Пернатые: Соколиный

Если бы кто-то сказал Матвею, что он снова будет счастлив, он бы ни за что не поверил. Жизнь для него после расставания с Кузьмой приобрела иную окраску, а после смерти родителей — иное понятие. Он жил в пустоте, барахтался в болоте, как лягушка, живя с виной и даже не думая что-то менять в своей никчемной жизни. Для него существовала только работа. Только она спасала его, разбавляя серый цвет неяркими всплесками эмоций. Никто, кроме бога или судьбы, не знал, что на горизонте появится Олег. Лейтенант Серпенко. С зелёными глазами и широкой улыбкой. Тот, кто перевернёт Матвеево существование, встряхнёт болото, выловит его из густой грязной массы вины и наполнит чувствами. Кто заполнит пустоту в его душе, напишет новую страницу жизни, заставит улыбаться, мечтать и жаждать прикоснуться. Не важно как и к чему: рука, нога, спина, голова, губы, грудь… — лишь бы касаться Олега. Матвей не думал, что Серпенко привяжет к себе и заставит привязать себя тонкой ниткой, прочность которой будет зависеть только от них двоих. — Мне Кручин опять предложил своё место. Сказал, что будет настойчив. Угрожал пожаловаться Пескову, что я пренебрегаю его предложением. — Вот как. Пожаловаться решил. — Ага. Я снова отказался. Нет, нет и нет. Мне ни к чему такие обязанности. Я с двадцатью гадёнышами справиться не могу. Представляешь, перестали меня слушаться. Вместо «Эй, ухнем» сегодня спели «Нэсе Галя воду». Но теперь у меня есть на них управа. — Строевая. — Она самая. Дама, я скажу тебе, суровая. Стоит только сказать: «А теперь — строевая», как они сразу же притихают и жалобными глазами на меня смотрят. А я же злодей, как вы выразились, товарищ контр-адмирал, ни в какую не покупаюсь на их щенячьи взгляды. И тогда мы начинаем заниматься балетом. Ножка правая, ручка левая, ножка левая, ручка правая. Кругом. Кругом. Вот думаю, может, нам кружок бального танца открыть? Они у меня просто прелесть. Настоящие танцоры. Только трико не хватает. — Трико? — Трико. Знаешь, такое — в облипочку, когда видно всё. — Я на трико не согласен. Да и на балет тоже. Но если они и дальше продолжат тебя не слушаться, я готов на них посмотреть сурово. — И спеть им «Нэсе Галя воду». Матвей научился даже сарказму. С Олегом это было просто, как-то само выходило, будто Матвей всегда таким был. За собой стал замечать, что изменился, хотя, поднимаясь на мостик, всё равно был серьёзен и на добрые слова не разменивался. Перед Песковым и Романовым тоже был прежним, но с Олегом менялся. Будто контр-адмирал оставался за дверью, а его место занимал Матвей Клавдин — простой мужчина, изголодавшийся по чувствам и живущий только одним человеком. Как же так получилось? Чем он заслужил второй шанс? И почему именно на него посмотрел Олег Серпенко? Подняв руку, Матвей положил ладонь Олегу на затылок и притянул к себе. Поцеловал. Мягко и нежно. Олег ответил. — Расскажи мне историю, — попросил Матвей. — Историю? — переспросил Серпенко. — Да. Сказку. Нашу сказку. Которую будем знать только ты и я. — Хм… — Олег задумался, немного отстранился от него. Затянулся сигаретным дымом, выдохнул. Матвей лежал на кровати, смотрел на него, гладил руку, спину, бедро. Не важно что, лишь бы касаться. А Олег лежал рядом, согнув руку в локте, поддерживал кулаком голову и будто бы нависал над ним. — Ладно, говори слово. — Слово? — Да. Любое слово. — Серпенко отвернулся от него, чтобы затушить окурок в пепельнице, стоявшей на подоконнике. Матвей провёл по спине пальцем, захватил его плечо, чтобы повернуть обратно. Олег вернулся к нему, продолжая опираться на руку. — Крейсер. — Пф, — тихо засмеялся Олег. — Товарищ контр-адмирал, вы военный до мозга костей. Матвей хмыкнул, смутился. И правда, неужели других слов не нашлось? Отвёл взгляд, задумался. Олег поцеловал его. Прихватил нижнюю губу зубами, потом прошептал: — Не надо другого слова. Мне это нравится. Матвей ничего не ответил, потому что утонул в зелёном омуте. Потянулся за поцелуем. Как выяснилось, целоваться они любили оба. Раньше Матвей за собой такой привычки не замечал, но Олега невозможно было не целовать. — Хорошо, слушай, — выдохнул Олег, отклоняясь от него. Его пальцы коснулись груди Матвея, а Клавдин захватил его ладонь и начал перебирать пальцы, продолжая смотреть на любимого. — В далёкой-далёкой галактике, в самой жопе вселенной родился крейсер. Матвей улыбнулся. Олег был до ужаса серьёзным, а история Матвею уже нравилась. — Он был маленький, страшненький, кривенький и какой-то уж дохленький. Вселенная посмотрела на него, охренела от такого сынка, перекрестилась и подумала: «Ну, я же из жопы его родила, другого получиться и не могло». Ну и на фиг забыла о своём создании. — Матвей тихо засмеялся. — В общем стал жить крейсер один. Висит в невесомости, жрать не просит, спит, ни о чём не думает. Чахнет. Тут откуда ни возьмись появляется