***
— Недурно, правда? Да Винчи с восхищением рассматривал свою одежду, кружась перед небольшим зеркалом на стене в его комнате. Микеланджело следил за ним украдкой, сидя на стуле. Он не первый раз был в комнате да Винчи, и всё же она из раза в раз казалась ему интереснее и интереснее. Сколько всего появилось здесь за полгода: стены были увешаны картами, эскизами и аккуратными рисунками, комнатные растения зеленели в каждом углу, даже свисали с потолка в небольших горшочках, а на столе, чего нельзя было сказать о рабочем месте Микеланджело, царил полный порядок. А ещë были лошади. Много лошадей окружали Микеланджело в виде фигурок, листов с набросками, обложек книг. Мания на непарнокопытных в этой комнате словно заменяла манию на мускулы в комнате скульптора. Пытаясь размять ноги, Микеланджело неосторожно задел треногу блестящего телескопа и испуганно замер. К счастью, телескоп лишь с лязгом подпрыгнул, сместившись в сторону, и так и остался величаво стоять на месте. Да Винчи от неожиданности вздрогнул и обернулся. — Ну давай, сломай его ещё, — недовольно сказал ему мальчик, убедившись, что с телескопом всë в порядке, — платить-то будешь ты. — Чего? — оторопел Микеланджело, — Что за ультиматумы такие? — А ты как думал? — да Винчи пожал плечами и вновь отвернулся к зеркалу, переключая внимание на своë отражение, — Я не для того копил на него несколько месяцев, чтобы ты сейчас разбил его. Микеланджело вздохнул. Мальчишка был прав: ему стоит быть осторожнее с чужими вещами. А вещей у да Винчи, несмотря на порядок в его жилище, было много, и все выглядели либо хрупко, либо дорого. Лучше уж ему и правда последить за собой. Оперевшись руками на спинку стула, Буонарроти положил на них голову и продолжил наблюдать за другом. Тот выглядел таким счастливым. Мыслями он словно уже улетел куда-то далеко, к площади перед музеем, где техническая команда, артисты и музыканты во всю готовились к шоу. Волнение Леонардо невозможно было не заметить. Да и кто бы не волновался? Скульптор сам как мог старался сохранить спокойствие, занимая свои мысли большим потëртым глобусом на шкафу или рисунком «Витрувианского человека», как сам да Винчи назвал его, показав другу в первый раз. — Микеланджело, — позвал его мальчик, и парень поднял на него голову, глядя вопросительно, — как думаешь, парад пройдёт хорошо? Вопрос застал Микеланджело врасплох. Теперь уж откуда ему это знать? Рубеж, до которого его прошлое повторялось по новой, был пройден, и теперь будущее представлялось скульптору туманной неизвестностью. Программа и техническая составляющая этого парада были сложным экспериментом, так что исход был непредсказуем для всех. — Кто знает, — он пожал плечами, — надеюсь, что да. — Интересно, будет ли это похоже на конкурсы живописи? — рассуждал вслух мальчик, — Только без конкуренции. Ну, или отчасти без неё. — М? — Микеланджело озадаченно взглянул на друга. — Мы по-прежнему будем бороться за внимание зрителей, верно? — говоря об этом, да Винчи будто смаковал на языке каждое слово, довольствуясь просто тем, что произносил это вслух, — Это наша возможность вновь заявить о себе. А поскольку мы оба участвуем в первый раз, наши шансы будут равны. Микеланджело недовольно нахмурился, его плечи слегка напряглись. — Ты по-прежнему продолжаешь думать об этом? Да Винчи улыбнулся слегка виновато, глядя на отражение Микеланджело в зеркале, мол ничего не могу с собой поделать, и как ни в чём не бывало принялся примерять новый кирпично-красный берет. Микеланджело же недовольно уставился в пол и затих. Предвкушение парада вновь омрачалось этим странным чувством, вызванным словами да Винчи. Как бы Микеланджело не старался отвлекаться, Леонардо будто намеренно напоминал о своей жажде соперничества. У скульптора даже создавалось впечатление, что это было единственной причиной взволнованности мальчишки, но когда эта мысль закралась в его сознание, Буонарроти покачал головой, выгодняя её оттуда. Да Винчи казался таким счастливым, будто ребёнок, которого родители впервые взяли с собой на городской праздник. Не хотелось портить этот важный для него момент. — Не терпится увидеть тебя в твоей парадной одежде, — да Винчи взглянул на висящие на стене часы, — ой! Парад начнётся через час с копейками. Думаю, нам нужно начать готовиться... — Наконец перестанешь кружить по комнате с вешалкой в руках и наденешь всë это? — усмехнулся