Уходя, мы завещаем вам полинявшую футболку, Россию и зиму

что с тобой, мой дорогой человек? это такие синяки или тени для век? дайте танк (!)

Серёжа встретил смерть в шесть лет. Его первое воспоминание: он и остальные дети улицы Мира весной хоронили кота. Белого, бродячего. Он застрял в карьере со сломанной лапой и сдох от голода. У него были невообразимые глаза — жёлтые, будто в искажённых линзах, и очень, очень уставшие. Мальчики окрестили его Удачей, девчонки вырезали из бумаги цветы, и они похоронили его в коробке из-под маминых туфель между железной дорогой и солнцем. Заткнулись на минуту. Даже сняли вязаные шапки, пока никто не увидел и не настучал по неразвитым головам. А потом оставили кошачьему духу ириску и побежали играть в казаков-разбойников. Серёжа и не вспомнит уже точное место захоронения, но Витя говорит, что там в мае должны расти ландыши. Кот их любил. — Тамби, — зовёт Серёжа, раскачиваясь на расшатанной табуретке. — Эй, Тамби. Слушаешь? Сбоку кажется, что тебе уже шестнадцать. — Мне двадцать два. — Я знаю, — лыбится Серёжа. Ему столько же. Дожил же как-то, гордиться можно. Кухня пацанов пахнет шампунем для девочек. Здесь всегда хаос. Либо шум, либо эхо. Скатерть вся в пёстрых пятнах, угол стола разбит (носом Серёжи), разложенный диван прижат к балкону. И к раковине. И к холодильнику. И к любой другой штуковине, потому что кухня маленькая и хаосная. Тамби шуршит продуктами, Серёжа качается на табуретке, скрипя резиновыми тапками. Витя дрыхнет на диване, его почти не видно. Серёжа скребёт волосы, сбритые под пять миллиметров, и делает всё, чтобы не рухнуть в кружку с изображением далматинцев. Сопит. Упирает кулак в щёку и спрашивает у Тамби: — Чё готовишь? — Сырники. Он минуту размышляет над ответом, упираясь глазами в значок СТС на телевизоре, а потом серьёзно хмурится: — Это творожники. Тамби, казах-антигерой любого крохотного конфликта, аж дёргается. Закатывает глаза. Он терпеть не может перепалки, поэтому Серёжа набрасывается исключительно на него. Тамби возвращается к шаманству над плитой и бросает: — Не начинай. — А вон там, над подставкой с мылом, висит вехотка. — А у тебя сейчас под глазом появится жарақат. Серёжа чуть не давится восхищением от того, что умудряется получить ответ, да ещё и злобный, да ещё и на казахском. Витя из-под одеяла только усугубляет его радость: — Я вас сейчас укокошу, отмудохаю, отметелю и вздрючу. Серёжа перестаёт качаться, вжимая макушку в розетку. Тамби трёт глаза и вяло признаётся: — Я понял только одно слово. — Это значит, что он нас убьёт, — тут же поясняет Серёжа. — Принести блокнот? — Нет, — отмахивается Тамби. — Обойдусь без этих слов. Серёжа, Тамби и Витя — три разгильдяя в полинявших футболках. Их пацанская квартира пахнет шампунем для девочек, потому что они полные нули в хозтоварах, а Маришка и Алиса не желают с ними водиться, если они не будут напоминать людей. Вот и жертвуют им свои шампуни и бальзамы. Водиться-то на самом деле хочется. Хуже всего приходится Тамби. Он не привык ни к чудесным запахам девочек (клубника и пломбир), ни к самим девочкам. Скромняга в два метра ростом. — Готовь быстрее свои сырнитворожники, — ворчит Витя с дивана. — Есть от головы что-нибудь? Тамби не глядя роется в аптечке (коробка из-под шоколадного торта), а Серёжа довольно щурится: — Похмелье? — Хуёвая погода. «Мы стареем», — думает Серёжа. Допивает мутный чай. Всё, что ему нужно, это поперхнуться и завалиться в кружку с изображением далматинцев. Серёжа, Тамби и Витя — три разгильдяя в полинявших футболках. Они не устают от жизни, хотя она, сука такая, еженедельно делает им хуже и хуже. Будучи детьми, они не боялись умереть. Серёжа падал с гаража, разбивая голову и смеясь сквозь слёзы. Его затылок уродует кривой шрам, поэтому Серёжа коротко бреется. Витя быковал на всё и всех. Его