Гербарий

      Миссис Тонкс небрежно смахивает солёную каплю с липкой щеки левой рукой. Правой — сметает тонкий слой пыли с памятника. По обеим сторонам от неё плиты-надгробия. На одной имя мужа, на другой — единственной дочери.       Теперь Андромеда безропотно растворится в века́х, распластавшись в переваривающей любые кости почве, точно зная, что ничего после себя не оставит. Ведь чуть правее, между Дорой и никчёмным тряпкой-оборотнем, — самая маленькая могилка. Всем давно известно, что некий вершитель судеб не щадит никого, даже детей.       Тёмный Лорд, погрязший в трясине маггловского комплекса бога, забрал у неё всё. Обчистил карманы, не оставив на дне их даже жалких ошмётков собственной души. Он украл кучу чужих жизней. В переносном смысле тоже: Андромеда уже мертва. Плевать, что стоит здесь, над гниющими во чреве земли телами членов своей семьи, и дышит. Она слышит… чувствует трепыхание пульса где-то внутри, но воспринимает его как раздражающий и ненужный фон. Навязчивый шум, мешающий расслышать зов смерти, что необходим до зубного скрежета.       Ветер скрипит в могучих ветвях старинных дубов и несмазанных петлях распахнутых настежь дверей заброшенного склепа. Колышется в сизой полыни. Бегает мурашками по затылку, перебирая незаплетённые волосы притворно-ласковыми прикосновениями. Прогуливается пустотой в сердце.       Ветер во всём.       Будто приветствует старую подругу, нашёптывая в уши: «Теперь мы снова вместе, сестра!». То ли радуется, то ли злорадствует. Вот, кто никогда не погибнет, предав жизнь. Вот, кого не сумеет побороть ни один злодей. Ибо этот сын природы выше людских перипетий. Он был задолго до и будет всегда после последнего живого.       Давным-давно попутный ветер подхватывал длинные кудри мчащейся навстречу рассвету девчушки, решившейся на отчаянный шаг. Тогда побег из отчего дома вызывал чистейшую эйфорию, переплетаясь с учащённым пульсом. Казалось, впереди лишь благо и покой, а ещё — неведомая пока возможность дышать так, как хочется. Колосящееся поле тихонько шелестело, и сухой звук тот ассоциировался с самой гармоничной на свете симфонией. Забивающиеся в обувь камушки нисколько не раздражали, становясь свидетелями второго рождения и безудержного смеха, рвущегося наружу у всегда сдержанной аристократки. Запылившийся подол изысканного платья стал своеобразным мостом из ниоткуда и ничего во что-то настоящее и стоящее, а сбивающееся дыхание вырывало из лёгких затхлость манер и предначертанности. Всё искусственное осталось в унылом мрачном доме.       С тех пор не было ни дня, чтобы Андромеда не чувствовала себя счастливой. Убогая роскошь насквозь пропитанного лицемерием существования не шла ни в какое сравнение с прозрачностью простого быта, недоступного для любого из высшего общества. И искренний смех совсем не изящной, но самой прекрасной во всём мире непоседливой дочери, познавшей радость настоящего детства, был величайшим даром.       Сейчас бы так же: сквозь изумрудную-сочную-влажную — да в сухую, да босиком. Бежать без оглядки, с глупой улыбкой во всё лицо, прочь от руин собственной жизни, а на финише — обязательно распахнутые объятия дорогих сердцу людей.       Но тихое счастье, по всей видимости, временно. Рано или поздно оно оказывается на глубине нескольких футов, чётко отделяющих полуживых от мёртвых.       Каждый день, проведённый в этом чёрном месте, наполнен лишь скорбью с тихими молитвами. Вечера — проклятиями да донцем горемычной рюмки. Выжившие в битве продолжают скитаться по лесам во главе с Шеклболтом. Пропавшие без вести наверняка останутся таковыми навеки, безымянно истлев где-то в тиши подвалов, разрухи. Впрочем, изрядно поредевшие ряды Того-Кого-Итакдалее, не обещают приятного исхода для этого живучего диктатора с замашками маньяка…       Порт-ключ давно нагрелся, будучи судорожно сжатым в онемевшем кулаке. Куда он её отправит, не знал даже тайный посыльный Кингсли. Но это и неважно. Главное, в том неизведанном месте обязательно будет жить ветер. Иной раз напомнит о себе, всколыхнув дикие травы… Лишь бы среди них отыскались её любимые анемоны.