Микеланджело, возвращая себе хорошее настроение. — Очень смешно, — передразнил его тон Леонардо, — да. И тебе тоже пора переодеваться. Так что поторопись. Микеланджело по-доброму хмыкнул, поднимаясь со стула. Да Винчи прав: им предстоит как следует подготовиться к выходу на платформы, а значит нельзя терять ни секунды. Дорого украшенный лазурный костюм уже дожидался своего владельца в его комнате. Бросив на воодушевлëнного да Винчи ещё один быстрый взгляд, Микеланджело открыл дверь, сказав, чтобы Леонардо не задерживался. Уже на выходе его настигли торопливые слова да Винчи: «я зайду к тебе». Это произошло скорее, чем ожидал скульптор: осторожный, уже ставший легко узнаваемым стук в дверь он услышал меньше чем через полчаса, как раз в тот момент, когда Буонарроти застëгивал последнюю пуговицу жилета. — Так быстро? — удивился он, торопливо открывая дверь. Да Винчи, стоявший на пороге, заставил Микеланджело невольно замереть и оглядеть мальчика с ног до головы. С сияющей довольстом и предвкушением улыбкой он развёл руки в стороны, словно спрашивая: «Ну, как я выгляжу?». А выглядел он, Микеланджело не мог даже спорить, чудесно: белоснежная рубашка без единой лишней складки — такую было бы жаль замарать во время рисования — от света солнца казалась ещё белее, шорты с золотым теснением и кожаными ремешками были единственным, что выдавало в да Винчи ребёнка, и вновь Микеланджело забывал об этом, когда рассматривал искусно расшитый чëрными нитями плащ с мягким воротником. Разумеется, скульптор помнил эту одежду, но никогда не придавал большое значение тому, как в ней смотрелся Леонардо. Даже если в этом да Винчи стоял рядом с ним не один парад. Но почему-то именно сегодня он позволил себе признаться в том, что мальчик выглядел... Прекрасно. Теперь перед его глазами был тот самый Леонардо да Винчи, в чью гениальность и величие без проблем поверил бы любой, даже несмотря на возраст этого гения. Да Винчи, судя по всему, не отставал от Микеланджело — он с вниманием оглядел друга от макушки до пят, оценивая, как сидит на нём новый костюм. Его губы ещё больше растянулись в улыбке, что заставило кончики ушей Микеланджело невольно покраснеть. Как можно доводить людей до смущения одним только взглядом? Что ж, да Винчи всегда это умел. Некоторое время они молчали, не зная, кто первый должен что-то сказать. Возможно, ждали, что другой окажется смелее, но в итоге продолжали стоять в тишине. Леонардо первому она надоела. — Мы подходим друг другу, — сказал мальчик, чем застал скульптора врасплох. — Ч-чего? — парень даже вздрогнул от неожиданности, пытаясь понять, что имеет в виду его друг. Чёрт возьми, что он в итоге должен был подумать? С той же невозмутимой улыбкой, будто совершенно не понимая двусмысленности собственных слов, да Винчи оттянул край своего плаща, призывая Микеланджело обратить на него внимание. — Цвета, — он указал сначала на себя, а потом на Микеланджело, — красный и синий. Директор-сан будто специально подбирала. — А. Микеланджело выдохнул. Вот оно что. Хм, а ведь правда — думалось ему — он никогда не обращал внимание на то, как их парадные костюмы взаимно дополняют друг друга. Разве так же было и в прошлом, когда они не были даже друзьями? До чего забавно, что он никогда не замечал. Может, не хотел замечать. А о том, что было на уме у мальчика, он и вовсе никогда не задумывался. — Мы выглядим как настоящие взрослые художники, — выдохнул да Винчи, и Микеланджело цыкнул. — Костюмы и возраст не определяют, художник человек или нет. Всë решают способности. — Прекрати, зануда, — отмахнулся от него да Винчи со смешком, — нам нужно собрать краски и палитры. Директор-сан сказала, что холсты будут заранее установлены на платформах, но остальное лежит на нас, помнишь? — Помню, помню, — Микеланджело поднял руки в примирительном жесте, — пойдём уже. Нам стоит подойти к месту заранее, а то потеряемся. — Верно, — кивнул да Винчи. Однако, когда парень вышел из комнаты и начал закрывать дверь, Леонардо на секунду остановил его, озадаченно заглядывая тому через плечо, — подожди. — Что не так? — не понял Микеланджело. — Шапка, — да Винчи указал пальчиком куда-то в комнату, и Буонарроти обернулся. Его чёрная парадная шапка с козырьком осталась висеть на спинке стула, — не станешь надевать? Микеланджело несколько секунд помолчал, думая над этим. Стоит ли? Блестящая тесьма и витиеватые узоры, которыми был