Чудовище

« — А вот здесь ты ошибся, великий владыка, — парень не скрывает злого оскала, уничтожающего взгляда, смотрит прямо в глаза, чем знатно удивляет Мина, хоть он и бровью не ведет. Такой отчаянный глупец… Неужели хочет до него так достучаться? — Ты какой же смертный, как и мы, просто раздутое эго не позволяет… Да ты просто трус! Говоришь, что бессмертен, потому что боишься сдохнуть! Ну ничего и твой день настанет».

« — Ты говоришь, что у тебя нет сердца, но что же тогда стучит под моей ладонью? Лис тогда впервые его коснулся. Подошел смело, не боясь сгореть, смотрел открыто, а его холеный хвост под шелковым халатом раздраженно размахивал туда-сюда. Они вроде бы повздорили, а может просто разговор не задался. Просто Юнги даже не задумывался, отвечая в привычной манере, а Лис… Лис это Лис. И ни слова больше. Он не может сказать и слова больше об этом мальчишке, что уже четыре месяца живет у него во дворце, спит в соседней комнате и развлекает плясками по вечерам. Он не может и языком пошевелить, когда Лис выходит в сад в простой широкой футболке, которая открывает вид на острые ключицы, в узких брюках и тяжелых ботинках. Когда Лис надевает шелка на покатые плечи и долго смотрится в зеркало. Скорее всего он просто хочет скрыться от него хотя бы в мыслях, хотя бы там не объясняться и не изматывать жизнь. Лис не предает его. Не плетет за спиною интриги и не ищет путей на свободу — знает, что бесполезно… Да и Юнги его никак не оскорбляет, просит станцевать или выпить вместе, кормит, поит, позволяет гулять в саду, не опасаясь, что в один момент огонь мальчишки выйдет за грани танца, испепелит стражу и закрытые ворота, позволяя уйти. Лис сдался, не начиная бороться. Принял положение вещей, как должное, и, если Юнги понял правильно, то за пределами дворца его ждала такая же пустота, как и здесь. Разве только, здесь он сыт, одет и в тепле».

« — Смотри как я могу! Ладонь ребенка воспламеняется и оба мальчика завороженно наблюдают за тем, как разрушающая все живое стихия обхватывает лениво тонкие пальцы, ползет по коже и стремится куда-то вверх. Они еще дети, им пять или что-то около того. Время когда все еще живешь сказками и взрослые кажутся настоящими дураками, когда можно тайком залезть в чужую кровать и поговорить о монстриках, которые живут на звездах и которыми их так часто пугают нянечки в приюте. Юнги помнит детство очень смазано, моментами и почти полностью в сером цвете. Помнит лишь как учился контролировать огонь, когда был подростком, и как завоевывал отдельные города-государства, на которые тогда поделилась вся Корея. Разделяй и властвуй. Они сами ему это позволили… — Ого! А я могу так научиться? — глазки-пуговки тогда смотрели на него с блеском детского азарта и легкомысленности. Он еще не знал, что огонь не принесет ему счастья, но что вообще может знать ребенок о своем будущем? — Не знаю… Оно само появляется иногда, но не жжется. Это такой странный огонь, иногда он может принимать какие-то формы, типа мяча или длинной ленты… — О! Если оно не жжется, то может мы могли бы играть ним, хен? Как думаешь? — Думаю, что да. Отходи, я брошу. Он не знал тогда, чем это закончится. А если бы знал, то наверняка никогда бы даже не показал свой огонь, никогда бы не смел явить его лучшему другу, чьи глаза-пуговки до сих приходят к нему в кошмарах, лучатся солнцем и напоминают о детстве, которое он так стремится забыть. Но тогда никаких «если» не существовало. Они просто играли и Юнги никогда не думал, что пламя, которое согревает его руки и сердце, кого-то другого сможет ранить. Он просто создал мяч в руках и бросил не в высоту, как обычно, а ниже, просто чтобы посмотреть будет ли он вообще вести себя, как обычный мяч, не зависнет ли в воздухе. Но он полетел. Полетел прямо к его другу, сначала обжег руку, а потом выжег бок. Его крик звенел в ушах, он просто упал на траву, а Юнги даже не знал, что может сделать. Не понимал даже, что произошло. Юнги помнит только руки одной из воспитательниц, которая