he's my girlfriend

Чтобы осмыслить сказанное Чонином, у него уходит от двух до десяти секунд, несколько взмахов мокрыми ресницами и безуспешные попытки придумать вразумительный ответ. Сехун хмурится и не может понять, с какого момента всё обернулось против него. Неужели он настолько потерял голову, что сам не заметил, как его наебали? В голове не укладывается. Задумчивая складка появляется между его бровями, и, заметив это, Чонин довольно хмыкает, но не отстраняется, удерживая парня в узком пространстве своих рук. Он наклоняется вперед и почти касается губами уха младшего, из-за чего влажные витки блекло-розовых волос щекочут лицо. – Много думать – вредно. Внутренний маленький Сехун хочет съездить кулачком по лицу Чонина во второй раз. Можно даже с другой стороны – для симметрии. – Когда ты понял? Самый логичный и животрепещущий вопрос из всех. О том, что тот уже какое-то время знает о заговоре, ясно как дважды два. – Сказать по правде, – говорит Чонин, не спеша отодвигаться от парня и обрывать телесный контакт, – я понял в тот же день, когда ты впервые пришёл к воротам школы. Сехун округляет глаза и вцепляется пальцами в рукава растянутой худи. Он чувствует, как его начинает трясти. От холода или напряжения – кто знает. Получается, Чонин знал с самого начала. Блять. – Но как? – осторожно спрашивает Сехун, и его голос звучит охренительно глухо даже в молчаливой тишине коридора. Невозможно. Если Чонин знал, то зачем ему нужно было соглашаться на свидание? Зачем было приглашать Сехуна к себе домой и целовать? Чтобы поглумиться? Чтобы окончательно влюбить его в себя? А что, если тот Чонин, с которым Сехун провёл почти двадцать четыре часа, не настоящий? Обольстительный ублюдок и не более. Мягкие губы, ненавязчивые прикосновения, обаятельная улыбка и внимательные жесты – а Сехун повёлся на всё, как неопытная девчонка. Тоже мне герой-любовник. – Помнишь, когда Чанёль впервые привёл тебя на склад? Тебе было пятнадцать или шестнадцать – такой неприметный серый воробушек, занавешенный длинной челкой. Чонин беззлобно усмехается, а младший смутно припоминает день, когда Чанёль раскидал старшеклассников, решившись продемонстрировать силу и избить после уроков мелкого задрота, помог подобрать с земли раскиданные тетради и сказал, что быть зубрилой – стрёмно и не катит для настоящих мужиков. Сехун – тот мелкий задрот, а Чанёль – его супермен. …который и привёл его на склад. Полуамбар с промявшейся крышей и дырявыми стенами, но вопреки пыли и сырости там было круто, атмосферно, и казалось, будто ты попал в полнометражное кино про гангстеров и большие пушки. Уже тогда у Чонина с Чанёлем появились первые прорехи в дружбе, словно с каждым часом жирный червяк сомнения прогрызал себе дорожку к освобождению. От обязательств перед бандой, лучшим другом и улицами. Сехун помнит того Чонина – с пробитым ухом, содранными кулаками и дорогущим телефоном в руке, который он то и дело сжимал и матерился. Тогдашний Чанёль тоже был совсем другим: короткостриженый прогульщик с сумасшедшим взглядом и маньячной лыбой, готовый броситься на помощь любой попавшей в беду заднице и надрать соответствующее место обидчикам. Но он и подумать не мог, что Чонин тоже помнит его. – Когда ты подошёл ко мне, весь этот розовый антураж, косметика и гольфы, признаюсь, застали меня врасплох, – хмыкает старший, заглядывая Сехуну в глаза. Неземные карие глаза. – Мы не виделись пару лет, но твоё лицо оказалось нетрудно вспомнить. Дрожь в теле становится слишком явной. Сехун сдерживается, чтобы не сползти вниз по стенке и не обратиться в бесформенную лужу, потому что ноги немеют и подкашиваются, картинка перед глазами вращается, а мысли и вовсе сбиваются в кучу. Но, чёрт подери, мужик он или нет. Самое время действовать открыто. Ведь он именно за этим сюда шёл, не так ли? – Тогда зачем всё это? Ты мог сказать, что шутка не удалась, и послать меня, но даже пошёл со мной на свидание, – голос срывается, что можно отнести на промерзшее тело и первые признаки болезни. Какие нервы, о чём вы? Ха-ха. Чонин щурится и усмехается. Ему не очень-то по душе такая «шутка». – Мне было интересно, как далеко ты зайдешь. Ему было интересно. Внутренний маленький Сехун молчит, прижимая руку к левой стороне груди, где почему-то нещадно болит. Болит и сжимается разбитое сердце. Вот и всё. Сехун грустно улыбается уголками губ, как Пьеро, у которого отобрали Мальвину, поднимает руку и слабо упирается сжатым кулачком в чониновскую грудь, наполовину закрывая надпись HOMEBOY. Как герои дорамы, ей-богу. – Можешь собой гордиться, – говорит младший, опуская глаза в пол; вокруг кед уже разлилось маленькое озерцо, и двухнедельное воспаление легких ему обеспечено. – Я действительно в тебя влюбился. Теперь некуда больше унижаться, и пусть Чонин делает, что захочет. Высмеет его, втопчет в грязь или плюнет в