До тебя не было ничего

Чонгуку девятнадцать, и он живёт одним днём, не думает о завтра, о минувших ценных часах и секундах. По утрам встаёт на пары, вечерами работает в автомастерской. Сейчас то время и тот возраст, когда он не хочет и не должен думать, что будет дальше, как делал это когда-то. Альфа просто желает оторваться по максимуму, чтобы потом не жалеть о скучной молодости, прошедшей в окружении тишины и тоски по прошлому. Чонгук молод и красив, привлекателен физически для любого омеги. Таких альф ловят объективы фотокамер на мероприятиях, таким альфам даже беты прохода не дают, рассчитывая на огромный член и хороший узел, который даже им, на секс не падким, удовольствие доставит и на небеса в оргазме доставит. С такими альфами заботливые родители своих детей не отпускают гулять по вечерам, потому что возвращают их под утро, оттраханными качественно. На сегодняшней лекции Чонгук скучает, как и на каждой до этого. Он предпочитает в окно выглядывать, рассматривать молодые светло-зелёные листья на деревьях, рожденные наступающей весной, ловить острым взором будущего фотографа красоту природы, заново начавшей жизнь с наступлением тёплого апреля. Альфа и лектора не слушает совершенно, оно ему не нужно совсем. Пара заканчивается, студенты покидают аудиторию, и он подрывается собирать вещи, быстро сгребая их со стола в сумку, уходит почти самый первый, надеясь успеть перекурить. Организм за полтора часа истосковался по дозе никотина, требует её жадно, демонстрируя это руками трясущимися и неприятной горечью во рту. — Чон Чонгук? — окликает его низкий бархатный голос, когда он уже в холле находится, распахнутую дверь на улицу видит и лёгкий ветерок на коже чувствует. Чонгук поворачивает голову в сторону источника звука и кивает недовольно, теребя в руках шнурок толстовки, машинным маслом пахнущей, — отлично, ты то мне и нужен. Перед альфой стоит известный всем и каждому Ким Тэхён. Высокий и худой омега, в блузке шёлковой и с бликами света в каштане волос, дурную славу имеющий, кажется, во всем городе. Прекрасный призрачно и нечеловечески, с языком ещё более острым, чем красота его природная, настоящая и естественная, притягательная до вмиг скопившейся во рту слюны. — Алло, — он щёлкает длинными тонкими пальцами перед лицом альфы, от чего рукава блузки задираются, открывая вид на тонкие запястья, украшенные тяжёлыми металлическими браслетами, звенящими при движении. Чонгук смотрит на него, пока глаза резать не начинает сухость, напоминая, что моргать всё же стоит, — ты чего завис? — Да, я Чонгук, — отвечает альфа и по струнке вытягивается под взглядом насмешливых карих глаз, — что нужно? — Наслышан я о тебе, — омега не приближается к нему, стоит в отдалении в пару шагов, а Чонгук носом по воздуху ведет, пытаясь разобрать в какофонии запахов один, Тэхёну принадлежащий, но чувствует лишь весеннюю свежесть и смешение чужих ароматов, даже отдаленно не подходящих изящному воплощению искусства перед ним, — от друга. Знаешь Пак Чимина? Альфа дёргается нервно и сам отшатывается в сторону, сумку почти из ослабевших пальцев выпуская. Чонгук знает, до сердца, упавшего куда-то вниз, на затоптанный сотнями кроссовок холодный пол. Оно сразу заливает треснутый кафель тёмной, густой кровью, пачкает подошвы чёрных ботинок багряными разводами. Альфа не дышит, смотрит в улыбающиеся ехидно глаза и понимает, какие недобрые намерения скрывают в себе глубокие зрачки. Чонгук не хочет знать Пак Чимина. Они познакомились, когда альфе едва исполнилось шестнадцать, а Юнги уже наряд на выпускной бал выбирал. Тогда цвела вишня, розовые иссыхающие лепестки на серый асфальт бросала, аромат вокруг тонкий распространяла. Молодые люди собирались под её тонкими ветками, пледы расстилали и проживали ещё одну весну, новую и яркую, своими нежными, открытыми чувствам, душами. Там Чонгук и повстречал невысокого омегу, крохотного и хрупкого, как лепестки эти самые, дороги устилающие, и бесповоротно влюбился. У Юнги в волосах тогда спрятались цветы, а кожу щёк и круглого кончика носа покрывали веснушки, рассыпанные первыми по-настоящему тёплыми лучами солнца. Он читал какой-то слезливый роман, особенно длинные пряди за украшенное множеством серёжек ухо заправлял и затягивался тонкой сигаретой, вкусно и красиво, выпуская потом влажными губами сизый дым. Чонгук стеснялся своего возраста, юности и глупости детской, но омега будто не замечал этого, за мелочи неважные принимал, и целовал так нежно-нежно, обнимал мягкими руками и в волосы всегда холодные пальцы вплетал, чтоб поглаживания коже головы подарить. Юнги знакомил его со своими друзьями, с уроками помогал и ни капли не чурался, не избегал компании альфы, уже по уши погрязшем в захлестнувших, как самая сильная волна в шторм, эмоциях. Бёдра Юнги были мягкими и бледными, синяками всегда покрытыми. Чонгук любил целовать молочную кожу и скопления родинок на ней, зубами вгрызаться и оставлять новые узоры, когда омега стонал громко, рот распахивая и воздух отчаянно глотая, будто рыба, на берег выброшенная, за жизнь цеплялся и плечи альфы, острыми ногтями линии порезов, что заживали долго, оставлял. Каждый старался упрекнуть Чонгука в этой рождённой только что связи. А он просто любил и тонул с головой, абсолютно наивно планы на жизнь рядом с Юнги строил, уже представлял их общего ребёнка и в университете, выбранном омегой, факультет себе присматривал, да предметы на экзамен выбирал. Ему неважно было как, главное, что с Юнги и его очаровательной улыбкой рядом. Юнги изменил ему в сентябре. С Пак Чимином. А через месяц уже ему улыбался также и за руку с ним гулял, целовал теми же губами, которыми Чонгуку в любви признавался. У альфы тогда мироздание крошиться начало и трескаться, а когда он холодный взгляд, в котором скользила пустота и осколки льда плавали, увидел, на него направленный, оно рухнуло, непосильной ношей обвалилось и сломало молодое сердце, вдребезги разбило. У Чонгука шрамы на запястьях и огромная, размером с Млечный путь, дыра в душе, а Тэхён напротив улыбку сильнее растягивает, в оскал её превращая и руша что-то, что за три года только срастаться воедино начинает, до конца. — Хотел на его свадьбу тебя позвать. Не хочу идти один, — голос сладкий, а слова безмерно горькие, отравляющие и кислотой прожигающие, — Мин Юнги будет рад тебя там видеть.