Натянутой тетивой

      [Тебе, Владыка Знаний, я приношу эту жертву…]       Лезвие, сверкающее в неверном свете, совсем близко к её бедру. К почти зажившей уже ране.       Ангрел закрывает глаза.       Седор поёт еле слышно, почти мурлыкая; была бы отличная колыбельная, но мешает обжигающая боль.       На её теле он рисует руны, чертит пиктограммы, сплетает линии в неясные знаки. Его перо — кинжал с резной рукоятью, чернила — её кровь.       За годы — вечность — в его руках она почти научилась не кричать.       Надо только губу закусить покрепче.       [Тебе, Золотой Глаз, Садовник Людей…]       Потом они отдыхают.       На полу миска с нарезанными фруктами, и можно стоять на ногах — хотя запястья по-прежнему прикованы. К его пальцам она давно уже привыкла. Они куда лучше, чем лезвие, они хотя бы не ранят до крови.       Кусочки яблок холодные, твёрдые и самую малость кислые. То самое, что так безумно, невероятно нужно сейчас.       Седор играет с ней: подносит ко рту и тут же отбирает, и сложнее всего — не броситься следом, выкручивая плечи, раскрывая свежие раны. Не оскалиться гневно. Иначе разозлится Седор, и не видать ни яблок, ни апельсинов, ни сочной земляники.       Ангрел замирает и ждёт. Пока перехваченный покрепче кусочек окажется ближе к губам, ещё ближе, пока Седор не заставит облизать пальцы — тоже холодные и почему-то всегда кислые на вкус.       — Хорошая, — бормочет он. — Такая послушная. Будешь хорошо себя вести, отпущу на ночь, м-м-м?       «Отпущу» — значит не наружу, а лечь. Расслабить ноющие мыщцы, вытянуться, позволить себе растечься по полу и тонкому старому спальнику…       Прикусить язык, не дать жадному стону сорваться с губ. Покажешь слабость — отнимет даже надежду, даже призрак её.       Нельзя, Ангрел. Нельзя.       Терпи.       Он смотрит на неё с безумной улыбкой в глазах, и она отвечает ему своей.       [Тебе отдаю себя, полностью и навсегда…]       Когда-то его звали Лорион.       Воспоминание выплывает внезапно, бросается, как крыса из угла. Зачем именно этот осколок прошлого — давно бросила разбирать. Они приходят, когда им нужно, и уходят, как надоест.       Прямо как он.       Она сторонилась его, жалась к другому, теплее, уютнее. Тому, кто помогал точить наконечники для стрел и читал на ночь сказки, длинные и завораживающие, о магах, правде и доброте. Она всегда засыпала, не дослушав, обещала себе: однажды обязательно, непременно узнаю, чем кончается…       А потом нашла его с кинжалом в спине.       Вот так просто.       Седор — имя руин, не твоё, бросала Ангрел в лицо второму. А ты Лорион, и ты его убил, ты мерзость, и я не буду тебя слушаться, никогда, ни за что, только не тебя!..       Тогда он приковал её в первый раз.       [Тебе принадлежу отныне, до конца своих дней и после.]       — Доброе утро, моя хорошая, — прорезается сквозь сон.       Ангрел поднимается на нетвёрдые ноги на ощупь, не открыв ещё толком глаза. Зовёт даже не голос — запах: свежего, горячего, чуть пряного…       — Время молитвы.       Она послушно шагает назад, прижимается к знакомой стене спиной.       Поднимает руки.       Ждёт.