поэт и не оратор, потому подбирать невероятные эпитеты, которые встретятся разве что в словаре синонимов, не будет. Они были уже близки к месту назначения, Микеланджело понял это по нарастающему звуку голосов, среди которых он различил Рафаэля, неугомонных Яна и Ван Гога, Мунка и Моне. Более тихие голоса же сливались в один общий гул, из-за чего разобрать их было трудно. Ясно одно — на открытие зала и правда собрались все художники музея. Когда Аой и Микеланджело вошли, голоса стихли. Честно говоря, скульптору не очень хотелось вглядываться в лица и рассматривать, кто находится вокруг, однако у него всё же была цель — увидеть да Винчи, поэтому он быстро пробежал глазами по толпе. К его удивлению, маленького художника среди всех присутствующих не было. Но он никогда не пропускал ни одного события или собрания в их музее, на Леонардо это не было похоже. И странно, что заместитель никак не реагирует на отсутствие одного из художников. Предупреждена? Тогда почему даже не заикнулась об этом, пока они шли сюда? Или причина всё же была не в нём? Мысли крутились в голове скульптора, словно белки в колесе, настолько быстро, что он уже за пару минут устал от активности своего мозга и постарался отстраниться от всего происходящего, сухо поздоровавшись со своими коллегами и встав возле них, но всё же чуть поотдаль. Аой подошла к следующей арке, ведущей в тот зал, который, настолько помнил Микеланджело, был закрыт для посетителей ранее. Его они и реставрировали? — Ребята, большое спасибо за то, что пришли, — начала заместитель, — как вы знаете, последний месяц в музее велись ремонтные работы над новым залом… «Подождите, месяц?» —… Но вчера реставрация была завершена, поэтому уже со следующего рабочего дня мы сможем открыть его для посещения. Сегодня же мы проводим открытие для художников нашего музея, чтобы вы могли оценить результаты всех этих трудов. Аой глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, после чего обратила свой взгляд на Микеланджело. — Я не говорила вам о том, что именно будет находиться в этом зале, но пришло время всё рассказать. Это будет место для работ Микеланджело-куна. Если бы в этот момент Буонарроти пил воду, он бы обязательно подавился. У него не настолько много картин и скульптур, чтобы отводить для них целый зал, так с чего же такая щедрость со стороны заместителя? — Мы подумали, что в музее не помешает организовать выставку скульптур. А поскольку благодаря нашему скульптору в музее есть столько замечательных работ, я приняла решение составить их все в одном отдельном зале. Со стороны толпы художников послышались возгласы согласия и восхищения. — Поздравляю, Микеланджело-кун, — только что ему ласково улыбнулся Губерт, — твоим скульптурам действительно должно быть отведено больше внимания. — Ура! Больше скульптур от Ми-куна! — Ян весело прыгал вокруг брата и хлопал в ладошки. Лишь Рафаэль отчего-то нахмурился, повторяя сейчас выражение лица самого Микеланджело. — Велика вероятность, что повышенное разнообразие в выставках нашего музея и его товарах принесёт нам больше известности и прибыли, поэтому, Аой-сан, это прекрасная идея, — хвалит девушку Муха, явно заинтересованный в этой задумке. Все были рады, довольны и счастливы. Один Мике ничего не понимал. — Постойте. Он прервал всеобщее ликование и обратил внимание на себя. Все стихли. — Я, конечно, благодарен за такое внимание и такую щедрость, но к чему столько трат ради нескольких скульптур? Да и, к тому же, я уже привык, что мои работы из камня находятся в одном зале с моими картинами. Разве так не было бы удобнее? Некоторое время все художники молчали, а их лица выражали лишь непонятное для Микеланджело удивление. Аой хлопала ресницами, так же молча реагируя на слова Буонарроти. «Конечно, чего я ещё мог ожидать. Был ли хоть один раз, когда со мной соглашались и считали моё мнение верным?» — он уже успел пожалеть о сказанном, когда Аой разорвала слишком затянувшуюся неловкую паузу. — Картинами? Микеланджело-кун, в музее нет твоих картин. «Что?» На несколько секунд ему показалось, что он ослышался. — Простите, что? — Я, конечно, знаю, что ты рисуешь, но никогда не видела… Может, я ошибаюсь. — Вы определённо что-то спутали, — Буонарроти кажется, что его глупо разыгрывают. Но поводов для шуток не было, да и Аой-сан просто не умеет врать. Её лицо сейчас слишком серьёзно, настолько, что скульптор сам готов поверить в то, что он никогда в жизни не рисовал для музея картин. Он отошёл к стене, где — он прекрасно это помнил — висела одна из его первых и лучших картин. Как же давно он нарисовал её, кажется, по просьбе директора. Тогда он действительно остался доволен результатом и по-настоящему наслаждался тем, что рисовал. — Да вот хотя бы эта… Подходя вплотную, он указывает на картину… Принадлежащую Ван Гогу. Стало несмешно, когда Микеланджело понял, что на месте его картины висит чья-то другая. — Н-но… Тут была моя картина… — О чём ты, Микеланджело-кун? — Ван Гог удивлённо склонил голову, — мои подсолнушки висят тут уже несколько месяцев. — Да, — подтвердил Курбе, — этот кусок стены долго