схватила его за шиворот и начала утаскивать, пока вторая стирала слезы, склонившись над его бездыханным другом. — Даже единственного человека, который не побоялся тебя и начал дружить, ты убил, чертов выродок! Лучше бы ты сдох, мерзкое отродье! — Хосок. Юнги распахивает глаза, впиваясь взглядом в темный покров балдахина, сердце больно бьется о грудную клетку, а сознание плывет, когда он приходит в себя после сна. Нет рядом ни воспитательницы, ни Хосока, это не детство и даже не юность. Чудовищное «настоящее», где ему уже скоро тридцать и с каждым днем сердце, которое, как он думал, испарилось из его груди, стучит все громче, кошмары снятся чаще, а Лис захватывает его жизнь все больше. Ну и пусть. Пусть хоть кто-нибудь в ней будет… Даже, если это рыжий Лис, даже если его острые уши каждый раз дергаются, когда он оказывается рядом с ним, когда говорит и даже когда смотрит — свыкнется. Как Юнги когда-то свыкся с тем, что убил единственного своего друга. Он садится на постели и зарывается пальцами в длинные распущенные волосы, сжимая. В голове все гудит от мыслей и единственное, что он может сейчас сделать это просто выйти на улицу и подышать свежим воздухом. В конце концов никому ведь не расскажешь от чего по ночам не спится. Чимин наверняка будет лишь ядом плеваться, другим он не доверяет тем более. Юнги поднимается с постели и подхватывает шелковый халат с вешалки, накидывает его себе на плечи и выходит на крыльцо. Вокруг шумит ветер в листве и тихо щебечут птицы, лишь где-то на периферии чуть слышатся шаги стражи караула. Он оглядывает двор и тяжело вздыхает, лучше бы пойти в сад и посидеть там в беседке, или просто на лавочке под деревом. Сон все равно не идет. Юнги зачесывает назад свои волосы и встряхивает головою, идет не слишком быстро и очень тихо, хоть ночь и светлая, но под широкой крышей все еще темно. Огонь после своих кошмаров он использовать не хочет, даже на ладони свои смотреть не может. В голове постоянно всплывает голос воспитательницы и последний крик Хосока, который режет мозги и от которого у него когда-то тоже остановилось сердце. Он не хотел его убивать. Никогда в своей жизни он не хотел навредить Хосоку, причинить ему боль или хоть когда-нибудь оттолкнуть. Хотя лучше бы оттолкнул сразу, лучше бы жалел о том, что никогда ни с кем не смог сдружиться, чем о том, что убил единственного с кем смог. Кто действительно его не испугался. В саду так же тихо, но крошечный огонек в беседке заставляет его идти туда, где пьяный Лис развалился на подушках. Рядом прямо на полу стоит несколько стеклянных бутылок соджу, пустые мисочки, где остался соус от закусок, на одной из которых чинно лежат палочки, в то время, как столик стоит снаружи. — О, хен, — парень пьяно улыбается и икает от чего его уши забавно подпрыгивают в огненно рыжих волосах. Он тоже в одном лишь синем халате, который, ко всему прочему, даже нормально не завязан поясом. — Расслабляешься? — Юнги криво ухмыляется, наблюдая за неуклюжими попытками младшего освободить ему немного места рядом. — Топлю горе в стопке, — Лис тянет широкую улыбку, а потом становится каким-то уж слишком серьезным, смотрит с печалью и даже выпячивает нижнюю губу слишком уж по-детски. — Разве у тебя нет моментов, когда ты жалеешь обо всей своей жизни? — Есть. А о чем ты можешь жалеть, Лис? — Мин садится рядом с ним, рассматривая красивую шею и ровные ключицы, которые младший и не пытается скрыть, полулежа на локтях. — Ну… Я ведь не рождался лисом, я — результат эксперимента кучки ученых, жалею, что когда-то меня даже не спросили… — Как мне кажется, тебя и не собирались спрашивать, парень, — Юнги закатывает глаза и шумно выдыхает. Ну серьезно? Гибриды — подвиды человеческие, более стойкие и сильные к условиям жизни, чем простые люди. Конечно же светлые умы начали искуственно в лабораторных условиях их выводить, подставляя нужные гены в нужные места. — Я знаю, но все равно как-то обидно знаешь… Никогда не хотел быть таким. А о чем жалеешь