У * б ы в а й

«Ненависть проще любви. Ненависть объяснима» Роберт Рождественский

Я вылетаю на улицу, жарко и душно. Сбрую хочется сбросить вместе с кожей. Какого черта? Он не бежит за мной через всю толпу, не останавливает, когда я слетаю со стула и уношусь пожаром на воздух. А мне разом плохеет от всех выпитых коктейлей, от этой сраной вечеринки, от придурка Демитренко. Решил, что это сработает? Что я растаю от того, что он не взял деньги? Урод! — Антон! Оборачиваюсь и понимаю, что все-таки бежит сквозь толпу, все-таки хочет остановить, но я отшатываюсь назад. Хочется обернуться птицей, хищно клюнуть в его белый лоб и смыться. Но я стою и смотрю на него в этой дурацкой маске оленя. — Как ты меня узнал? Он выгибается, опускает руки на колени и шумно дышит. Что, не бегал за университетскую команду? А я бегал! Поэтому жду, пока его легкие впустят достаточно кислорода для оправданий. — По разговору с Карецким, по голосу. Узнал, короче. — И решил поразвлечься. Что на этот раз? Камеры? Ток-шоу? Рояль в кустах? — Нет ничего, клянусь. Сдерживаюсь, чтобы не крикнуть, как в сопливой драме, мол, «Ты уже клялся тысячу раз!», но такого не было. Поэтому просто изучаю его зеленющие глаза под черной маской. — Антон, прости за всё. За секс, за фото, за то, что было потом, в универе. За всё прости. Я киваю. — Простил. Всё, я могу идти? Он подбегает слишком быстро, чтобы я успел дернуться в сторону и уйти от объятий. Хватает за запястье и лепечет со скоростью света: — Это всё из-за меня! Ну, твои ночевки в моем доме. Ты же понял, что я подрабатываю барменом, да? В том клубе — тоже. Я сначала просто смотрел на тебя. На то, как ты… уводишь всех в туалет, в випку, на веранду, а потом тебя на рассвете вытаскивают за ноги и кидают в такси. И я так часто это видел, что в какой-то момент понял, что сам залип. Что тоже хочу. С тобой, короче. — И ты придумал отличную идею, да? Отвозить меня к себе домой, чтобы завязать диалог? Прекрасный способ, оригинально. Что-то еще? Если нет, то мне пора, меня ждут. — Стой, — он опять останавливает, не дает уйти, сжимает руку до хруста, — пожалуйста, стой. Дай мне нормально извиниться. — У тебя минута. — Я не знаю, зачем придумал эту херню со спором. Но я не взял ни рубля, клянусь! Сто раз пожалел, что так вышло. И фото… не я его слил, честно. Антон, пожалуйста, прости меня. — Подотрись своим «пожалуйста», понял меня! — я перехожу на крик, и мне срать, что вокруг люди, маски, вечеринка. — Отмотаешь время, ладно? Сотрешь ту фотку? Да ты хоть знаешь, что я пережил, сколько ублюдков на хуй послал за это время? — Прости, блядь, прости меня! Я виноват, я знаю. — ПРОЩАЮ! Все, поговорили. Мне пора. Он пытается еще раз поймать мою руку, но в этот раз я не даюсь, отскакиваю в сторону и бегом спускаюсь с лестницы. К черту этот маскарад, к черту праздник, к черту Демитренко! — Я люблю тебя! — орет мне в спину. — Я ненавижу тебя! — кричу в ответ. Кирилл пишет мне в «ВК», но я кидаю его в бан еще в такси. Дома звонит на мобилку, удаляю номер. Он стучится в телегу, но и там я — агрессор, стираю его контакт из памяти, из телефона, из жизни. Любит он меня, конечно. И я его — тоже. Ненавижу, естественно. И всё тут. Будем любить и ненавидеть на расстоянии. Не появляюсь в универе на парах, но обмениваюсь новостями с Карецким. У них всё хорошо, разобрались, выяснили, пробуют плыть дальше. Стас еще раз получил по носу на вечеринке, и вместо секса они час торчали в травме. Потом ночевали у Тимура, не спали, просто валялись в одной кровати. Так, как лежали тогда мы, только теперь на моем месте Лебедев. Я валю три контрольные подряд, Герцинков не берет меня в дипломники с первого раза, но все-таки принимает — со второго. Мы грыземся над каждой цифрой, чертим в две руки мою будущую корочку, собачимся. Старик учит меня выдержке, я его — смирению. В пылу сообщает мне, что я — его худший кошмар. Что таких неадекватных студентов у него еще не было. Он увозит меня и еще двух своих подопечных в Питер на конференцию, черпать новые знания и дышать воздухом. Там мы наконец-то выпускаем пар: я от Демитренко, он — от меня. Напиваемся в баре, и Герцинков впервые неловко спрашивает о фотографии в «ВК». Ему пятьдесят три, мне двадцать два. Но мы пиздим всю ночь напролет, и под конец он называет Кирилла «уебком» и жалеет, что ставил ему отлично. Потом жалеет уже меня. Рассказывает, что его жена умерла два года назад, а сын спился. Что он один, и его это одиночество бесит. Я внимательно слушаю, сочувствую и прямо там регистрирую его в «Тиндере», а потом провожаю едва ли не с белым платком на свидание с Маргаритой М. Он приглаживает жакет, стоя у такси, и интересуется, как выглядит. Отвечаю, что превосходно. Из Питера возвращаемся практически друзьями. Я еще много раз хожу в клуб, но у Кирилла, естественно, не просыпаюсь. Только дома, только у родного монитора. Часто замечаю его у барной стойки и знаю, что он на меня смотрит. На меня, пьяного и веселого, на мужиков, которых я за руку утягиваю в туалет, в випку, на веранду. Перед этим я всегда беру у него бутылку мартини, расплачиваюсь картой. Он пытается столкнуться со мной пальцами, но я избегаю касаний. Всегда с улыбкой ухожу трахаться. Я знаю, что он ждет. Ждет, что я позову. Влюблюсь. Верну его. Но я не спешу. Даю себе время, даю возможность на новое падение. И в один вечер, когда Герцинков сам подталкивает меня к действиям, прихожу в клуб с запиской. Тяну через стойку. Кирилл не верит, забирает аккуратно. На листке — окно, стрелка и ровные буквы. П Р И Х О Д И. — Ты же помнишь, что я живу на пятом? Он помнит, кивает. — Пущу только по пожарной лестнице, только через окно. Разворачиваюсь и пишу Герцинкову, что диплом раньше среды не сдам. Потому что занят.