расшит головной убор, маняще поблëскивали на проникающем через раскрытые окна солнечном свете. В прошлом, которое теперь вспоминалось урывками, скульптор бы никогда не забыл покрыть чем-нибудь голову — сразу появлялось чувство безопасности и облегчения от возможности в любой момент закрыть лицо от посторонних глаз. Но сейчас он не мог ответить самому себе: нуждается ли он в этом? Его шерстяная шапка, которую он носил каждый день, не снимая без повода, теперь больше месяца лежала в шкафу. И Микеланджело уже не мог с уверенностью сказать, что чувствует угрозу от внешнего мира. Так стоит ли? Закрывая следом за собой дверь, он покачал головой, чем вызвал у да Винчи едва заметную довольную улыбку. — В другой раз.***
Аой монотонно постукивала ручкой по планшету в её руках, время от времени щурясь от яркого весеннего солнца. Переворачивая один за другим листы, она просматривала списки работников и отмечала подошедших, затем сверялась с расписанием, в очередной раз проверяя, всë ли отложилось у неё в памяти, делала пометки на пустом листе в самом конце стопки и опять возвращалась к спискам. Её переполняла целая буря эмоций. После столь долгого перерыва вновь браться за организацию парада было крайне волнительно, не говоря уже о том, что в этот раз на их платформах дебютируют сразу двое художников, чьи имена так долго были на слуху у городских. Музей Баретта просто не должен был и не мог ударить в грязь лицом. — Палетт-чан! Вот и мы! Аой резко обернулась и расплылась в улыбке: вот и её подопечные, нарядные и собранные, спешат к ней навстречу. На их лицах ярче весеннего солнца сверкали тëплые улыбки, как у детей, нашедших мать в толпе прохожих. В руках у каждого было по объëмному кейсу — кладези кистей и красок, и все как один пребывали не в меньшем предвкушении, чем она сама. Неосознанно девушка искала в толпе дебютантов и нашла довольно быстро: Микеланджело и да Винчи шли рядом друг с другом, таща в руках каждый свою сумку с инструментами. Эти крохи — в глазах не только Аой, всего рабочего коллектива они всегда были и будут детьми — сегодня громогласно заявят о себе на весь Палетт Сити, и директор была этим до невозможности горда. Определённо, таких как они не ждёт ничего кроме успеха, и она не просто верила в них как директор, но и ни капли не сомневалась — за полгода их совместной работы для неё всё стало ясно. Микеланджело, заметивший на себе чересчур уж пристальный взгляд девушки, стушевался и вжал голову в плечи. Да Винчи на его фоне казался гораздо спокойнее и собраннее, хотя на самом деле всë было как раз-таки наоборот — парня изрядно позабавило то, как его друг собирал необходимые материалы десять минут назад. Метался от полки к полке, по сто раз меняя краски и перепроверяя, все ли кисти на месте. Таким взволнованным наблюдать Леонардо ему ещё не приходилось. Даже сейчас, сохраняя беспристрастное выражение лица, он пружинил на носках от предвкушения. До чего смешной мальчишка. Его коллеги начали оживлённо обсуждать расписание парада, и Микеланджело не хотел становиться частью этой беседы. Потому он слегка отделился от толпы и принялся разглядывать происходящее вокруг. В тени деревьев у тротуара стояли музыканты, начищая до блеска медные трубы и отбивая на барабанах простейшие ритмы; украшения и ленты по обе стороны широкой, пустой дороги ограждали от площади для проезда платформ шумные толпы людей; сами же платформы стояли в стройном ряду за зданием музея, и ребятам предстояло дожидаться там своего выхода. Микеланджело сглотнул. До начала парада 15 минут. Конечно, им с да Винчи повезёт больше: их платформа выедет на площадь предпоследней, но даже этот факт не отменял того страха, который невольно зарождался внутри скульптора. Момент наступил слишком быстро. Похоже, он готовился полгода для того, чтобы в итоге не быть готовым совершенно. — Так, вам пора занимать свои места, — громко сказала Аой и направилась за здание, в сторону сада, — Все за мной. Десять виновников торжества весело щебечущей толпой пошли следом за девушкой. Микеланджело шёл последним, и да Винчи, бежавшему вперёд паровоза от предвкушения, пришлось замедлить шаг и поравняться с ним. — Страшно? — спросил он, по-своему, но вполне правильно растолковав задумчивость друга, — Не бойся, всë будет хорошо. — Когда ты сам успел успокоиться? — хмыкнул Микеланджело. — Я этого не сделал, — хихикнул мальчик, — но кто-то из нас