***
— Вот скажи, как так получается, что с голой жопой бегали все вместе, а болеешь только ты? — с дружеским ехидством спросил Хиетала, сидя у кровати Туомаса с тарелкой горячего супа. Клавишник не ответил. После того как все ушли, он словно язык проглотил, даже не огрызался, лишь иногда смертельно устало просил оставить его в покое. Он не хотел есть или пить лекарство, казалось, что само желание к жизни в нём угасло. Эта тоска в человеке была хорошо заметна, однако многие предпочитали её игнорировать, обвиняя в ней того, чью душу она грызла. Так случилось и с Холопайненом, чью пустоту, казалось, замечал только Марко, это требовало терпения. Бесконечно глубокого несгибаемого терпения, державшегося на каком-то безмерно светлом чувстве, кое не колебалась, несмотря на все ссоры в группе, грубость клавишника, его ошибки, стыд, покаяние. Каждый раз, когда происходило что-то подобное, рядом почему-то оказывался только Хиетала. — Ну что ж, предлагаю переключиться с вопросов без ответов на вполне себе определенный горячий суп, — он тепло улыбнулся, стараясь не показывать досады от того, что Туомас его игнорировал, и поднес ложечку чуть ближе к клавишнику. — Ложечку за маму? — Зачем ты всё это делаешь? Хиетала тяжело вздохнул. Про себя. — Чтобы ты побыстрее выздоровел, ведь ты за лекарством не пойдёшь, есть тоже отказываешься, поэтому… — Да я не об этом, чтобы тебя чёрт задрал! — мужчина неожиданно подскочил, швырнув тарелку супа на пол. Звон осколков, казалось, верну Холопайнена в реальность, и он устало и немного виновато улегся на колени басиста. — Все ушли, да и правильно сделали, в конце концов, я вёл себя как мудак, но не ты. Почему ты всё ещё со мной, Марко? Повисло неловкое молчание. Да, именно неловкое, а вовсе не удивлённое, ведь Хиетала, если быть до конца честным, ждал чего-то подобного. Туомас болел и в таком состоянии людям свойственны перепады настроения и их весьма часто может тянуть на откровенность, однако проблема была в том, что Марко был здоров. Имело ли смысл говорить правду? Температура Холопайнена росла, а потому в голове, скорее всего, шумело от не самых веселых мыслей. Он недавно снова очень сильно поссорился с Тарьей, их раздоры, казалось, были громче всех остальных разногласий в группе и значили для лидера куда больше всего остального. Он был влюблён в неё, и сколько бы он не совершал ошибок в общении, он действительно старался, а потому каждый раз после очередного скандала Холопайнен ощущал себя будто в Аду. Ему было безумно одиноко и холодно; все отвернулись, считали самодуром, грубияном, эгоистом или истериком, а потому Туомасу было не к кому обратиться. Даже в самые отчаянные моменты он был один. И в этом Марко иногда ощущал свою вину, хоть порой находился в похожей ситуации. Он пытался поддерживать Холопайнена, однако, как и клавишник, был просто человеком, он был не всесилен, мог уставать, не иметь времени или сил, а порой был не в состоянии заметить чужую тоску. А иногда Туо просто не подпускал его к себе. Не доверял или, может, боялся нового предательства? Марко не знал, что и делать с этим. — Я… Я просто люблю тебя, — сдавленным от от переживания голосом ответил наконец басист. Он не был уверен, мог ли позволить себе эту откровенность. В отличие от Холопайнена, он, как и говорилось ранее, не был болен и не находился в бреду горячки, а еще уже несколько лет как не был пьян и потому никак бы не смог отвертеться от своих слов. Туомас сел и с неверием уставился на басиста, который, не выдержав столь пристального и шокированого взгляда, отвел глаза. — Как давно? — А был смысл считать? — как всегда, по-простому честно ответил Марко. — Сколько бы это не длилось, я был счастлив, находясь рядом с тобой; был счастлив работать вместе. И прежде, чем ты успеешь возразить, нет, не было ни дня, когда бы я об этом жалел. Да, бывало плохо, сложно, страшно, да в общем, учитывая обстановку в группе было много всякого дерьма, но всё это стоило того, чтобы быть рядом. Я люблю тебя Туомас, а теперь просто лежи и жди, когда я принесу чёртов суп, благодаря которому ты выздоровеешь, придурок.***
Когда Хиетала вернулся с супом, Туомас всё ещё сидел на кровати, будто неподвижное изваяние, однако теперь он не казался не шокированным. Он был будто бы… Счастливым? Услышав шаги басиста он, неловко пошатнувшись, встал и подошел к коллеге. — Спасибо!.. — клавишник было потянулся порывисто обнять мужчину, однако вовремя вспомнил о разделяющем их супе, и, смутишись, вновь плюхнулся на кровать. — Спасибо, что признался, Марко, я… — Думаю, нам лучше вернуться к этому позже, — смущенно улыбнулся Хиетала, ставя суп на табуретку у кровати. — У тебя поднялась температура и сейчас тебе нужно поесть и поспать. Я пока схожу за лекарствами.***
После сна, еды, лекарств и заботы Марко клавишник чувствовал себя намного лучше, практически здоровым, что, в принципе, было близко к правде, температура вновь упала до 37.1. Остаток вечера они провели, лёжа вместе под пледом, смотря сериалы и попивая чай. Впервые за долгие месяцы обоим было так хорошо, потому что, несмотря на недосказанные слова о чувствах, они были вместе и больше им не было ничего нужно. Только чай, плед и старые сериалы с ужасно похабными, как у Марко, шуточками. Только тепло, объятия и поцелуи в лоб украдкой, на которые решаешься, когда думаешь, что он задремал. В этом, наверное, и была суть любви. Да, порой она нуждалась в том, дабы её дополняли слова, однако они были не способны заменить это ощущения счастья. — Марко? — сказал Туомас, сонно клюя носом. — Хм? — отозвался начинающий дремать басист. — Я люблю тебя.***
Ближе к утру дверь в номере открылась и в комнату вошли (а некоторые даже вползли) находящиеся навеселе музыканты. — Хей, зануды! — весело прокричал Эрно с бутылкой пива в руке. — Вы не представляете, что произошло, короче, мы в баре познакомились с какими-то ребятами, короче, один из них ходит в боа, его ещё тоже звали Марко, короче… В этот момент более трезвый Юкка ткнул в бок своего бухого товарища. Когда тот заткнулся и уже собирался возмутиться, Невалайнен лишь кивнул на спящих в обнимку Туомаса и Марко. — Они замутили. Гони сотку.