пустовал, но эта картина Ван Гога действительно на голову выше всех предыдущих. Мы просто не могли не вывесить её в зале музея. — Вы же знаете, что я не воспринимаю шутки, — Микеланджело был готов начать истерически хохотать, ведь то, что он видел сейчас, не поддавалось никакому разумному объяснению. Он мог запамятовать, где именно находится его картина, но слова о том, что он никогда не рисовал при Аой и ребятах, звучат как минимум абсурдно. Ну нет, он точно не мог спутать. — Мы не шутим, Ми-кун. Разве сегодня день дурака? — Мунк задумался, приложив палец к подбородку, а Буонарроти от этого закипел ещё больше. — Просто моя картина всегда висела здесь, рядом с… Возле этой картины всегда была картина да Винчи. Также одна из первых, что он нарисовал в стенах этого музея. Но сейчас Микеланджело застыл на месте от того, что видели его глаза, ведь на месте работы мальчика висела картина Рафаэля. И на табличке под ней чётко было выведено именно его имя. — Вы что, и в этом зале реставрацию провели? — Микеланджело на самом деле задумался, не слишком ли долго он сидел в комнате, — Как давно здесь картина Рафаэля? — Сколько я тут работаю, столько и висит, — слова Микеланджело явно не пришлись по душе Рафаэлю, и он показывал это своим внешним видом. Микеланджело уже ничего не мог понять. — Но… Где тогда картина да Винчи? В зале снова повисла тишина. Аой молча переглядывалась с художниками, и во взгляде её явно читалось непонимание. Каждая секунда казалось Микеланджело вечностью, он нутром чуял, что что-то не так, мог в полной тишине слышать, как стучит его сердце, и чувствовать, как подрагивают руки. А потом Аой ответила, в непонимании склонив голову. — Кого? И тут Буонарроти показалось, что земля ушла у него из-под ног. Микеланджело упустил то, как понесся в соседний зал — он уже и не помнил, когда в последний раз так бегал. В том зале точно были картины да Винчи, он был уверен. Однако когда он оказался там и прошёл вдоль стен, паника начала только нарастать — работ да Винчи не было. Всё ещё считая это слишком уж реалистичным розыгрышем, Буонарроти направляется в следующий зал. А потом возвращается к предыдущему, надеясь на то, что он не заметил по невнимательности. Но нет. Мике на глазах у заместителя и художников, явно испуганных поведением скульптора, оббежал в беспамятстве весь музей, судорожно всматриваясь в таблички с именами под каждой работой. Ни одной картины Леонардо да Винчи. И ни одной картины его самого. Микеланджело казалось, что сейчас он не устоит на ногах и свалится, но он продолжал держаться лишь чудом, хоть тело и била мелкая дрожь. «Не может быть», — он пытался подобрать объяснения, но все они казались до ужаса абсурдными. Куда могли за ночь деться десятки картин и память об одном из самых талантливых художников их музея? Так вообще бывает? Микеланджело даже не смотрит в сторону своих коллег и бежит в сторону общежития. Сейчас его сердце колотилось как бешеное, мысли подобно пчелиному рою заполнили сознание, и успокоить его могло лишь одно — хоть какой-то намёк на присутствие да Винчи. Микеланджело не очень хорошо помнил, но, кажется, за дверью, напротив которой сейчас он стоял, жил Леонардо. И в эту же сторону он направился вчера после их не самого приятного разговора. Буонарроти стучит и не получает ответа: в комнате не слышится ни один звук. Микеланджело стучит ещё раз, потом ещё, нервно, нетерпеливо, почти целым кулаком. Это ужасная, жуткая глупость, которую да Винчи обязан прояснить прямо сейчас. Если этот мальчишка таким образом решил проучить скульптора за вчерашнее, то у него получилось — тот уже находился на грани. Вот сейчас он откроет дверь, и Микеланджело ему… — Микеланджело-кун, что ты делаешь? Там же никто не живёт… Рука, сжатая в кулак, застывает в воздухе, так и не коснувшись деревянной поверхности двери. Он медленно разворачивается в сторону напуганных художников, но видит в их лицах всё ту же серьёзность и обеспокоенность. По коридору раздаётся шёпот Мунка и Яна, обеспокоенные слова Мухи. — Могли ли дни сидения в комнате без свежего воздуха вызвать помутнение в сознании? — Да ну, ребят, у него галюны… — Делакруа чешет затылок и выглядит таким же обескураженным, как и все остальные. И лишь теперь в голове Микеланджело наконец щёлкает — это всё не шутка. Он огибает шепчущуюся толпу, влетает в свою комнату и судорожно захлопывает дверь. Его дрожащее тело сползает по стене, а руки закрывают лицо. Буонарроти чувствует, как весь горит от осознания всего происходящего. Для них он — не художник, лишь скульптор, а да Винчи они и вовсе не помнят. Будто и не видели никогда. «Ничего не понимаю, как же так…» — Микеланджело трудно дышать, паника подкатывает к горлу тяжёлым комом, а мысли продолжают путаться, от чего начинает ужасно болеть голова. В памяти всплывают обрывки вчерашнего разговора. «С тобой или без тебя ничего не изменится, что есть ты, что нет». Он сказал это просто сгоряча. А теперь, судя по всему, его действительно нет. И это уже точно не шутка. Микеланджело роняет голову на колени, пытаясь унять стучащее сердце. — Вот чёрт.