же должен взять на себя ответственность. — Ты... — Микеланджело хотел возразить, но не успел: они уже пришли. Украшенные лентами, цветами, шариками и блестящими орнаментами платформы, будто великаны в праздничных одеждах, возвышались над землёй. В центре каждой из них белели чистые квадраты холстов, ожидавшие своего звёздного часа. Первой шла самая небольшая платформа — та, что предназначалась Губерту — оранжевая, будто закатное солнце. Следом шла платформа в бело-фиолетовых лентах для Рембрандта и Мухи. Далее, усыпанная подсолнухами и другими цветами — для Ван Гога и Эль Греко. Их с да Винчи платформа стояла позади, сверкающая серебром и струящимся тëмно-красным. Один большой мольберт с широким холстом на двоих одиноко стоял по центру в ожидании. Последней была самая большая платформа на три мольберта. Та, где будут рисовать Рафаэль, Ватто и Ренуар. Микеланджело в очередной раз с восхищением осмотрел каждую из них, пока Аой что-то объсняла его коллегам и, как оказалось, ему в том числе. А понял это скульптор лишь в тот момент, когда да Винчи ткнул его локтем в плечо и спросил: «Ты всë услышал, верно?». Пришлось ответить положительно. Всë равно у директора не было времени на то, чтобы повторять снова. Пять минут до начала. Аой убегает вперёд, чтобы дать зелёный свет музыкантам и артистам, а художники в темпе расходятся по своим местам и ожидают каждый своего выхода. Первым должен был идти Губерт. На его плечах лежала большая ответственность, и Микеланджело видел, как подрагивали его руки от волнения. — Губерт-сан, — обратился к нему да Винчи, слегка напугав художника, — как Вы себя чувствуете? — Ах, ребята... — парень попытался улыбнуться, но лишь нервно закусил губу, — Немного страшно, но надеюсь, что разойдусь в процессе. — Даже не сомневайтесь, — серьёзно сказал ему мальчишка, — Вы проделали большую работу, чтобы оказаться здесь. Отступать некуда. — Я... Я постараюсь, — кивнул художник, но тут Микеланджело, неожиданно для обоих коллег, подал голос. — Не слышу уверенности. Губерт оторопел, услышав такой тон скульптора, и это, возможно, настроило его на нужный лад. — Сделаю всë, что в моих силах! — и потом, чуть тише, добавил, — Спасибо вам двоим. Если бы не вы, меня бы, может, и не было здесь. — Нет, нет, дело не в нас. Только Вы решаете свою судьбу, — улыбнулся Леонардо. Уже уходя дальше вместе с Буонарроти, он добавил, — не забывайте: Ян-сан смотрит на Вас среди зрителей. Реакции на эти слова Микеланджело уже не видел, но знал, что аргументы, связанные с младшим братом, всегда безоговорочно действуют на Губерта. Усмехнувшись, он сунул руки в карманы своих брюк. — Значит, лезем туда? — спросил да Винчи, указывая на железную лесенку, так же обвязанную ленточками, когда они подошли к своей платформе. — Да, — кивнул скульптор, — лезь вперёд. Да Винчи кивнул, закинул сумку на плечо, чтобы освободить руки, и быстро закарабкался по перекладинам, иногда постукивая по ним всë ещё висящим на шее медальоном. Микеланджело проделал со своей сумкой то же самое, готовясь последовать за другом, как вдруг его окликнул знакомый мужской голос. — Эй, Микеланджело. Звучал он грозно, и парень понял, что Рафаэль — а это был именно он — пребывал в своём «рабочем» настроении, которое ещё пару месяцев назад сулило разрушения и хаос при одном только неправильно брошенном слове. Это заставило Микеланджело напрячься, однако когда он повернулся и увидел лицо коллеги, ему стало легче. Рафаэль улыбался, и, вместе с тем, держался весьма решительно. Кажется, он был готов к параду на все сто. — Да? — Удачи вам двоим, — сказал мужчина, — это ваш первый раз. Вы не можете оплошать. Хочу увидеть, как достойно держатся те, кто вдохновлял меня все эти годы. Микеланджело усмехнулся. Эти слова будто были вызовом, брошенным ему. А скульптор никогда не отказывался от вызовов. — Увидишь. Мы не оплошаем. Улыбка Рафаэля стала мягче после этих слов. — И спасибо вам двоим. Чувствую себя гораздо увереннее после того нашего разговора месяц назад. Сделаем всë возможное. Полагаюсь на вас. И Рафаэль удалился. А Микеланджело смущëнно нахмурился. Почему сегодня все благодарят их? По сути, они ведь не делали ничего такого, верно? Просто говорили то, что в их ситуациях казалось наиболее уместным, и позволяли говорить им. Но если художникам становилось легче даже от этих слов, Буонарроти не возражал. Ничто не было для него так важно, как