ты, великий владыка? — Лис криво усмехается, рассматривает его чуть задумчиво, пока сам Мин взвешивает все «за» и «против», решая нужно ли вообще знать хоть кому-то о его Хосоке. О самой первой жизни, которую он забрал. — Это было слишком давно, Лис, не бери в голову, — Юнги лишь хитро прищуривается. Никто и никогда не узнает о его Хосоке… — Хен, не будь врединой, я же рассказал. Халат спадает с плеч танцора, когда он резко тянется к нему, остается висеть на локтях, открывая для императора не только ключицы, а еще грудь, плоский живот и уродливый расплавленный огнем левый бок и внутреннюю поверхность руки. В свете свечи Юнги видит следы от волдырей, неровные рельефы, чья тень заставляет его побледнеть в ту же секунду, а Лиса, который перехватывает его взгляд так и замереть в испуге с вытянутыми руками и гулко стучащим сердцем. Юнги никогда еще не видел парня обнаженным и, наверное, лучше бы оно так и оставалось. След от огня огромен и стар настолько, что с уверенностью можно говорить о том, что его он получил еще в далеком детстве. Лет в пять. Мин зло сверкает глазами и в ту же секунду набрасывается на парня, вжимает его в мягкие подушки, крепко перехватив запястья. Пора заканчивать этот спектакль. — Назови свое настоящее имя и откуда у тебя этот шрам. Юнги шипит, как настоящий змей, его дыхание опаляет и без того румяные щеки парня от чего он дрожит лишь сильнее в его руках. Лис слабо ерзает в чужой хватке, жалеет лишь, что выпил слишком много и позорно скулит, когда видит, как за спиной императора пляшут длинные огненные ленты, готовые в любой момент его уничтожить. Он шумно сглатывает, чувствуя, как хватка чужих пальцев становится сильнее, а терпение, которое и до этого не отличалось стойкостью, выходит из-под контроля. — Хен, прошу, разве я бы не назвал своего имени, если бы знал? — он пытается улыбнуться не настолько нервно, пытается быть удивленным, а не напуганным до смерти, пытается дествительно ничего не понимать, понимая, что с Драконом он никогда в своей жалкой жизни не потягается, никогда не одолеет даже в нечестном бою, но… — Да? Тогда, быть может, я отправлю в военную лабораторию твой палец и они мне сами расскажут, Лис? — клубы дыма вырываются из ноздрей Юнги и это уже последняя стадия его раздражения. Парень шумно сглатывает, понимая, что еще несколько секунд промедления и его угроза станет реальностью. — Хосок! Меня зовут Хосок, хен, — Лис облизывает нервно губы и шумно сглатывает. — Шрам… Он… Помнишь, мы играли? — Я не хотел, прости… Но как ты выжил? — Юнги отпускает руки парня и садится на свое место, рассматривая его, пытается уловить схожие черты с тем образом из детства, который отпечатался в его голове сначала ярким пятном, а потом и жуткой кляксой. — От ожогов не всегда умирают, Юнги. Да, травма была серьезной, но не смертельной уж точно, просто так было удобнее отдать меня ученым. На больных, шансы которых стремятся к нулю, правительство эксперименты разрешает, хоть все и понимают, что они просто бесполезны на начальных стадиях разработки. Мне подсадили ген лиса и до двадцати лет следили за моими повадками и жизнью, чтобы потом вышвырнуть на улицу без документов, — Хосок горько ухмыляется, прикрывая глаза, пока Юнги лишь сильнее мрачнеет. — Я думал, что попытаюсь найти тебя, вернуть дружбу, чтобы ты не носил камень на сердце, а ты уничтожал города и пьянел от власти… — Всю жизнь я думал, что убил тебя, хоть и не находил ни среди живих, ни среди мертвых… Они называли меня чудовищем и я просто стал им, — Юнги опускает голову. Ему тяжело поверить в слова Лиса, тяжело принять, что единственный, кто никогда не боялся его, остался жив и прожил жизнь не менее сложную, чем его собственная. Он никогда не думал, что такой разговор произойдет и сейчас просто не может подобрать слов к нему, не знает, что должен сказать Хосоку и хотел бы ли он слышать что-то вообще. Что вообще в таких случаях сказать можно? Жаль? Случайно? Не специально? Оправдывать себя, или обвинять, проклиная драконью