***
Кровать в комнате Чонина немногим шире, чем у Сехуна, но вдвоем на ней спать все равно неудобно. В воображении тут же появляются кадры из фильма, где герои спят в обнимку или тесно прижавшись друг другу, и щеки заливает недопустимая краска. Сехун прокашливается в кулак, отгоняя видения и обращая внимание на свое отражение в вертикальном зеркале. Чонин оставил его исследовать квартиру, исчезнув, чтобы закинуть мокрые вещи в стирку. Странно видеть себя не у себя дома и не в своей , но даже это не так странно, как переодеваться в девчачьи вещи, расхаживать на каблуках и красить глаза. Хотя в волосах Сехун почему-то больше не видит проблемы. Он хмурится, поняв, что Чонин, собственно, тоже ни разу об этом не обмолвился. Может, он какой-нибудь извращенец, похлеще тех, что ездят в забитых вагонах метро и лапают школьниц. Ведь, если хорошенько подумать, Сехун не так уж хорошо его знает. – Скажи честно, ты лоликонщик? Выставляя режим на стиральной машинке, Чонин поворачивается на голос и застает парня в дверном проеме. Сложивший на груди руки Сехун, как ему кажется, излучает пуленепробиваемые волны. Только выбившиеся из общего хаоса молочно-клубничные пряди нарушают его авторитетное положение, но плевать на них. Чонин хмыкает, уголки его губ приподнимаются, и весь он снова превращается в того элегантного и в то же время первобытного самца, от которого у девчонок перехватывает дыхание и дрожат коленки. Сехун как может давит в себе одну из таких девочек, дабы не уподобляться большинству – в конце концов, пора бы уже признать, что теперь он имеет на Чонина определённые права. А им – хрен. Внутренний маленький Сехун, закатив глаза, салютует всем завистливым засранкам средними пальцами на обеих ручках. – Мы уже выяснили, что я не гей, – со смешком говорит Чонин, поднимаясь с корточек и нажимая на кнопку старта, – и теперь ты хочешь сделать из меня педобира? Сехун фыркает, волей-неволей пятясь назад, когда старший делает шаг вперед. А ещё полчаса назад этот парень клялся-божился, что теперь между ними не будет ничего выше пятнадцатого рейтинга до тех пор, пока Сехун не представит его своей маме. Пф. Так он и поверил, ага. Ким Чонин и секс – это как джин и тоник, как сыр и пицца, как человек и паук, как Бён Бэкхён и косметика, как Сехун и кирпичи – в общем, понятно. Неотделимы, крч. Да и что плохого в лоликоне? Конечно, Сехун немного не укладывается в понятие; он не маленькая, не девочка, и никакой груди у него нет, кроме родной ровной гладильной доски с темными сосками, но ведь там даже пофапать не на что – куда ему до сексуальных невинных прелестниц. Всё, что у него есть, и на что у Чонина могла возникнуть фиксация: это худые стройные ноги, покатые плечи и узкая талия, ну и, конечно, волосы, которые он, ей-богу, завтра первым делом срежет. O'кей. Таким образом, велика вероятность, что Чонину попросту нравятся трапы. Сехун брезгливо кривится и при следующем шаге внезапно обнаруживает, что наткнулся на стену, а Чонин, не сводя смеющегося и донельзя игривого взгляда, продолжает наступление, хотя потенциальная жертва даже и не думает убегать (кто бы мог подумать, что флирт подобного рода будет настолько доставлять). – Надо позвонить и предупредить, что я останусь у тебя, – успевает произнести младший до того, как история повторяется вновь: Чонин прижимает его к стене, к себе, кладет руки на бедра, обтянутые драными джинсами (совершенно точно мужскими, кстати), и рвано выдыхает прямо в приоткрытые губы. Сехун уворачивается от поцелуя, улыбается как-то пьяно и чувствует расходящийся по телу жар, когда Чонин не теряется и целует открытую шею, под линией челюсти и рядом с кадыком, гуляющим вверх-вниз по горлу, когда парень искушенно сглатывает. – Это была самая бредовая идея из всех, – хмыкает он, запуская пальцы одной руки в тёмные волосы, пропуская их сквозь пальцы и снова больно цепляясь за них, второй рукой блуждая в вороте футболки, оглаживая тонкими любопытными пальцами ключицы и скульптурные плечи. Чонин издает звук, похожий на рычание или хрип, Сехун даже думает, что ему померещилось – всё померещилось; он до сих пор ждёт подвоха там, где его быть не должно. И к черту пятнадцатый рейтинг, они же не подростки какие-нибудь и всё понимают о своих желаниях – не сиюминутных, о которых будут завтра жалеть. – Тебе придётся помириться с Чанёлем, – Сехун цепляется за последнюю здравую мысль о друзьях, вспоминая их последний вечер, когда они пришли поддержать его, когда он, как идиот, чуть не похерил свой шанс быть с Чонином. «Но не похерил же», вовремя исправляется он и сдавленно