спокойствие вокруг него. Когда он взобрался на платформу, увидел, что да Винчи успел разобрать все свои инструменты: кисти, краски и пара палитр были аккуратно сложены рядом с мольбертом. Улыбка мальчика вызвала тëплое чувство и в груди скульптора. — Ну что, готов? — спросил мальчик с вызовом в голосе, — Постарайся не отставать от меня, ведь я выложусь на полную сегодня. Микеланджело сник. Снова эта идея о соперничестве. И снова эти навязчивые мысли, преследовавшие Микеланджело уже не первый день. Ему хотелось отвлечься, но чем ближе был момент их с да Винчи выступления, тем сильнее они врезались в голову парню. Соперничество его и да Винчи, как не странно, было вечной причиной их сотрудничества, несмотря на неприязнь, которую они испытывали друг к другу раньше. Даже ссорясь, они не могли насовсем разойтись — приходилось вновь сталкиваться в негласных художественных дуэлях, которые они без лишних шумих устраивали между собой. И тогда Микеланджело это казалось нормальным. Что ещё могло связывать его и Леонардо, если не борьба за первенство? Что ж, так было раньше. Теперь скульптор боялся, что это будет единственной причиной заинтересованности да Винчи в нём. В конце концов, у Микеланджело никогда не было настоящих близких друзей. Да Винчи стал первым. Грянули трубы, торжественная музыка ознаменовала начало парада. Медленно, на первый взгляд даже незаметно, платформа Губерта двинулась вперёд отдаляясь от остальных. Мысленно пожелав ему удачи, Буонарроти наблюдал за тем, как ван Эйк уезжает всë дальше. Когда он скрывается за поворотом, до ушей скульптора доносится рёв толпы. Парад начался. Платформы шли тихо и плавно, чтобы каждый зритель мог рассмотреть небольшую часть работы художников без нужды перебегать с места на место. К тому же, между ними необходимо было соблюдать дистанцию для безопасного передвижения. Поэтому до момента их с да Винчи выступления оставалось приблизительно полчаса. Микеланджело снова и снова прокручивал в голове эскиз, который они с да Винчи так долго тренировали. Права на ошибку не было: они сразу начинали с красок, пропуская этап карандашного наброска в пользу экономии времени. Да Винчи же прибегнул к способу повторения: пока они были свободны, мальчишка делал быстрые, неосторожные эскизы их с Микеланджело будущей картины в блокноте, заставляя руку запоминать каждое движение, а мозг — мысленно накладывать поверх этого грифельного каркаса слой цвета. Между ними повисла тишина. И примерно через пять минут её нарушил опять-таки Леонардо. — Ждёшь начала? — поинтересовался он, — Понимаю, чем раньше начнём, тем меньше придётся волноваться из-за всего этого. Боюсь, как бы я не забыл нарисовать то, что мы запланировали. Без эскиза довольно трудно... М? Ты чего молчишь? Микеланджело вздрогнул, когда его вытянули из собственных мыслей. Как оказалось, всë это время болтовню друга он даже не слушал. — Просто задумался, — пожал плечами скульптор, раскладывая на своей рабочей стороне то, что принёс в сумке. Да Винчи с интересом прищурился. — О чём? — Это так важно? — Если ты не слушал инструкции Директора-сан, а теперь не слушаешь меня, то предполагаю, что важно. — Забудь. Но да Винчи уже было не остановить. Он отложил блокнот с эскизами и направился к другу. Микеланджело, заметив это, смущëнно отшатнулся и попытался отстраниться, но мальчик подошёл вплотную и, заглянув прямо в его аметистовые глаза, нахмурился, надув губы, как обиженный ребёнок. — Ты помнишь, что мы друг другу пообещали? — спросил он, — Честность, и никаких секретов. Особенно если эти секреты заставляют нас чувствовать себя неправильно. — П-помню... Это действительно так. После разговора в комнате Микеланджело они заключили этакий договор: больше не обманывать друг друга. Сомнительный договор, думал скульптор, но, с другой стороны, теперь он знал, что рядом с ним есть человек, который «знает» его главный секрет, и потому с ним можно было всегда быть честным до конца. — Тогда выкладывай. Если будешь держать в себе, не сможешь сосредоточиться во время парада и напортачишь. Это будет нечестно. Микеланджело задумался. Это действительно заслуживало такого внимания? Скульптор просто в очередной раз боялся оказаться брошенным, это его обычное состояние, ставшее одним из столпов его одиночества в прошлом. Однако сейчас всë было по-другому. Сейчас это действительно волновало его, и скульптор так странно