лицо «сраный педик» – Сехун сделал свой выбор. Лучше так, чем он будет держать и копить всё в себе, мучиться от того, что у него была возможность признаться, а он ей не воспользовался. И ему не стыдно за эти чувства, потому что они настоящие. Нет смысла играть и притворяться, что это не так. Первая любовь, он представлял её совсем по-другому – уж точно чуть более продолжительной и взаимной. Он собирался признаться либо под звёздами во время осеннего фестиваля, либо на «сто дней», а не так, стоя в мокрой одежде, с кошками, скребущими в грудной клетке, когда его придавливает огромной плитой сожаления. Сехун охает – скорее от неожиданности, чем от боли, – когда Чонин тычет пальцем под рёбра, и поднимает раздраженный взгляд, мол, ну а теперь-то какого хуя? А тот, наклонив голову, озорно улыбается и по-кошачьи щурится. – Я тоже. Сехун не понимает юмора (тупит беспощадно, на самом деле, а ещё бывший задрот называется). Он спрашивает: – Ты тоже в себя влюбился? «Где чёртовы обзывательства и тумаки?», возмущается в какой-уже-раз-уязвлённое подсознание. Фыркнув от смеха, Чонин качает головой и кладёт тяжелую и очень горячую ладонь на молочно-клубничную макушку, безжалостно ероша спутанные волосы. Сехун старается не потянуться вслед за рукой, но всё опять идёт по пизде. Маленький внутренний Сехун фанючит и едва не машет помпонами со слезами на глазах. Чонин, чтоб его, ласковый и улыбается ему – тут кто угодно потечет. Блядство. – Мне нравятся твои волосы, – говорит тот, ведя смуглыми пальцами вдоль гладких прядей. Сехун (откуда только наглость берётся?) скрещивает на груди руки и вздёргивает бровь. Может себе позволить, в конце концов, ведь у него теперь нет секретов от Чонина, в то время как тот сто процентов увиливает от ответа. И когда всё так переменилось? – А ещё мне нравится смотреть на тебя, – продолжает он в том же духе, но на сей раз Сехун перестаёт шумно и сердито сопеть и вообще забывает, как дышать. Земля для него прекращает вращаться, а дождь – барабанить по крышам, потому что лицо Чонина оказывается в миллиметрах от его собственного, а тёплые губы почти касаются его губ. – Я тоже… по уши влюблён в тебя, О Сехун. Если всё происходит наяву, то нахуй сны, он больше никогда не сомкнет глаз, чтобы не потерять ни одного мгновения с Чонином. Хотя что-то подсказывает, что ему снова и снова будет сниться парень его мечты. Схватившись мокрыми пальцами за чёрную худи, он тянет старшего на себя и смазанно целует, обхватывая губами его нижнюю губу. Чонин хмыкает и возвращает поцелуй, и получается у него в сто раз лучше. Сехун вздрагивает, чувствуя присутствие сухих ладоней под футболкой, и резко отстраняет парня от себя. – Я не гей, – серьёзно заявляет он, а у самого губы горят, саднят и просят чониновских поцелуев. Тот усмехается и дергано жмет плечами: – Я тоже нет, но мы оба парни, и рано или поздно нам придётся это сделать. Сехун сглатывает. – Под этим ты имеешь в виду секс? Чонин ухмыляется и снова тянется к его губам. Сехун позволяет стянуть с себя мокрые вещи и совсем не чувствует стыда, стоя практически голым, потому что они оба парни, и комплектация (ну вы поняли) у них одинаковая, за тем лишь исключением, что волосы младшего по-прежнему розовый пиздец. И да, он завелся с одного поцелуя – снова. Не так позорно для девственника, но вполне смущающий факт перед Чонином, у которого опыта гора и маленькая танковая армия. Блять. – Блять, – озвучивает Сехун и утыкается влажным лбом в чониновское плечо. Челка лезет в глаза, длинные пряди липнут к вспотевшей груди, но старшему, похоже, всё нравится. Он трется пахом о сехуновские бёдра, и у того дыхание перехватывает и ноги становятся ватными. Минуты не проходит, а Чонин уже вытряхивает Сехуна из насквозь мокрых спортивок и гладит через боксеры твёрдый член, пригнувшийся к животу от возбуждения. Должно быть, он уже говорил это, но Блять. – Бьюсь об заклад, ты уже делал это раньше, – стонет Сехун, откидываясь на стену, и сжимает плечи старшего, – дрочил какому-нибудь парню. Какого хрена его так тянет поговорить об этом прямо сейчас? – Ошибаешься, – хрипло отвечает Чонин, приспускает шорты и обхватывает одной рукой оба члена, прикусывая бледную кожу над ключицей Сехуна, – для меня это так же впервые, как и для тебя. О. Мой. Бог. Зря он это сказал. Смазка сглаживает грубое скольжение чониновской ладони, но Сехуну всё равно, даже если бы было больно, а не так охренительно приятно. Потому что сам факт, что Чонин без конца целует его, тычется губами в изгиб шеи и творит своими руками все эти невероятные вещи – уже достаточный повод, чтобы обкончаться на месте. – Сегодня ночуешь у меня, – заявляет старший, тактично стирая белесые капли об полотенце и оборачиваясь к парню. Внутренний маленький Сехун, оставив помпоны, методично растягивает первую послеоргазменную сигарету и хочет повторения.