какая-то хрень со множеством ножек. Тело длинное, уродливое, рога на башке, из задницы фонарь торчит. Крейсер как увидел её, перекрестился и так бочком-бочком сваливает, значит, подальше, чтобы она его не приметила. Но внеземная жизнь, видно, тоже когда-то родившаяся из жопы Вселенной да благополучно забытая ею, всё равно заметила крейсер. И такая подлетает к нему, смотрит и думает: «Ёб вашу мать, а это что за чмо такое?» Ну, почесала седьмой левой лапой правый рог и решила, что так это дело оставлять нельзя, взяла и приварила к нему два здоровых мощных двигателя. К слову сказать, у крейсера даже этого не было. Просто что-то вроде куска железа. Он же из жопы вылез. Ага, приделала ему сзаду двигатели, облетела его, довольно кивнула и свалила дальше. Ну, крейсер такой немного потусовался в космосе и решил опробовать, что же за херню ему присобачила страшила космическая. Немного поднапрягся и выдавил из движков какой-то непонятный синий газ. Матвей тихо рассмеялся, сильнее сжимая ладонь Олега. — Смекнул крейсер сразу, что с этими жуткими шутками в его заднице можно летать. И даже далеко, и вроде как круто это. Летает себе по кругу, радуется. Тут раз, видит, ещё какая-то страшила к нему тащится. Подумал, что первая вернулась, а то оказалась другая. Ну, думает, ничего страшного не будет, если и эта подлетит к нему и чего-нибудь ему в задницу запихнёт. Подлетев, чудо-юдо, даже слов нет описать, насколько оно страшное, проникло в него, оттодрало как следует и полетело дальше, искать новую жертву. Крейсер приуныл, ни хера не понял. Вроде понравилось, а вроде и нет. Да и из жопы ничего нового не торчит. Но через несколько дней понял, что завёлся в нём кто-то странный и болтливый. Всё нутро перевернул, что-то там перестроил, заявил, что теперь он главный, и крейсер должен его слушаться. Ну, крейсер подумал, что в этом нет ничего плохого, и согласился с ним. Посоветоваться-то было не с кем. Значит, летают они вдвоём дальше, никого не трогают, радуются чему-то. Вдруг видят, к ним снова кто-то летит. Ну, крейсер такой оживился. Не вставят, так припаяют, не припаяют, так вставят. Подлетело это третье чудовище, посмотрело так на него и впиндюрило ему в правую и левую бочины по два ствола. Крейсер не совсем понял. Спрашивает: «А чё не в зад»? А третий страшила отвечает: «Не положено. Расхуярит ещё, дохлым будешь». Крейсер такой задумался и согласился с третьим. Ну, тот попрощался и свалил. Крейсер глянул на себя со стороны, да вроде ничего так, четыре ствола, хорошие такие, мощные. Внутренний дружок, тот, что в нём завёлся, согласился тоже. Мол, типа даже похорошел. А позже поняли оба, что эти стволы ещё и стрелять могут. И не просто холостыми. Матвей не сдержался и снова тихо рассмеялся. — Летят они дальше, уже и маршрут выбрали. Больше бессмысленно круги не наворачивают. Теперь у них цель есть, найти ещё кого-нибудь, может, вставят что-нибудь новенькое. Встречается им четвёртое чудовище. Посмотрело так на них, одобрило внешний вид, потом пнуло. Крейсер чуть не сдох. «Ага, — говорит, — непорядок. Вот встретишь злого дядьку Черномора, что тут невинные крейсера ищет, он же от тебя даже порошка нюхательного не оставит». И начало мять его, лапать, иногда даже бить. Крейсер стойко вытерпел пытки и охренел. Когда четвёртое страшное вселенское дерьмо свалило, увидел он, как сильно изменился. Бочки стали наливные, морда вытянутая, задница сочная. Блестит весь, под звёздами переливается. В общем, себе нравится. Короче, полетели дальше. Видят пятое чмо к ним летит. Ну, крейсер думает, сейчас его снова как помнут да как приласкают, будет он ещё краше. Но тут случается облом. Подлетает к ним тот монстр, и видит крейсер, что монстр вовсе не монстром оказывается. Крейсер аж охренел. «Ты кто, прелестница»? — спрашивает он. «Я Елена Премудрая, — отвечает не-монстр. — Лечу, куда хочу, замуж хочу, возьми меня, чу-чу». Матвей не удержался, издал смешок. Захватил лицо Олега ладонями, прижался к его губам. — Ну, крейсер такой сначала не понял, — продолжил Олег, — а потом почувствовал, как воспылал, как вспотел, как сильно захотел. Думает, если я сейчас этого не сделаю, то не буду мужиком. И, короче, взял и сделал мужицкое дело, засунул в Елену Премудрую сразу четыре ствола. Обалдела Елена и отдалась крейсеру полностью, выкрикивая на весь космос: «Я люблю тебя!» И понял крейсер, что родиться из жопы Вселенной не так уж и плохо, главное, страшных уродов на своём пути встретить, которые бы научили тебя жить… На мгновение Олег замолчал, а потом, погладив щеку Матвея тыльной стороной ладони, улыбнулся и спросил: — И знаешь, чем вся эта история закончилась? — Чем? — Они жили долго и счастливо. Матвей некоторое время смотрел Олегу в глаза, потом положил ладонь на затылок и притянул его голову к себе. Поцеловал. — Я тоже тебя люблю, — сказал Матвей в четвёртый раз.