чувствовал себя из-за этого. А слова да Винчи, только что произнесëнные им, лишь подлили масла в огонь. Ладно. Он обещал да Винчи не врать. И да Винчи пообещал то же самое, значит его ответ на вопрос Буонарроти по крайней мере будет честным. — Ну хорошо, — он шумно выдохнул, — ты ведь видишь во мне соперника, верно? Да Винчи, явно не ожидавший, что причина странного поведения Микеланджело будет в этом, на несколько секунд застыл в ступоре. — Ну... Да? А почему ты— — Ну а если ты в итоге меня победишь, что тогда? — резко спросил Буонарроти, — Если ты бросил всë, что имел, потеряв всякую мотивацию работать, что случится, когда даже я перестану быть тебе конкурентом? — А? — удивился да Винчи, — Ты что... — Я уже сейчас вижу, что у тебя есть все шансы на то, чтобы стать лучше, чем я. Что с тобой станет в таком случае? Да и... Что станет со мной тогда? — Что значит «что станет со мной»? — нахмурился да Винчи, — Что это за вопрос? — Ну, я имею в виду, — Микеланджело смущëнно почесал шею. Он уже пожалел, что начал говорить об этом, — если я исчерпаю себя, как рубеж для тебя, какой от меня будет толк, верно? Ты пойдёшь дальше. Я знаю, что это может наступить нескоро, но я чувствую, что это случится рано или поздно, и... Знаешь, возможно, тебе и не нужна планка для роста. Ты и без меня можешь прекрасно справляться. Так что если в будущем я тебе не понадоблюсь, не лучше ли сразу не привязываться ко мне и не вызывать у меня ложных надежд на будущее? Я имею в виду, ты талантлив, да Винчи. Для своего возраста уж точно. Не губи собственный талант желанием быть на кого-то похожим или превосходить кого-то. Лучше думай о том, чтобы каждый день становится лучше самого себя. Ну и... Не заставляй меня зря на что-то надеяться. Я и так этим был по горло сыт раньше. Он замолчал. И да Винчи молчал тоже. Буонарроти стало стыдно: зачем он только обо всëм этом сказал? Весь этот несвязный бред заставил его в очередной раз проявить свою слабость. И перед кем? Перед да Винчи, которому знать обо всех его переживаниях может и не стоило, а может и вовсе было не интересно. Даже если в будущем да Винчи перестанет ценить эту привязанность, у Микеланджело она уже появилась. И непонятно, что кажется нелепее: то, что всего год назад парень не мог бы даже подумать, что будет дружить с да Винчи, или же то, что сейчас он не представлял своей жизни без мальчишки рядом. В обоих случаях он казался себе жалким. Сначала нарушил собственные принципы, а теперь боится до дрожи, что вернётся к старой жизни. И смешно, и грустно. Да Винчи всё ещё молчал, и это настораживало парня. В голову закрались неприятные подозрения: вдруг сейчас да Винчи согласится с его мыслями, и момент их расставания наступит раньше, чем сам парень предполагал. Вдруг он обидится? Что, если сон, заставивший его проснуться сегодня посреди ночи, окажется по итогу вещим? Микеланджело не хотелось об этом думать, но он был готов принять это. Мысленно он неосознанно готовил себя к этому. Но то, что сказал ему да Винчи после долгой тишины, повисшей между ними, застало его врасплох. — Ты как был идиотом, так и остался. Парень поднял на друга озадаченный взгляд. Мальчик скрестил руки на груди, в его взгляде читалась обида. — Ч-что? — Он ещё спрашивает! — грубо ответил Леонардо, — Да за кого ты меня принимаешь, если думаешь, что я поступлю с тобой подобным образом? — Но... — Микеланджело попытался объсяснить, — Ты же сам сказал, что пришёл в музей, потому что увидел во мне конкурента... — А часть, где я рассказываю тебе о том, как ты мне дорог, ты прослушал, видимо, — да Винчи глубоко вздохнул, — я столько раз сказал тебе, что ты мой самый близкий друг. Почему ты продолжаешь сомневаться в чëм-то? — Я... «Потому что не могу поверить в то, что кому-то вроде тебя действительно может быть интересен такой затворник, как я». — Слушай, — уже спокойнее продолжил Леонардо, — я не знаю, что с тобой происходило раньше, как ты общался с людьми раньше, общался ли ты с ними вообще... Но если ты не доверяешь мне, то... Микеланджело приготовился к худшему. А именно к тому, что именно сегодня он всë испортит своим недоверием. — ... Мне всë равно. Я по-прежнему считаю, что ты мой самый дорогой и близкий человек из всех, кого я знал за тринадцать лет жизни. Микеланджело ошеломлëнно уставился на друга. — Правда? — Господи, — да Винчи удержался, чтобы не шлëпнуть себя ладонью по лбу, — конечно