выдыхает, когда Чонин прикусывает кожу за ухом. – Я по-прежнему неуверен, что происходящее не сон, – признается он, не соображая, почему именно сейчас у него не получается заткнуться, и заглядывая в чёрные и блестящие, как дно колодца, глаза старшего. Чонин молча кивает, его ладонь, тёплая и ласковая, прижимается к сехуновской щеке, а пальцы второй распускают наскоро скрученный узел в волосах. Почесывая переносицу и пытаясь скрыть смущение, Сехун шмыгает носом и сдувает с глаз челку, позволяя Чонину утянуть себя в сторону комнаты и кровати, проектированной-точно-не-для-двоих. Даже так они оба могут услышать, как барабанит неугомонный дождь по крышам домов, а машинка споласкивает одежду. Чонин протягивает ему свой телефон, и парень неуверенно, но благодарно кивает, набирая сообщение, в котором сообщает, что всё с ним в порядке и что он останется ночевать у друга. Ответ приходит со смайликами, из чего Сехун догадывается, что мать встретит его расспросами и многозначительными помигиваниями. Дай боже и ему, и Чонину терпения, чтобы пережить завтрашний день (и сегодняшнюю ночь в уютных объятиях человека, одного взгляда на которого достаточно, чтобы быстрее забилось сердце).***
Всё самое интересное происходит в лучших традициях мелодрам, только в их случае Сехун не беременная дама средних лет, его любовник не мексиканский студент по обмену в два, а то и в три раза его младше и, в общем, единственный у кого дергается глаз при присмотре сего вселенского вротебисия – Бён Бэкхён. – Сделайте мне это развидеть, пожалуйста, – взвывает он, имея в виду не столько Сехуна рядом с Чонином, весь вид которого внушает страх и ужас, впрочем, как и всегда (король школы «Виктория», чтоб его), сколько немытое гнездо взлохмаченных после сна и нерасчесанных волос, неровно просматривающееся через натянутый фиолетовый берет, утопленнические круги под глазами, криво обрезанные бермуды, белые больничные шлепанцы и повисшую с одного плеча майку. Разумеется, сехуновские вещи не высохли к утру. И теперь из-за его внешнего вида Бэкхёна поглаживает сердечный приступ. Хотя все более чем уверены, что он переигрывает. Чанёль посмеивается, прикрываясь зачехленной гитарой, а маленький внутренний Сехун силится когда-нибудь, но нескоро оторвать ладонь от лица и сквозь стыд взглянуть на Чонина, которого, по всей видимости, абсолютно всё устраивает. – Чонин, познакомься. Эти припизднутые дорки – мои друзья. Мои припизднутые друзья, как вы уже знаете, это – Ким Чонин, и теперь мы официально встречаемся. Чанёль почему-то начинает заливисто ржать, лупя, что есть силы себя по ляжкам, и хитро оборачивается к мечущему молнии Бэкхёну. По правде, Сехун не понимает, что происходит. Чонин тоже, но они оба слишком удивлены, чтобы спрашивать первыми (а ведь, по идее, роли должны были быть распределены иначе). Призвав остаточную чакру хладнокровия, Бэкхён достает из кармана несколько тысяч вон и, закатив подведенные глаза, вкладывает их в протянутую чанёлевскую ладонь. Он выглядит не слишком довольным, но тот подбадривающе обнимает его за плечо. – Во-первых, сам ты припизднутый, – насмешливо и отчего-то нервно фыркает он, – а во-вторых, привет, ты не единственный среди нас, кто встречается с парнем. Чанёль и я тоже, типа (он показывает пальцами кавычки) встречаемся. – Эй, что значит «типа»? Чанёль легонько толкает старшего в плечо, но заметив, как у того покраснели кончики ушей, понимает, что зря. Чонин хмыкает, явно довольный возникшим спектаклем и взаимными признаниями в нетрадиционных погрешностях, сдергивает с Сехуна никчемный фиолетовый берет и произносит отвлечённое: – Прежде чем ты сострижешь этот пиздец, у меня есть на него кое-какие планы. Сехун, все ещё пытающийся принять тот факт, что вокруг него собрались одни пидарасы, и что теперь у него есть достойное и крайне убедительное объяснение, откуда растут ноги его ориентации, пропускает некоторые реплики мимо ушей и, смаргивая, очухивается как раз в тот момент, когда розовые сопли мягко ложатся на его плечи. Прямо посреди людной улицы. Блять. – Дай угадаю, – язвительно подхватывает Бэкхён, – в эти твои планы (он снова делает этот жест, но на этот раз к лицу Сехуна накрепко – как минимум до конца столетия – прирастает его ладонь) также входят те чёрные гольфы, шортики и рубашка в клетку. Сехуну даже не нужно поворачиваться, чтобы узнать, что Чонин загадочно усмехается, наводя ужас, Бэкхён ему вторит, а Чанёль умирает со смеху. А единственным, кто морально от этого всего пострадает (и втайне от всех и самого себя получит удовольствие), снова окажется именно он – О Сехун.