живот был перерезан горлышком бутылки, поэтому Витя любит ходить без майки. Тамби крал деньги у собственных родственников. Его обожжённые, разбитые щиколотки неправильно срослись, поэтому Тамби закатывает штаны до колен. Будучи детьми, они не боялись умереть. Будучи молодыми, они не боятся жить. Витя сонливо дерёт глаза и оглядывается: — А где Чайковский? Вот это зря, конечно. Без предупреждения нельзя разом произносить эти буквы. Тамби отскакивает от плиты, Серёжа сбрасывает резиновые тапки и быстро прислоняет ноги к животу, потому что ньюфаундленд бежит по кухне, прыгает под стол и набрасывается на Витю. Чёрно-белый Чайковский размером с дракона. Он лижет щёки, по которым рассыпаны точки от аллергии, скулит. Его хвост вот-вот пробьёт диван. — Вот ты где, — смеётся Витя, — моя крошечка, самый маленький и красивый. Хочешь молока? Серёжа крутит кружку с изображением далматинцев и замечает: — Я не настаиваю, но ему, возможно, нужно съесть целую деревню. Вите приходится постараться, чтобы обхватить башку Чайковского и заткнуть ему уши. — У Чайки ранимая душа, — шепчет он, — и чудовищная пасть. Усёк? Серёжа вслепую находит тапки, а Витя добавляет для растерявшегося Тамби: — Усечь что-нибудь — значит принять к сведению. — Эй, слышь, не смей вычищать себе карму моим методом, — шипит Серёжа, и Витя весело поднимает руки. — Тамби, солнышко, я разбираюсь в словах лучше этого подонка. Витя обманщик с хитрым ебалом. Начнёшь к нему прислушиваться, и тебе каюк. Каюк — это... — Я в курсе, — на выдохе перебивает Тамби; он держится за плиту и раздражённо качается на пятках. Его сланцы безбожно скрипят. Надо их выбросить тайком. — Что за крюк? Этим утром в квартире не шум, а эхо. По СТС крутят повтор фильма, в квартире пахнет творогом и шампунем. Серёжа, Тамби, Витя и Чайковский гнездятся на диване. Пересчитывают бюджет. Последние запасы были потрачены на сигареты, какао и кассету с записью ужасного боевика, потому что они ёбаные дебилы. Поголовно. Могли бы и получше фильм выбрать. Серёжа уже хочет удавиться от скуки, Тамби хмурится, а Витя просто похож на веснушку. — Кто будет жертвовать органы первым? — Не смешно, — цокает Тамби. — Я же не говорю продавать их, — продолжает Серёжа. — Мы их сожрём. Да не бесись ты, казашка наша, прорвёмся. Витя притворится Цоем, и всё наладится. — Тамби больше похож на него, — зевает Витя. — Точняк. Боже, реально же похож. Тамби устаёт хмуриться и упирает затылок в спинку дивана. Ему нельзя доверять выбор фильмов. «Кажется, мы его достали», — хмыкает Серёжа, поднимается и шарится в поисках одежды. Напяливает ветровку, ищет кроссовки. Говорит: — Если сегодня мне не выплатят зарплату, мы сварим кусочек казаха. Веснушчатая рука Вити выскальзывает из-под шерсти Чайковского и показывает большой палец. Тамби сдавленно мычит: — Но я сделал вам сырники. — Не реви. Я избавлю нас от проблем. Если всё сложится удачно, я предлагаю заморить шашлычка. Серёжа распутывает наушники, включает трек про орбит без сахара и тащится в отстойный торговый центр Новосибирска. Сегодня суббота. Сегодня квинтэссенция воровства и жары. Серёжа работает охранником комиссионного магазина, где миллион шуб, подделок Нокиа, тряпья и обуви. Комиссионка гигантская. Народу — тьма. А Серёжа быстро бегает. — Привет, Нина. Нину он помнит с детства, но кроме её имени и любви к синему цвету не знает о ней ничего. Она его ненавидит. Люто. Нина надевает жилетку работницы комиссионки, заплетает хвост и уходит вглубь помещения. Стерва. Ещё и красивая, светленькая. Серёжа разминает руки, потягивается и чешет затылок. Кожу колят стриженные волосы. Серёжа переодевается в форму и пропадает на пару часов, иногда выбегая покурить. Перекусывает в подсобке бутербродом и кофе в компании работников и стервозной Нины, разрабатывает стратегию того, как им втроём не