правда. Почему ты такой непутëвый, в самом деле. Микеланджело, до этого боявшийся разозлить мальчишку, теперь сам надулся и отвернулся. То, как резко они с Леонардо поменялись ролями обиженного и обидевшего, было до абсурдного забавно. Казалось, что да Винчи насмехается над ним. И Микеланджело это не нравилось, даже если он знал, что заслужил это. Но в следующую секунду обидчивый тон да Винчи сошёл на нет. Он смущëнно заправил за ухо лезшую в глаза прядь длинной чëлки и отвёл взгляд. — Если честно, я не понимаю, что заставило тебя думать таким образом, но... Я бы совершил самый глупый поступок в своей жизни, если бы использовал тебя только как мотивацию для работы. Признаю, я бы мог, — он хихикнул, когда увидел как резко Микеланджело поднял на него взгляд после этих слов, — если бы ты не был моим другом. Но мы друзья, и я никогда не захочу намеренно ранить твои чувства. Да Винчи мягко коснулся руки Микеланджело, и тот дëрнулся, не ожидая контакта. Однако позволил мальчишке осторожно взять свою ладонь, сухую, мозолистую, в его крохотную ладошку. — Я дружу с тобой не потому, что мне это выгодно. Безусловно, ты вдохновляешь меня, и ты стал тем, кто вернул мне желание заниматься живописью. Но не это главное. Благодаря тебе у меня появились семья и друзья. Ты помог мне избавиться от чувства одиночества. Кто знает, если бы не ты, может я бы никогда и не нашёл место, которое могу назвать домом. Ты заставляешь меня чувствовать себя нужным. Поэтому прости, если я не могу отплатить тебе тем же, даже если я стараюсь. Увлечённые своим разговором, они даже не заметили, что платформа Рембрандта и Мухи уже давно прошла свою часть пути, и теперь Эль Греко и Ван Гог начинали своë шествие по парадной площади. Времени оставалось совсем мало, но два юных гения будто забыли об этом. Микеланджело не мог ни о чëм думать, разве лишь о том, как не пустить скупую мужскую слезу прямо перед да Винчи. Никто никогда не говорил ему таких слов. Никто кроме Аой никогда не говорил, что Микеланджело ценный. В конце концов, никто не показывал этого так, как делал это маленький мальчик перед ним. И желание верить ему насмерть боролось с болезненными воспоминаниями о жестоком сенпае и его побоях, о завистниках из ателье, подставлявших его и насмехавшихся над ним, о людях, которые хотели стереть его имя из истории искусства, даже если он не сделал ничего плохого. От этой смеси страха и благодарности в груди хотелось кричать. Но скульптор позволил себе лишь тихо зашипеть. Да Винчи крепче сжал его ладони и прижал их к своей груди. Удивлëнный таким жестом Микеланджело поднял на него непонимающий взгляд и столкнулся с серьёзными карими глазами Леонардо, которые смотрели, казалось, прямо в его разбитую душу. — Даже не вздумай сомневаться во мне. Во всех смыслах. Верь в меня, как в художника и как в друга. Я не собираюсь предавать тебя или что-то в этом роде. И то, что я хочу стать лучше, чем ты, никак не должно влиять на моё отношение к тебе, как к человеку. Микеланджело закусил губу, но не посмел отвести взгляда. — Когда-нибудь я обязательно превзойду тебя, — усмехнулся да Винчи, — я в этом даже не сомневаюсь. Но пока это не произошло... Прошу, позволь мне хотя бы сейчас стоять на одной ступени рядом с тобой. — А потом? — неуверенно спросил Микеланджело, всë ещё не веря в услышанное, даже несмотря на все те, без сомнений, искренние слова, которые сказал ему да Винчи. — А потом... — мальчик мягко улыбнулся, — когда я стану лучшим, я хочу, чтобы ты работал без устали, чтобы превзойти меня. И тогда я буду становиться ещё лучше, чтобы нагнать тебя снова. Тогда мы с тобой никогда не расстанемся. Микеланджело почувствовал, как дрожат его руки в ладонях да Винчи. Ему не стоило так волноваться перед парадом, иначе он вряд ли сможет собраться с мыслями на публике, но он просто не мог ничего с собой поделать. Голова была пуста, в ней звучали, будто на повторе, одни и те же слова: да Винчи не бросит тебя, да Винчи хочет быть с тобой всегда, да Винчи твой друг. И верить им хотелось всë больше, особенно когда да Винчи с такой решимостью смотрел ему в глаза... — Микеланджело-кун, да Винчи-кун! Голос Аой отвлёк их друг от друга. Резко они отшатнулись в разные стороны и подошли к краю платформы. Директор смотрела на них с земли. — Директор-сан? — да Винчи вопросительео посмотрел на неё. — Сейчас ваш выход, у вас всë готово? — спросила