суть? Уже второй раз в жизни он не знает, что должен делать. Не знает, как правильно поступить, хоть он уже давно взрослый, а воспитательница уже наверняка не оттащит его от Хосока за шиворот. — Но ведь можно все изменить, — ладонь парня ложится на его плечо, а дыхание щекочет ухо. Он бы, может, и хотел что-то изменить в жизни, но находясь на острию ножа у тебя остается не так уж и много возможностей для маневра. — Нет, теперь уже ничего не изменишь, я зашел уже слишком далеко, — Юнги говорит шепотом, но почему-то слишком уверен, что звучит он громче любого крика. Хосок ушел из его жизни слишком рано, чтобы потом появиться вновь слишком поздно, когда Дракон уже вырвался на свободу, когда его пламя сметает всех и все на своем пути, оставляя лишь обугленную дорогу до трона властелина целой страны, страны огромной и могущественной. Страны, которая не смогла противостоять мальчишке. — А что насчет нас? С нами тоже ничего не изменится? Юнги поворачивает голову в сторону Лиса, ловит его дыхание своими губами и почти касается его носа своим. Они так и замирают в глазах друг друга, слушают дыхание и наслаждаются общим стуком сердца. — Мы можем попробовать что-то изменить, а если не получится, то будем считать, что оба просто слишком напились, хорошо? Вопрос Юнги задает уже в чужие приоткрытые губы и облегченно вздыхает, когда не чувствует сопротивления со стороны Хосока. Когда его язык проникает в рот мальчишки, он чувствует, как чужая рука сжимается на его плече, словно удерживает. Лис стонет прямо в поцелуй и подползает на коленях ближе, чтобы усесться прямо напротив Юнги. Он обхватывает его шею руками и поддается еще ближе, когда чувствует руку старшего, которая оглаживает его бедро уже под халатом, тянется все выше, чтобы сжать член через ткань трусов. Хосок рвано выдыхает прямо в чужие губы и сам одной рукою забирается под халат, оглаживает выпирающие ребра и плоский живот, не стесняется залезть в чужое белье, чтобы огладить пальцами твердый член. — Грязная потаскуха, — Юнги с ухмылкой валит его в подушки и цепляет резинку трусов, стаскивая их с худых ног. — Для тебя стараюсь, хен. — Переворачивайся на живот тогда, мой старательный. Не без довольной улыбки Мин наблюдает за покладистым парнем, который встает на колени, выпячивая округлые ягодицы. Он с удовольствием касается оливковой кожи, наслаждаясь ее упругостью, легонько сжимает, а потом разводит ягодицы в стороны, чтобы широко мазнуть языком по ложбинке. Хосок стонет и дрожит в его руках, зажмуриваясь. Поджимает кулачки под себя, чувствуя, как внизу живота все скручивает, а член дергается от чужих ласк. Хочется еще больше… Хочется чтобы глубже и сильнее, хочется, чтобы Юнги не останавливался и заходил с ним настолько далеко, насколько ему хочется, подминал под себя и грубо втрахивал в эти чертовы подушки. Старший ухмыляется и быстро смачивает свои пальцы слюною во рту, потирается ними о его сжатое колечко мышц, чтобы потом толкнуться внутрь указательным пальцем. Хосок взвизгивает от неожиданности, его хвост инстинктивно дергается и неслабо бьет Юнги по лицу. — Сок-а… — Прости, он сам. Мин только хмыкает себе под нос, начинает размеренно двигать пальцем, сгибать его, подготавливая эластичные стеночки для своего члена. Скоро добавляет еще один палец, сплевывая на анус, начинает разводить их на манер ножниц, давит на поддатливые мышцы и придерживает рыжий хвост, который ходит из стороны в сторону, норовясь его ударить. Совсем скоро Хосок уже начинает хныкать и сам насаживаться, поддаваться под слабые толчки и глухо постанывать прямо в подушки. Разум застилает пеленой возбуждения и уже до тупого хочется скулить под Мином, как самая дешевая сука, насаживаться на член, не замечая чужой насмешки и пренебрежения, будто так и надо. Будто быть шлюхой Дракона не так уж и плохо… А разве плохо? Утопать в удовольствии от того, что самый сильный человек страны ласкает тебя, пускает в свою постель и целует руки. От того, что самый сильный человек страны