вылететь из квартиры. Они явно облажались. Тратить деньги на боевик неразумно и весело, но никому не пришло в голову, что им, возможно, придётся поголодать. Опять. Серёже платят больше всех, а он работает долбаным охранником. Тамби готовит блины, а Витя торгует симками. И все втроём воруют. Паршиво, но это правда. Месяц назад Витю размотали так, что их девочкам пришлось безвылазно сидеть рядом с его вывернутым телом, пока Тамби и Серёжа искали деньги. Всё дело в одной полудохлой магнитоле. Витю заштопали, но ему пришлось удалить пару зубов. Одним ухом он не слышит. Забавно, что Серёжа, таскающий воришек за шкирки, трижды был на грани смерти из-за краж. Видимо, кот по кличке Удача ходит за ним по пятам. — Ты, — вдруг зовёт Нина, и Серёжа дёргается. Она скрещивает руки на груди и говорит: — Тот парень. Видишь? Светлый, с рюкзаком. Он положил в карман часы. Почему это заметила я, а не ты? Куда смотришь? — На тебя. — Отвали, — фыркает Нина и уходит. Серёжа улыбается ей вслед, но отворачивается и упирается виском в стену. Прищуривается. И тут же замечает, как мишень, указанная Ниной, корявым движением берёт дурацкий брелок, разворачивается и тяжёлым шагом бредёт к выходу. Как на ходулях. Он плохо выглядит. Серёжа почему-то чувствует, как ему больно наступать. Ноги стёрты в кровь? Тем лучше. Серёжа неожиданно ловит его взгляд, похожий на снежинки, брошенные за шиворот, и так же случайно улыбается. «Попался». Парень едва глаза открывает. «Никуда не денешься». Они распахиваются не до конца, будто бы у сломанной игрушки. «Только начни бежать». Раз, два, три. Серёжа срывается с места на секунду раньше и буквально слышит, как трещат ходули, когда парень рвётся из комиссионки. Догнать мишень получается за пятнадцать секунд. Как ребёнка. Как кого-то очень слабого. Но не бесхребетного, потому что Серёжа получает превосходный удар в нос. Локтем, вроде. Острее бритвы. Парень умудряется впопыхах попасть и выбить из носа кровотечение. Достойно, что аж бесит. Серёжа цепляется за полинявшую футболку (совсем как у него, Тамби и Вити), и они вместе валятся вниз. — Не вздумай рыпаться, — говорит Серёжа, придавливая парня к земле. — Не нравится? — Слезь с меня, — тихо – апатично – просит он. Какой спокойный голос. Аж жутко. — А вот мне сто процентов понравится выбить этой пластиковой хернёй твои зубы. Живо выворачивай карманы, или тебе каюк. Парень выгибается, стараясь перевернуться, поэтому Серёжа хватает его за светлые, почти белые волосы и вжимает в землю. — Как зовут? — Мулькис. — Чё? — переспрашивает Серёжа, шарясь по джинсам и вынимая дешёвые часы. — Ещё раз. — Тимур Мулькис, — почти выблёвывает. — Щас отрублюсь. Не в больницу. — Слушай, мне как-то не хочется возиться с трупом, так что не смей умирать и вставай. Моя смена закончилась. Эй. Эй? Мулькис? Кис-кис-кис. Слышь, подъём. Не придуряйся, не так уж и сильно я тебя стукнул. Блять. Нина меня прибьёт. Мулькис не просыпается ни от ругани, ни от пощёчины. Серёжа думает, что может запросто вскрыться его костями, торчащими из-под чёрной выцветшей футболки. Он прикасается к мокрой прядке волос и блестящему лбу. Медленно убирает руку. У него ужасный жар. Трава вокруг может сгореть. Впервые за долгое время Серёжа по-настоящему хмурится: — И что с тобой делать? Серёжа дотаскивает Мулькиса до подсобки и забрасывает его на красный пластмассовый стул. Пытается отдышаться. Всё, чего он хочет, это проспать пару вечностей в кружке с изображением далматинцев и съесть шашлык. Или вытащить этого бледного ублюдка из отключки и лично впихнуть обратно в бессознательность. Ему всё будет в радость. Нина заходит к ним с салфетками и водой, изгибает бровь: — Обморок? Серёжа невесело салютует: — Я в порядке, солнце, пока держусь. — Я не про тебя, а про этого. — А. Это Мулькис. Борис, кажется. Нет, Тимофей. Не