девушка. Два юных гения синхронно кивнули. — Готовы! — Отлично, — она улыбнулась им так, будто ни секунды не сомневалась в их ответе, и они знали, что так оно и было, — сейчас ваша платформа тронется, и вы будете выезжать на площадь. Начинайте рисовать, как только окажетесь на виду у зрителей, и не останавливайтесь, пока не закончите. Мы встретимся в конце маршрута, когда платформы полностью остановятся. — Поняли, — кивнул да Винчи, — полагаемая на Вас, Директор-сан! Микеланджело тоже кивнул ей в знак признательности. — Полагаюсь на Вас! — сказала она в ответ, — Вы справитесь, я знаю. Удачи! Она пару раз постучала по стенке платформы, и большая, украшенная красными и серебрянными декорациями машина начала своë движение. Оно было медленным, и двум юным гениям ещё предстояло дождаться момента, когда они наконец окажутся на виду у тысяч людей. И всë же, даже несмотря на это, Микеланджело охватило ужасное волнение. Сейчас самое главное — собраться и выдать лучший результат, на который он был способен. Он уже давно не рисовал на людях, и вспоминать это странное ощущение было тяжело, будто выход из зоны комфорта. С другой же стороны, сколько раз с того самого августского дня он это делал? И не сосчитать. — Я тоже волнуюсь, — прервал тишину между ними да Винчи, — но пока ты здесь, мне не так страшно. Он вновь протянул Микеланджело руку, но на этот раз не стал брать ладонь парня сам. Это было предложение. Вопрос, на который сам скульптор должен был ответить. — Мы прошли большой путь, а предстоит пройти ещё больше. И я хочу, чтобы мы сделали это вместе. Кто бы из нас по итогу не выиграл в этом состязании, пока это с тобой, всë в порядке. Улыбка, тëплая, лучезарная, появилась на его лице, и Микеланджело показалось, что он смотрит на настоящее солнце, спустившееся к нему с неба. — Ну так что? Хочешь идти дальше вместе со мной? Если пообещаешь, то так просто от меня не отделаешься. Каков твой ответ? Микеланджело понимал, что здесь не может быть второго варианта. Они с да Винчи действительно прошли так много, и это было лишь одной малой частью того, что ждёт их впереди. Изменилась их жизнь, изменились прошлое и будущее. В конце концов, претерпели изменения и они сами. Микеланджело Буонарроти, который прятался от собственных страхов за закрытой дверью, который не видел ничего вокруг за завесой страха предательства, который хотел навеки остаться в одиночестве, чтобы больше ни одна живая душа не смогла его ранить, остался в далёком прошлом, как и тот да Винчи, который прятал от него истину за лживой ненавистью и колкими словечками. Скучал ли Микеланджело по прошлому? Он бы соврал, если бы сказал, что нет. Но оно, похоже, больше никогда не вернётся, и у Микеланджело не было других вариантов, кроме как принять новую судьбу. Правда теперь, после всего того, через что они с да Винчи прошли ради этого настоящего, он бы не согласился расстаться с ним. Да и та жизнь, которую он получил в итоге, его вполне устраивала. Того, что он знал раньше, больше не существовало. Презирающий его да Винчи теперь был лишь призрачным воспоминанием, фантомом из прошлого, которому суждено остаться там, куда Микеланджело уже никогда не вернëтся. А на его месте стоял он — такой любящий и искренний да Винчи, чью ангельскую сущность наконец и ему удалось понять. И думать над тем, принять его или отвергнуть, Микеланджело не станет ни секунды. Когда он принимает ладонь да Винчи, на его губах наконец появляется лёгкая улыбка. — Ловлю тебя на слове. Они мягко пожали друг другу руки, закрепляя данное друг другу обещание. В это время нос платформы уже начинает выезжать из-за стены здания музея. Вот-вот они окажутся в центре внимания в самый первый раз. И оба молча соглашаются друг с другом, насколько рады тому, что этот первый раз у них происходит именно друг с другом. — Готов? — да Винчи смотрит на него с вызывающей улыбкой. Его краски и кисти уже наготове. А что же Микеланджело? Он так же улыбнулся другу в ответ, и дрожь в его теле наконец угасла. И дело было не в страхе перед парадом. Просто ему вдруг стало так легко и хорошо, будто ноша, которую он нëс на себе все эти годы упала с плеч. Хотелось рассмеяться от этого чувства: наконец он не сомневается в том, что всë происходящее должно быть именно таким. — Как никогда. И этих слов достаточно. Они выходят навстречу солнечному свету и ликующей толпе, крепко сжимая ладони друг друга.