обнажается перед тобою и позволяет целовать тонкую шею, прикусывать на ней пульсирующие жилки и зализывать эти места острым языком. Хосок млеет уже от того, как старший его растягивает, как скользит в нем мягко пальцами и как крепко держит непослушный рыжий хвост, прижимая его к бедру, как он кусает его ягодицы, впиваясь острыми клыками в кожу, оставляет налитые алым следы. — Хен, трахни меня, — он цепляет зубами подушку и прижимает уши к голове, когда смазка с его члена уже оставляет мокрое пятно на животе, когда еще несколько мгновений и он точно позорно кончит от одних лишь пальцев, в то время как для старшего их игры, кажется, только начались. — Мой драгоценный лисенок хочет, чтобы его трахнули прямо на улице? Хочет стонать для меня так, чтобы все знали и слышали? Жар опаляет ухо и Хосок может сказать с уверенностью, что готов от жара этого потерять сознание, готов плавиться от него, таять, поддаваясь чужому телу и голосу, который захватывает его сознательное и бессознательное. Он хнычет, прижимая уши к голове и жмурится, сдаваясь полностью рукам своего господина, позволяет поступать со своим телом, как ему захочется, лишь скулит, когда пальцы пропадают из него, когда его анус начинает судорожно сокращаться. За спиною слышится возня, он задерживает дыхание и протяжно стонет, когда чувствует, как медленно в него входит член Юнги, заполняет, словно в насмешку, по сантиметру. Он поддается ближе, сжимает подушку в зубах и млеет, когда его уже свободный хвост бьет по крепкому бедру старшего, поднимается на его бок и снова бьет, когда в тело толкаются на пробу, выбивая весь воздух из легких. — Хен, еще… Глубже! — он раскрывает губы и шумно дышит ртом, чувствуя как его заполняет налитый член, как он ритмично вдалбливается в него, натягивает на себя, не позволяя даже думать о чем-то другом. — Достаточно глубоко, Хосок-а? — сука! Он еще и насмехается! Младший собирается с мыслями, чтобы ответить хоть что-нибудь, но из его тела выходят, чтобы грубо перекинуть на спину, а потом снова распирать нутро своим членом, входя до упора. Юнги закидывает на плечи его ноги, рычит в шею, когда легонько прикусывает ее и вбивается в его тело так, будто хочет, чтобы оно по костям развалилось. Хосок стонет гулко, не громко, но достаточно для того, чтобы понять, что ему чертовски хорошо в объятиях Дракона. Словно в бреду, он зарывается пальцами в длинные белоснежные волосы, сжимает и тянет на себя, чтобы снова поцеловаться, ощутить живое пламя на языке, а потом и сгореть в нем к черту. Вторая его рука чуть судорожно оглаживает торс любовника, цепляет твердые соски, сжимая, и опускается ниже, на лобок. Юнги шумно выдыхает прямо в рот Лиса, отстраняется от него на секунду, чтобы потом припасть к припухшим губам с новым запалом, с новой силой входить в горячее нутро, вдыхая солоноватый запах кожи и пота. Он наслаждается Хосоком после стольких лет неведения, наслаждается Лисом после четырех месяцев пустых наблюдений и пьянеет от осознания того, что обрел все это так же, как и потерял — в один миг. Нашел метку своего огня на чужом теле и узнал правду. И черт его знает сколько бы еще продлилось все это, если бы не сегодняшняя ночь, если бы Хосок не был пьян, а кошмар не заставил его выйти в сад. — Хен, — Лис выдыхает ему прямо в губы, когда пачкает их животы белесой спермой, содрогается совсем легко в оргазме, за кожу лишь его хватается крепко-крепко, так, будто сможет упасть. Будто без опоры этой точно провалится в темноту, а Юнги над ним просто в несколько мгновений растворится, перестанет осыпать поцелуями его щеки и плечи. Старший толкается и сам еще несколько раз, чтобы потом кончить прямо на ягодицы и раскрытые бедра Хосока, уткнувшись лбом в его острую ключицу. Он шумно дышит прямо в горячую кожу, чувствует, как крошечные языки пламени срываются с его губ, но они оба даже не обращают на них внимания, вслушиваясь в окружающую тишину ночи. После такого притворяться, что ничего не произошло, у них точно не получится…