помню, — он пялится на парня. — Кто же ты? — Держи, — Нина пихает ему салфетки, — вытри сопли. — У него их нет. — Я не про этого, а про тебя. И утаскивай его отсюда, как проснётся. Всё теперь в крови. — Не будь такой язвой, Нина. Ему вроде реально хреново. Она вдруг смотрит на него ясными глазами. Чуточку опешившая, даже удивлённая. Губы в облепиховом блеске искривляются, и Серёжа не сразу осознаёт, что видит её улыбку. — Ты назвал меня язвой? Но Нина тут же перестаёт улыбаться и говорит: — Проснётся — уводи его. Ментов не вызывай, лучше припугни и отведи в больницу. — Я бы не отдал его ментам, — оскорбляется Серёжа, падая на стул. — Он мой. Нина цокает и уходит из подсобки, Серёжа дотягивается до чайника и чайных пакетиков. У Мулькиса есть семь минут, чтобы воскреснуть, иначе Серёжа либо отдаст его другому охраннику (а другой охранник — чистейшее зло), либо вышвырнет на улицу. Впрочем, он не знает, что из этого лучше. Лучше для самого Мулькиса. Серёже как-то плевать. — Как же тебя зовут-то? У Серёжи складывается впечатление, что он поймал кота, похороненного шестнадцать лет назад между железной дорогой и солнцем. Оба какие-то бродячие и невозможно белые. Через семь минут Серёжа повышает лимит до десяти. Ждёт, скрестив руки. Что поделать, если он любит вторые шансы. И когда Мулькис открывает глаза, Серёжа щёлкает пальцами: — Тимур. Вот кто ты. Тимур Мулькис, артист в воспалённой лихорадке, который смотрит на Серёжу, как на дурака, заторможенно откидывает голову и спрашивает: — Долго рассматривал? — Кто сказал, что только рассматривал? Мулькис морщится, кашляет в кулак и шмыгает носом, и всё это с какой-то театральностью, хотя лицо выражает полнейшее безразличие. Это поправимо. — Чай будешь? Вот и цепляется на крючок. Мулькис почти до конца открывает глаза, швыряя за шиворот невидимые снежинки и петарды, и морщиться приходится Серёже. — Какой? — У меня обычный, у Нины зелёный. — Давай твой. Серёжа неторопливо заваривает чайный пакетик на двоих, пока Мулькис кашляет и сопит сбоку. Кошмар. — Ну, — вздыхает Серёжа, усаживаясь на стол; лицом к лицу, — рассказывай, почему мне нужно отпустить тебя с целыми руками-ногами. Я готов. Только одну правду. — Я лжец. — Так солги, — невозмутимо предлагает Серёжа. Он, в общем-то, не соображает, почему говорит так. Серёжа ни капли не добрый. Ему нельзя быть добрым. Смешным — пожалуйста, убийственным — ладно, но без всякого альтруизма, которым он сейчас нелепо занимается. По его венам бежит замешательство, как бацилла. Но Серёжа всё равно продолжает допытываться: — Чего это с тобой? Болеешь? — Мулькис кивает мокрой головой, и Серёжа клацает: — Так отлежись дома. Мулькис, сокрушающийся и безнадёжный, не меняется в лице. Тянется за кружкой, дует, чтобы чай подостыл, язвит вслух: — И как же я не подумал об этом? — Всё нормально? — туповато спрашивает Серёжа. Мулькис молчит пару секунд, а потом хрипит лаконичным: — Ага. Внутри Мулькиса будто что-то вывихнуто. Он это не прячет, но эта разгадка непонятная, отколотая от детства, нечитаемая и насквозь изувеченная. Серёжа подпирает подбородок кулаком и задумывается: — И правда лжец. Нормально, блять, ему. А мне вот тошно смотреть на то, как ты помираешь здесь и истекаешь соплями. Любишь ходить с температурой? — Не в первый раз, — он пожимает плечами. — Но ты первый, кто говорит мне об этом. Тошно, блять, ему. — Мне нельзя беспокоиться за кого-то? — Ты не кажешься особо дружелюбным. — Эй, это ты мне нос разбил. Слышь, не отрубайся, э-э, как там тебя. Кружку хоть убери. Ну же, глаза открой. Мулькис прокис, — шипит Серёжа и встречается с заплывшим взглядом. Тоскливо. Но хоть откликается на фамилию. — И что, тебе совсем некуда идти? Ладно, сиди. Сейчас сгоняю за деньгами, и пойдём к нам. — К вам? — скомканно переспрашивает Мулькис. — Плохая идея. — Любишь