between you and me;

      Дино напивается в самом дешевом баре на какой-то окраине во время их первого совместного задания, Мими тихонько посмеивается, стараясь в памяти своей навеки запечатлеть косящие глаза, несвежее дыхание и голос слегка дрожащий — Дино пьет и пьет, не морщась, и Мими к нему изрядной долей уважения проникается, она еще ни разу не видела, чтобы джин так глотали; она подсаживается рядышком, коленом в бок его упирается, и очередной бокал заказывает — если отрываться, так полностью, никаких полумер, эй, бармен, смешай свой самый жестокий коктейль!       Дино смотрит на нее с нескрываемой усмешкой — лучший ученик, тот, кто жизнью своей ради отца поступиться готов был, сейчас выглядит как самый обычный девятнадцатилетка, в нем не то чтобы ангела, в нем даже _человека_ распознать трудно: на их глазах парнишка с крыши вниз сиганул, напоследок пару не особо ласковых слов на ветер бросив, и Дино не успел, он со всех ног бежал, пока Мими, подле перил стоящая, на тонкий палец прядь чернильных волос наматывала; Дино тогда только руку протянуть успел — пальцы по воздуху мазанули — а поймал пустоту да взгляд Мими из-под ресниц густо накрашенных.       Он не сказал ей ничего — бесшумно, безучастно — Дино залетел в ближайший бар, Мими еле следом поспевала, она, как все демоны, точно знала, чему быть, того не миновать, и если не сейчас, то завтра мальчишка точно таблеток бы в глотку свою запихал, да еще и ядом запил; не ее вина, что его роль в судьбах других настолько крохотна, что все свыше предписанное ни одно перо не изменит, часы весов не качнутся, смертельное решение вынесено, за обжалованием в небесную канцелярию каждую третью среду любого упущенного месяца.       — Не только у вас могут быть чувства, Дино. Не только ангелам может быть больно. — Мими текилу глотает резко, до обоженного пищевода, губами вишневыми улыбается какому-то несчастному парнишке, чье сердце навсегда выпрыгнуло, разбилось где-то под её каблуками; Дино не отвечает, Дино в стакане своем будто все секреты ушедшей жизни найти пытается. — Вот только демонам, в отличие от ангелов, свои слабости показывать нельзя. Нас это сразу убивает.       Отец Мими с самого детства твердил, что она не просто наследница, она — то высшее, что мир содрогнуться заставит, она само воплощение благородства и отчаяния, она — кара и благодать, она — абсолютно в с е; Мамон не спрашивал, он решал: и мечты Мими об актерстве, тетральных помостках и чертовом Золотом Адаме рассыпались той же золотой крошкой, в легкие забились, едва ли не ангельской пылью в крыльях спрятались; Мими на себе крест поставила, потому что так правильно, потому что так нужно, и никто — даже Дино с грустными глазками и щенячьим восторгом, помноженным на желание всю вселенную спасти, — решение _не ее_ не изменит.       — А кто сказал тебе, что всякий ангел предпочтет жизнь смерти? Порой невыносимо хочется сдаться, прыгнуть с обрыва, не раскрывая крылья.       Дино фыркает, глаза свои чертовы к верху вскидывая, он будто ищет что-то, то, что Мими подвластно не будет никогда, по губам его улыбка безумная бегает, и Мими бы испугалась, если бы сумасшедшей давно не являлась; Дино и здесь, и не здесь, где-то между Раем и Адом, наспех собранный доспех, в который жизнь забыли вдохнуть — Мими в зрачках его боль различает, она в ней отражается, обволакивает, в угловатые объятия прячет, Мими в нем зачатки себя видит — или он в ней замечает себя?       Она устало лбом в его плечо упирается, и даже если Дино удивляется, то виду не подает особого, он мальчик воспитанный, даму в беде не бросит, пусть дама эта сама за любой нечистью бежит, на спину запрыгивает, руками-ногами к себе вяжет; Дино рядом ей быть позволяет — и пусть они существа высшие, пусть в венах их не просто кровь, а нектар бежит, они как люди умирают, они как люди _живут_.       Люди в одиночестве ломаются.       Через пару часов они станут друг другу никем;       станут теми, у кого из общего лишь занятия субботними днями длинными, когда солнце за горизонтом тонет, когда закаты меж пальцев тают;       станут теми, кто друг на друга не взглянут;       станут теми, кем всегда были.       Но здесь, на земле, они единое целое; пусть насквозь изрешеченное, но настоящее.