Гербарий

      Нелюди. Жестокие, глупые и жалкие нелюди.       Привязанная к столбу, Сивилла до последнего надеялась, что они одумаются. Сполна выплеснут накопившийся гнев, отхлестав обидными словами и обвинениями, а после разойдутся по домам. Но слепая ярость в неуправляемой толпе способна лишь раскаляться — без обратного. В толпе ты прав, ведь ты со всеми, а значит, можно всё. И правоту так легко отстаивать, имея беспрекословную поддержку окружающих. Тебя, как отдельного звена, больше и нет. Никаких рамок, никакой морали. Все вместе вы — единый организм; рука, направляющая меч правосудия.       Поэтому, когда один из деревенских мужиков поднёс к хворосту у её ног смертельный букет зажжённых лучин — Сивилла вполне уверовала в серьёзность их намерений.       — Ишь, бесстыжая! Чего зенки вылупила? Ты нас жалостью взять не пытайся, мы твою гнилую натуру насквозь видим! Да, бабоньки? Что, скажешь не ты коров потравила?! — язвительно то ли интересовалась, то ли утверждала дородная Мэри, уперев руки в боки и некрасиво сморщив раскрасневшееся лицо.       Накатило такое разочарование, какого Сивилла, пожалуй, ещё не испытывала ни разу. Ведь Мэри, подначивающая едва поостывший народ, знала её с самых пелёнок. И отнюдь не один раз укачивала её, маленькую, на руках.       — А на жито кто спорынью навёл?! — подхватил кто-то из люда.       И тут же обвинения посыпались со всех сторон по десятому кругу:       — …Воду в колодце испоганила!..       — …А мне весь урожай загубила!..       — …Змеиные яйца заместо куриных подкладывала! Тьфу, ведьма!..       — …Ведьма проклятая!..       — …Сжечь, сжечь ведьму!..       Гвалт поднялся по новой.       Но, чёрт побери, она не была виновна ни в деревенских напастях, ни в том, что другая. Варианта существовало лишь два: либо деревню облюбовала какая-то паршивая нечисть, либо кто-то целенаправленно её подставлял, вот только… зачем?       Дар ясновидения загубил ей детство, и все присутствующие прекрасно об этом знали, тем не менее, не гнушаясь молить о помощи, когда та требовалась. Все представители этой неотёсанной деревенщины год за годом испивали её до дна, после оставляя наедине с последствиями, и жалости они не испытывали. Только желание попользоваться плодами чужого таланта, а теперь вот — ненависть. Провидческие припадки стали посещать Сивиллу давно, и по сей день всё росли и по силе своей, и по частоте. Только вот как донести до разъярённых дураков, что пророчествами коров не потравишь?..       Впрочем, они не так уж ошибались в своих подозрениях насчёт её способностей: в Хогвартсе Сивиллу научили многому. Местные этого знать не могли, но достаточно ведь отличаться от них хоть чем-то, чтобы при первой же беде оказаться крайней. И какой идиоткой она была, возвращаясь сюда снова и снова, провоцируя глупцов своим присутствием. Она искренне верила, что последние летние каникулы, проведённые в родном доме, станут особенными.       И они стали.       Когда пламя всё же вспыхнуло — её обуяла ответная злоба, да настолько сильная, что шансов не оставалось ни у кого из линчевателей.       Она горела, но боли не ощущала. Была лишь вонь палёной одежды, скорбно пылающие за компанию с нею заросли купины у кромки лесной поляны, да какое-то ненормальное, безумное удовлетворение в глазах возбуждённых зрителей. Впрочем, длилось их веселье недолго. Очень скоро на опушку обрушились жуткие вопли, перемешавшиеся между собой в отвратительное месиво. Чем дольше Сивилла горела и не сгорала, тем сильнее пузырилась кожа её палачей. Чем громче они кричали, тем тише молчала она, теперь и сама превратившись в зрителя. Они умирали в страшной агонии, а как только всё стихло — обуглившиеся тела мгновенно обратились в пепел.       Обнажённая Сивилла наконец покинула костёр, ступив на посеревшую от праха палачей землю, и расхохоталась до слёз. Нахлынули эмоции такой силы, что не выплеснуть их наружу означало убить себя морально и физически, и тогда она вложила их в самый дикарский на свете танец. И кружилась вместе с искрами босыми ногами по горячей почве до полнейшего упадка сил и боли во всём теле. До самой ночи. Злость испарилась, как не бывало, оставив после себя лишь опустошение. Ни жалости, ни сожаления — ничего, кроме вымораживающей пустоты. От обессиленного падения отвлекло едва заметное движение за дальним кустом… Она подобрала с земли чудом уцелевшие очки, нацепила на нос привычным движением, смахнула грязь с потрескавшихся линз, и, вглядевшись в заросли, неожиданно обнаружила свидетеля. Мальчишку. Не местного. Он испуганно пялился, застыв на месте и боясь даже моргнуть. И тогда на неё обрушился весь ужас произошедшего: никогда одного её намерения не хватило бы для свершения подобной мести — ограниченность магических способностей не позволила бы даже патлы паршивой Мэри подпалить без палочки. Перед нею стоял очень могущественный волшебник, который лишь первым в своей жизни — однозначно первым, судя по шоковому состоянию мальца — выплеском магии скосил жителей целой деревни. Изнутри поднялся благоговейный трепет перед юным чародеем.       А вишенкой стало тяжело навалившееся видение — самое долгое и подробное за всё время. Она познала жизни и смерти многих, кто будет связан с её спасителем, но вслух выразить отчего-то сумела лишь одну вещь:       — Твоя судьба, Альбус, — однажды сделать неправильный выбор, который погубит близкого тебе человека и повлияет на всё твоё дальнейшее существование.       Малыш явно пытался ответить, но слова так и не сумели вырваться наружу. И зрелище, и предсказание оказали на него неизгладимое впечатление — иначе и быть не могло. Однако Сивилла точно знала, что оцепенение пройдёт, ведь в будущем видела этого мальчика великим воином Света — порой ужасающим всех и каждого…       После ведьма исчезла в лесной чаще, в чём мать родила, и увидеть её снова Альбусу довелось лишь спустя много-много лет. Только вместо старухи он повстречал невинное дитя. Весь её первый учебный год жадно наблюдал за нею, и… ничего.       Сомнений не возникало. Это точно была она — та самая, что напророчила давно сбывшееся и канувшее в Лету. Та, из-за которой он повзрослел в шесть лет, невольно став судьёй и убийцей. Только вот талантом прорицательства девчонка не обладала. Она была абсолютнейшей серой посредственностью, каких среди учащихся Хогвартса большинство. Конечно, Альбус не собирался ничего предпринимать, когда одним июльским днём спонтанно аппарировал к коттеджу семейства Треллони. И уж точно не планировал проникать в комнату своей ученицы, подобно убогому воришке, в тот момент, когда хозяева дома отсутствуют. Только вот заранее приготовленный пучок сушёного ясенца, ловкой рукой отправленный под матрас девочки, говорил об обратном. Обманывать себя более смысла не имело.       Он знал, что обрекает её на вечное одиночество, непонимание окружающих и медленное угасание разума, но временную петлю нельзя просто взять и разрубить, не просчитав все последствия наперёд. Да и что одна загубленная душа в сравнении с Всеобщим благом?..