шум? — Нет. — А собак? — Нет. — Тогда ты обалдеешь от того, насколько тебе у нас не понравится. Серёжа быстро переодевается в повседневную одежду, чувствуя, как за ним рассеянно наблюдают. Находит Нину, раздающую зарплату и недобрые взгляды. Надо заскочить в магазин за сгущёнкой и молоком. Серёжа возвращается в подсобку и едва ли не тащит на себе уставшего Мулькиса. Тот безостановочно что-то бормочет, прикусывает язык и запинается. Вымораживает и пугает. Серёжа рычит: — Крестик в зубы запихать? Мулькис горячо кашляет, выдыхает: — Лучше ствол. «Придурок, ещё и падает, двойной дебил, — думает Серёжа, втаскивая их во двор. — Только не умри».               Тамби осторожненько замечает: — Ты сказал, что избавишь нас от проблем, и привёл в квартиру одну сплошную катастрофу. — Красавчик, — Витя вытягивает руку, и они с Серёжей стукаются кулаками. — Мы сделаем из него шашлыки? — Возможно, — уклончиво отвечает он. Серёжа, Витя и Тамби сидят на табуретках, рассматривая тело с холодным полотенцем на лбу. Никто не удивлён. В их квартире вечно какой-то движ. То незнакомые девчонки в одних кофтах и трусах, то друзья с друзьями левых знакомых, то ещё кто-нибудь. Все друг друга забалтывают, выводят из себя, развлекают. А Мулькис тупо лежит. С полотенцем на башке (вместо звезды во лбу) и Чайковским под боком. Серёжа, Тамби и Витя — три разгильдяя в полинявших футболках. Дерзкие, трезвые, поломанные. Не совсем хочется быть такими, но им приходится. Серёжа, вжатый в розетку из-за тесноты, липнет взглядом к окну и тянет: — Я тут подумал, что у нас дохрена свободного места в квартире, а денег — пшик. Нам нужен сосед, а этому мертвяку нужна крыша. Сечёте? — Он спиздил брелок в комиссионке, — напоминает Витя. — Впрочем, мне пофиг. Работы не мало. О, он, кажется, очухался. — Проснулся, — переводит Серёжа, и Тамби скромно кивает. Все втроём переползают поближе к дивану. Чайковский водит носом по расцарапанной руке и поскуливает. Мулькис разлепляет глаза. С дохлым энтузиазмом осматривает кухню и натыкается на Серёжу. Моргает. Спрашивает: — Где я? — Любопытство сгубило кошку, Борис. — Я не Борис. — Нет? — искренне удивляется Серёжа. — Бля, такой пафосный момент испортил. Тимур? Точняк, Тимур. Тимур Мулькис трёт лицо ладонями, будто пытаясь содрать, и судорожно кашляет. Все втроём отползают от него, а Серёжа открывает окно и впускает мягкую прохладу. То-то же. Тамби ищет в аптечке (коробка из-под шоколадного торта) таблетки. Витя брызжет спреем в заложенный из-за аллергии нос. Мулькис вдруг подрывается и впивается взглядом в этот спрей от насморка. Витя вздыхает. Бросает лекарство на диван, и Мулькис коряво, но довольно искренне благодарит его. Серёжа ждёт, когда Мулькис немного придёт в себя. Мешает чай погнутой ложкой, бросает малиновое варенье, отдаёт кружку в чудовищно разодранные руки. Говорит: — Я так понимаю, у тебя проблемы. Поэтому добро пожаловать в квартиру пацанов с кислым прошлым и не очень-то прекрасным будущим. Ты найдёшь работу и будешь здесь жить. До старости. Или пока тебя кто-нибудь из нас не прикончит. И получает неожиданно спокойный, странный ответ: — Ландыш. — Чё? — Ладно, — переиначивает Тимур Мулькис. Витю распирает от скепсиса, тщательно смешанного с интересом. Серёжа всё ждёт, когда тот начнёт наезжать и набрасываться, как обычно поступает с любым новичком в его жизни. И дожидается. Витя по привычке давит мочку неработающего уха и объявляет: — Ты здесь, потому что мы ебанутые. Посмотрим, такой ли ты ненормальный, чтобы задержаться у нас. Серёжа рассеянно кивает, потому что это правда. Смотрит, как Тамби подливает кипяток в кружку, из-за чего косточки малины раскручиваются и всплывают наверх. И понимает, что Мулькис реально похож на кота, умершего шестнадцать лет назад. И в детстве они облажались с именем. Потому что его зовут Неудача.